Для интересующихся поэзией - мы с Дмитрием Мадьяром, в компании Ирины Наги Иррхейн, читаем стихи 5го февраля в "Кактусовой пещере".

Внимание! Вражеский заговор изменил программу: я читаю только одно свое стихотворение, два стихотворения пера великолепного Мадьяра и неожиданно пою свои тексты под гитару.
Не думаю, что это так уж плохо, просто зверино неожиданно.
Но - люди такие люди :)

Дружественная обстановка квартирника, поэтические перверсии, сумасшествие, бар.

Цена билета 200 р.

Справки по тел. 8 985 361 39 26

Общий сбор в 19,30 на станции метро Воробьевы горы, в центре зала.

-Не смотри на него!..Он очень плохой человек!..- верещала мне в ухо младшая сестренка, размахивая ранцем. Ранец был тяжелый, пухлый, слишком большой для ее роста и его приходилось таскать на руках,потому как мне она свои сокровища не доверяла. А сокровищ в ранце было полно - чистые тетради, вороньи перья, изрисованные ластики и покалеченная одноклассником кукла. За куклу сестра не переживала - оторванную руку я пообещал приделать.
-Не смотри,ну не смотри..,- девочка перешла на свое излюбленное нытье - как ногтями по стеклу.Я не стал ругаться, не взял ее под мышку и не уволок домой.Я стоял столбом, не отрывая взгляда от тонкой длинной тени, бесшумно скользящей по серому от дождя забору.
-А почему плохой?- мой зонтик перекочевал к сестричке, чуть не уронившей свой баул, и я безнадежно вымок. "Состояние - осень",-вспомнилась строка из глупой песни, самой глупой, которую только можно услышать.
-Не знаю...
А тень перестала скользить и замерла,еще больше вытянувшись. Блестящая, липкая, дождливая тень дурацкого синего плаща. Человек стоял, не шевелясь и жутковато молчал. Слишком тонкая, слишком изящная для мужчины тень.
-Ну,приехали!- я рассмеялся и тут же вспомнил, что улыбка,притянутая за уши, всегда плохо сказывается. Как тогда, когда я пожелал мачехе счастья, а она влепила мне пощечину. "У меня хорошая мачеха," - почему-то подумал я, - Если не уверена, то почему сразу плохой? Ты его знаешь?..
И что вообще взрослый человек забыл на заборе?.. Во рту тлело горькое послевкусие ангины, простужаться снова не хотелось и я разозлился. На себя, на дождь, на забор и на этого проходимца в идиотской длинной штормовке. Или это все-таки плащ?..
-Нет. Но он всегда ходит где-то поблизости. А потом птицы умирают...
От такого сообщения меня аж затошнило. Ничего себе фантазии у четвероклассницы!.. "Не удивлюсь, если узнаю, что она сама кукол ломает..."
-Эй!Простите!..-я приподнялся на носки и вгляделся в дождь, так некстати моросивший в середине января. Погода сходила с ума. Сестренка,судя по всему, тоже: милый ребенок взвыл нечеловеческим голосом и убежал прятаться в ларек, на прощание тюкнув меня в живот любимым чемоданом.По куртке расползлось грязное пятно, а синий плащ чуть шуршал уже на том конце забора.
-Извините!..
"И чего я пристал к человеку?.."

Мне в лицо с размаху бросило дождем.

Из-под капюшона смотрели глубокие, как озера, серые глаза.Конечно же,я мог только догадываться о их цвете, но мне показалось, что они именно серые.Память намертво врезала их в цветную ленту воспоминаний, как и тонкую руку в черной перчатке, показавшуюся из длинного рукава.
Слишком тонкую...

Сестра не разговаривала со мной три дня. Куклу я конечно починил, но поинтересоваться, не она ли сама ее сломала мне духу не хватило. Дни покатились глупые, как та самая песня и неуместные, как дождь в январе.И только по ночам я мог почувствовать сладкую, пьянящую боль странного счастья, выбегая из дому и глядя издалека, как успокаиваются в тонких влажных руках умершие птицы.

