Я дружила с ней в период, когда мой первый гражданский брак потерпел фиаско. Мама заботливо отправила меня на учебу в местный техникум, запихала на работу. Был валиум и ослепительный белый снег, что выжигал белизной своей мои глаза той первой взрослой зимой начинающейся совершеннолетней жизни. Были сабантуи с одногруппниками в квартире, которую я снимала, без которых в этом городе-безнадеге я могла бы сойти с ума, чему так и не суждено было случится, потому как я живуча и здрава, как кошка, что живет, да всегда о четырех ногах. Были легкие наркотики, неизменный коньяк или джин с тоником в компаниях по вечерам. На какой-то из этих тусовок мы и прилепились к друг другу. В тот период я не написала ни строчки. Я просто выживала и выжигала свою боль несбывшихся надежд, первый и последний опыт подлости и предательства. Больше я никому не давала шансов так поступить со мной. Она плыла немногословным спутником два с половиной года подле меня, всегда готовая для новых однообразных праздностей . В конце которых я протрезвела в буквальном и переносном смысле, получила диплом с отличием, уволилась, собрала чемодан и уехала в мир, который принимал меня, как его – я. Мы не виделись 6 лет. Сегодня ее дочери 16. Она – продавщица на бакалее за те же 3200. Пол-года назад она приняла назад человек, который ее обокрал и бросил ради той, что моложе. Все промотав, вернулся. Она его ненавидит и при каждом удобном случае мстит, звонками ли в ментовку, что он опять обдолбленный, изменами ли, все одно, соль лишь в мимолетном удовлетворении хронического непрощения. Я услышала от нее: «Я уже не помню, когда сдалась, когда махнула на себя рукой и просто стала плыть по течению жизни». Я по закономерной случайности познакомила ее со следующим героем, сказав напоследок: «Вот твой шанс, попробуй не выйти замуж».
Мне было 16. Пленил мой облик взоры юношей. На осенней дискотеке меня вызвался проводить один, из студентов, из Города, с этаким налетом бывалости цивилизации. Он был сложен, как Аполлон, кудряв, мускулист и вроде бы как не глуп. Но девчуковость моя грезила не об интеллигентных, интеллектуальных речах, а о чем-то, что еще не фокусировалось четко в молодом моем мозгу. Я даже съездила к нему в гости на ближайших зимних каникулах, такое он внушил моей маме доверие. Добродетель моя не пострадала. Я привегзла из гостей иторию, которую сейчас расскажу и желане попрощаться с ним навсегда. Прощание было коротким при следующем его прибытии на историческую Родину.
А история такова: учился он на горном факультете. Кто наши будущие горняки? Травокуры. Химковары. Так вот, сентябрь, сезон, тут вам и гашиш, и самый жирные макухи. А в гости приезжает мама. Как раз в момент, когда приятели успели наварить химки, перетереть ее и надуться до опупения. Встречают они маму молча, в темноте, дана фоне лишь черно-белое экранное ТВ мерцаем. Мама не дура, проходит в комнату, садится в кресло и требует включить свет. Встает приятель, понимая, что как освещение ни в облом, а мама заподозрит плохое, включает, но так, хитро, что не включается. Мычит, плечами поводит – нет, мол, мамо, свету. Приходится вставать сыну. Он трюк повторяет. Тогда мама встает, подходит к этому рубильнику, световым ударом прибивает хлопцев к дивану, на котором они сидят и орет: «Вы думаете, я дура? Вы думаете, я не знаю, что происходит? Сентябрь! Конопля! Вы сварили химку! И ВЫПИЛИ ЕЕ!» Занавес. Поговорить с сыном она могла не после того, как он перестал икать от накатившей истерики наркотического смеха, а после того, как его отпустил сентябрьский урожай. Ныне он – заслуженный труженик на передовом заводе и… депутат, тренирующий память, как и формулировку лозунгов.
Встретили мы его в ресторане, куда зашли пропустить по бокалу мартини. Он меня не узнал вначале. После произнес тост за его первую ко мне любовь… и назначил свидание моей бедной, надеюсь, что в прошлом, подруге.
[показать]