[336x480]

Весь остаток времени, выданного на лето,
Мы придуривались, как будто бы так и надо:
Появлялись под утро, тут же щелком заряда
Вылетая из душа, не завтракав и не спав.

Весь режим - круглосуточно в поисках сигареты,
У гитары не строит лад, посидели с братом,
Стычки возле Арбата, как в девятьсот лохматом -
Бинтовали, как водится, не закатав рукав.

У соседей орёт "гражданка", за стенкой - отчим,
Сговориться насчет концерта - окей, заскочим,
Перепишем, запишем, с драйвом и чтоб почетче:
Репетиции в гараже до шести утра.

Разругались кто с кем, будь мол лучше и стань мол проще,
Помирились, поплакали, выпили, взвыли, вобщем -
Я строчил что-то про сюртук и ночную площадь,
И потом до потери пульса про них орал.

Где-то в августе, город, заплеванный и уставший,
Зачадился, обрюзг, закашлялся серой кашей,
Материнским смешком в ладонь - "Заблудился, старший?
У тебя ж до сих пор ни студенческого, ни прав!"

Кирпичи холодили затылок, закат струился,
Я вжимался в подъезд отстрелянной серой гильзой,
Злился, скусывал фильтр и холодел от мысли,
Что опять потерял тебя, так и не отыскав.
[318x479]

Вот недели были: как бог рисовал рукой.
Горький марганец лился, кровь заливала глаз.
Сиротился мой город, жался к тебе рекой,
Шлюховатой Москвой-рекой, не прося ни ласк
Ни хотя бы твоей божественной крутизны:
Пары строчек - когда-нибудь опознать могилку.
Ты - мозоли на пальцах, ты вмятинки от струны.
Ты не стоишь ни слова, ни ссадинки, ни ухмылки.
Погляди - я истерся, выцвел, переболел!..
Мне тут девушки пишут "Здравствуйте, вам легчает?"
Я привычно строчу "I`m fine". Это мой предел,
Это стиль - воспевать того, кто не замечает,
Как закат над домами затеплился и погас.
У соседки играет блюз, фонари мерцают.
Вот нелепо и жутко - стать властелином фраз,
Чтобы петь для того, кто дремлет в концертном зале.
[300x450]

Я помятый окурок.
Я пробка на мостовой.
Я проснусь – и ничья рука не включает свет.
У меня, понимаешь, бессонница.
Оттого
Я кажусь незнакомым старше на десять лет.
А с тобой - как сходить на спектакль,
Как умереть,
Как до самых мельчайших частиц,
Как proteje moi,
Чтобы встать –
И в районе подошв разверзалась твердь,
Чтобы спеть –
И в районе висков расступалась мгла.
Я тебя написал бы Антихристом, если б мог,
Пресвятым Иоанном, Фебюсом, Граалем, Сном,
Чтобы с первой строки в них включался такой звонок,
Чтоб курили и плакали,
Воздух хватали ртом,
Чтобы ты со страницы -
Улыбчивый и литой,
Чтобы каждая буква иконописью, вовне…
Просто ты не любитель книг
И моей пустой
Тощей строчки на нелинованной стороне.

Засыпаю на подоконнике. И густой
Неразбавленной тушью размешиваюсь во сне.
[604x419]

И как будто разбитый диск –
Надоевший, выцветший,
Сеткой трещин подсохший дождь у широких скулок:
Апельсиновой коркой, хной
Акварельно вымокших
Обоюдных маршрутов, выпрошенных прогулок.
Я уже ничего не диктую,
Не жду, практически.
У меня голова на холде и подзарядке.
Просто я так люблю:
Болезненно, спазматически,
Размозженным нутром, курком, произвольно сладким
Анаболиком – мне выписывали, как средство
От излишней моей уверенности в себе.
Я картиночка, импортированная детством.
С темной вишенкой в вазе и ссадинкой на губе,
Так что рви эту глупость. Чтоб дальше моё – тебе.
Чтоб вернуться к утру, отключиться и не раздеться.
[402x604]

Отрада моя, тебе ли не знать об этом?
В твоих городах мотором звенит сентябрь,
Вскрывая пустые сосуды мои куплетом,
Басовой струной рассекая десятки кадров.
Гитарный аккорд оборван бессвязным смехом -
Кого ты угробишь теперь мимолетным звуком?
Мой маленький бог, для меня ты остался эхом,
Раздробленной костью, рифом, сердечным стуком.
Отрада моя, я похабно глумлив и холост,
Я выеден музой, вымучен стылой веной.
...Когда ты смеешься - я приглушаю голос
И яркое солнце мне прошибает стены...
[344x479]

Водопады...
Громкие, серебрящиеся тысячей обезумевших от собственной красоты граней, разбивающихся на мириады волшебных брызг, оседающих росой на изломанных ими же острых камнях.
Прозрачные, сладкие, рвущиеся из какого-нибудь толкающего на сумасбродство и героизм горного развала...
Превращающиеся в тысячи рек... озер... луж... капель...
Аркадий проглотил твердый комок в горле и поплотнее вжался в разболтанное сидение маршрутки. Читать далее
[604x453]

Привет, любимая. Я пробегом,
Пролетом, проблеском, пережитком,
Пролитым пивом, пустым буклетом,
Одной строкой, передачкой, скидкой,
Как раньше - смогом, прологом, летом,
Дырявой курткой, чужой визиткой.

Привет, любимая. Как-то тесно
В когда-то до горизонта чистой
Квартире. Мне не хватает места,
Я начинаю коверкать числа,
Наверно, нужно как раньше, в детстве
Учиться врать, не меняя лица.

Привет, любимый. Я эпилогом,
Убытком, росписью на кредитке,
Усталым рифом, продажным слогом,
Кофейной пенкой, разбитой плиткой,
Холодным лбом, матерком, предлогом,
Гитарной стрункой, фальшивой скрипкой.

Привет, любимый. Как нынче пишешь?
Скрываешь лишнее, куришь меньше,
Не любишь больше дешевых книжек,
Не бьешь подружек, не травишь печень...
Вот видишь - лучше, когда мы тише
О том, что порознь гораздо легче.

В ваш город ходят мои машинки:
Больные строчки в родные стенки.
Вы узнаете мои пластинки,
Звонки, плакаты, концерты, сценки.
Я помню вас до седьмой глубинки,
Спасибо, хоть не дрожат коленки.
[604x438]

В ярко освещенном кабинете холодно и блестит кафель. При взгляде снизу вверх, невысокие стены кажутся отвесными, а шестиглазая лампа смотрит пьяно и насмешливо.
Локти и плечи ломано выгнуты на скользком столе, под тонкой простыней по-детски остро виден росчерк коленей. Кисти рук, белые, прозрачные, почти неживые, безвольно лежат на серебристой поверхности, матово отсвечивая сколами ногтей.
Почти кукольное, почти фарфоровое, лицо участника проекта отражается светлым пятном в смеющихся глазах лампы.

* * *
-Где он?! Я его не вижу!..
Ольга подскочила на кресле, указательным пальцем прижав наушник. Монитор высветил карту, яркими точками обозначив передвижения противника. Читать далее
[410x604]

Сидишь вот так в комнате, перебираешь струны гитары, сонно переговариваясь с пантеоном рок-н-ролльных богов. Обмениваешься короткими фразами, бросаешь в воздух названия аккордов - и в руках у каждого творится настоящее волшебство. Звуки перетекают из одного в другой, ноты выстраиваются в причудливые узоры - боги творят новый мир, новую вселенную, вылепляя из сырого чернозема и песка ландшафты, расставляя уверенной ласковой рукой города на обломках прошлого и разбитых воспоминаний.
А за окном ждет заснеженный парк. Наша собственная, незабытая и живая Нарния, главное - одеваться теплее.
Наверное, ради этого я и жил все это время.
Саммеры, я люблю вас. Каждого по-своему, но всех - одинаково сильно.

[604x402]

[402x604]

Песенник мой. Да мне на роду написано
Выть тебе мысли, выхрипывать тебя письмами,
Рваться, хотя у тебя все на год расписано,
Тихо сидеть над текстом, дымя "вайсрой"...

Басенник мой. Невызнанный, непролистанный,
Где мне с тобой в калашный, с такой-то истиной?
Если б меня на пленку сейчас записывать -
Хуже, чем "Маски шоу" с "Царем-горой".

Горечь моя. Куда мне тебя повыплескать?
Буду болтаться мимо, дырявой вывеской,
Псом недомашним шкуру пытаться выласкать,
Чтобы уже не бежать по следам, как тень.

Были бы деньги - курил бы, наверное, "Стоуна",
Пах кокаином, снами, одеколом, но
Слава благому, сдерживаются стоны и
Я как-то жив, без тебя начиная день.
[604x437]

Я шестеренка, сломанная пружинка,
Талая льдинка, расколотая иголка.
Я за тобой по пятам, как собака Динго,
Ломкая ветка, серая гладкостволка.

Ты - голодранка, сладкая аскорбинка,
Судорожная трель городского толка...
Только прошу, не веди себя, как кретинка
И не надейся, что я забываю долго.

Милым запястьем, как москворечным устьем,
Солнечной тростью разламываешь на части
Все, что когда-то мы называли буйством,
Тонким устройством, ангеловым начальством.

Ешь меня, радость, стрескай сырые глазки,
Сладкие кости перетерев на фрески,
Я не плету тебе больше мостки и сказки.
Знаешь, в лицо от нифмы - почти что лестно.

А я шестеренка, сломанная пружинка,
Талая льдинка, расколотая иголка.
Я за тобой по пятам, как собака Динго,
Я за тобой по пятам, как собака...
[401x604]

Прости, о господи, меня, грешного,
За то, что я трепал тебе лишнего.
Мне так хотелось черпнуть безбрежного,
Но что возьмешь с тебя, со всевышнего.
Пойми, о господи - сейчас пешкою,
А в двадцать пять, что гадать, вышкою.
Я ведь давно на краю мешкаю
С тобою изданной толстой книжкою.
У нас ведь, господи, все по-прежнему -
Сумей сильнее огреть ближнего,
А если трус или, там, вежливый,
То ничего, за полдня вышколят.
Прости, о господи, меня, злобного,
У нас ведь редко найдешь умного.
По лбу дубьем и сволочь на лобное -
То дело, вобщем, не шибко трудное.
Да что тут - всё мы давно поняли,
Кричим "Варавву", места заняли.
Давай еще по одной хлопнем и
Пойду назад, во свои Пламени...
[350x350]

Раз, два, три, четыре, пять -
Спрячем ноги под кровать.
Я сегодня хладным трупом
Заберусь под ней лежать.

Раз, два, три, четыре, пять:
Я учусь тихонько ждать.
Я тебя подкараулю -
И не буду так страдать.

У меня глаза горять
И когтей сто двадцать пять,
Как захочется погладить -
Приходи со мной играть.
[320x228]

У тебя вот в каждой руке, и в левой, и в правой,
Столько яростной крутости - хочется захлебнуться.
И смотреть на тебя приходится всей оравой,
Безо всякой надежды хоть чем-нибудь приглянуться.

Ты играешь на всех инструментах, что только видел,
И, что самое жуткое, так получается верно,
Что давно отставной вспоминает отцовский китель
И уходит к продажным попам спасаться от скверны.

У тебя вот в обоих глазах, и в левом, и в правом,
Леденеет по блику - дулышком пистолетным.
Так что, если я прав, прикупи мне такой отравы,
Чтобы сдохнуть - быстрей, чем еще раз писать об этом.
[604x403]

Я-то думал: по позвонкам себя расплюю,
Пересдам, перепоступлю, обозначусь другом,
А тебя рассмотрю невылеченным недугом -
Даже карточки на обои не прицеплю.

Я давно не любитель мямлить, что "я же тоже...",
Хмуро глядя на то, как с плаката смеется Че...
Ветер рвет облака и сметает песчинки с кожи,
Словно Ной перед носом захлопывает ковчег.
[420x604]

Мне поставят отлично за нашу короткую летопись:
Жизнь - недурственный препод, если ты к ней по-людски.
Между нами, ты знаешь, такая нежная ненависть,
Что пора издавать бестселлером дневники.

Я слабал бы тебе пару новых, совсем не ношенных,
У меня ведь неплохо строит, когда болит.
Тут же дело такое: как только настигнет прошлое,
В голове вышибает пробки и так фонит,

Что - представь - я, как высохший хлеб, распадаюсь крошками.

Ни в крови, ни в бреду - ничего не осталось памятным.
Неродимые требуют новости за постой.
Я смолю тяжелей и плетусь на работу Гамлетом,
Закормив себя аскорбиновой кислотой.

Мы - прокуренные парадные и передние,
В нас на каждого тыщи по две незнакомых лиц.
Не пугай меня сплетнями: мы родились столетними
И останемся летним жасмином среди страниц,

Чуть усталым от крови и снов, но все так же ветренным.

Так что выбрось мои записные, как раньше, пачками:
Я давно привыкал оставаться с тобой в штыки.
Мы с тобой одинокие, сволочи, мы наждачные,
Мы - чужие записки, мобильные маячки.

У тебя за душой ни единой паршивой книжицы,
Ни единой картинки, пульки или ножа,
Но тебе в посвящение так воспаленно пишется! -
Словно рваный аппендикс, выжженная душа..

И - представь - я пишу. А потом мне свободно дышится.
[604x357]

Ангел носит потертую куртку и длинный хвост.
Через правый висок - побелённая жизнью прядь.
Он выходит из грязной каморки, прямой, как гвоздь
И толпа идиоток ломится в первый ряд.
Ангел ладит гитару и видит их всех насквозь,
Так что самые стойкие плавятся и горят.

По утрам на его этаже происходит гам.
Коммуналка внимает крикам, как всем святым.
-Окрутил мою дочку?! Так я её не отдам!
Еще скажешь спасибо, козёл, что ушел живым!..
Голос рвется: мамаше крики не по годам.
Ангел вымотан вдребадан и задёрган в дым.

Наконец, дотерпев до последней своей черты,
Ангел гонит мамашу и щелкает дверь на крюк.
Он давно не ребенок. Он знает, как жечь мосты,
Но лупцует обои, пока не приходит друг.
Друг бинтует и злится: "Ну что ты?! Ну что же ты!..
Тоже, повод нашел, из-за этих базарных сук..."

Астрид ходит к нему на концерты, как в божий храм,
Красит волосы и смеется, как херувим.
"Если, Боже, отдашь его мне - я тебе воздам."
Астрид реже заходит к матери и родным.
Ангел видит ее со сцены и тесный зал
Вдруг становится для него как дыра пустым.

Астрид пристально смотрит, как он завершает такт,
Отрешённо качая в руках свой четвертый бис.
Астрид всю ее жизнь невозможно хотелось так.
Ей не важно, что дома устали и извелись.
Ангел плещет глазами влюбленный густой коньяк,
Хоть друзья умоляют его не идти на риск.

Весь остаток концерта проносится, как в дыму.
Астрид едет глухой в бесконечно пустом такси.
"Почему не к тебе, идиотище?! Почему?!"
Он сжимается, как от боли: "И не проси..."
Ангел верит в нелепый шанс, что его поймут.
Астрид едет к подруге и падает там без сил.
[320x480]

Может быть слишком поздно, но коли въелось...
Я не писал тебе пару десятков лет.
Так что строка у радужки, как стилет:
Так невозможно, отчетливо захотелось.

Видишь ли, время суточно и хитро:
Лестница в небо стискивает пространство.
Я избавляюсь от приторности и пьянства,
Чтобы не выворачивало нутро.

Красная летна наискось, сны в метро -
Вот мое незавидное постоянство.

Завтра в больницу, вымотают насквозь.
Восемдесят шестая, экзамен-справка.
Девушка в регистрации, как удавка,
Молча уставится в паспорт: как-как? Да брось...

Буквы не строятся в терцию, ты прости.
Я выбираю пожестче и чтобы честно.
Мы пропадали бессовестно и безвестно,
Так что наверно пора наработать стиль...

Мне бы заткнуться, да сбагрить себя в утиль,
Чтобы в гортани не так надрывалось детство.
[584x480]