В абстракциях настолько мы погрязли,
Что уж не зрим того, что перед носом,
Не видим тех, кто рядом. И угасли
Живые тайны в ворохе вопросов.

Действительность нас не интересует.
Мы в мире виртуальности живём -
Имён и слов, картин и знаков. Всуе
Произнося их, в мудрецах слывём.

Бродит осень по бульварам,
Нудно листьями шурша.
Требует страстей пожара
Одинокая душа.

Подавай ей бунт народный,
Время новых перемен
Иль хотя бы секс свободный,
Вне запретов или цен!

Деятельности желает:
Креативный нетерпёж.
Сорок лет её кромсает
Скуки притуплённый нож!

На любую блажь готова,
На любой способна бред,
Только бы кипела кровь и
Поражался ей весь свет!

Выход страсти не находит
Отчуждённая душа...
По бульварам осень бродит,
Безнадёгою дыша.

Нет даже юмора теперь - одна чернуха:
Похабство, пошлость, эпатаж, скандал.
Где ниже плинтуса - там и ажиотуха.
Быдлятства, хамства нас девятый вал
Накрыл - и в грубых вульгаризмах тонем,
Барахтаемся в варварства дерьме.
Культура выскочек, устроивших притоны
Для "звёздочек" без комплексов. В тюрьме
Сегодня выше уровень культуры,
Чем на эстраде! Сами на себя
Пародии театр, литература,
Кино, художество... Высокое губя
Искусство, неоарт не понимает,
Что ниже плинтуса - подполье или смерть.
Сегодня даже юмор вымирает,
В дебилизации включившись круговерть.
Ну не смешно, когда кругом дебилы,
Все на одно - бездумное - лицо,
Исполненные нагловатой силы!
Толпа хохочет - ей табун льстецов
Кривляется и анекдоты "травит"...
Сегодня даже в юморе - отрава.

Н.: Ага! А в итоге - замусоривание прекрасных, с любовью упорядоченных и изящно выглядящих порталов.

П.: Вот именно. Эра какого-то флудизма, какого-то спамешательства! Нет, прав был старина Эйнштейн, говаривавший, что в мире существуют две вещи, претендующих на звание бесконечных - Вселенная и человеческая глупость, но насчёт первой он не уверен!

Н.: А ты утешайся другой мудростью, гласящей, что на дураках мир держится.

П.: Ну да. А ещё на черепахе, трёх китах и четырёх слонах.

Н.: А что, глубокий символизм! Не находишь?

П.: Ах! Да не о том я! Ну как ты не поймёшь!

Н.: Куда уж нам, блондинкам с куриными мозгами!..

П.: Стоп! Так ты блондинка?

Н.: Ага, клюнул! Ну вот и пошло ветвление дискуссии! Отход от сути, перемена темы. Ах я флудистка бессовестная - взяла и титана мысли, надутого пингвина пессимизма от глобальных расуждений оторвала, сбила в полёте нового Икара болтологии! А он, как собака Павлова, на маячок-то и срефлексировал. Топчи меня, негодницу, саранчу прожорливую, пока ещё урожай цел! Слопаю ведь, не постесняюсь.

П.: Да ну тебя, с иронией твоей! Сарказметка!

Н.: И вас тем же и по тому же месту.

П.: Глупая ты...

Н.: Блондинка...

П.: Это заметно...

П.: И потому он "напрягает" - отвлекает внимание, Раздражает своей назойливостью и некомпетентностью, надоедает в сети целым доменам. И очень долго пребывает в искренней уверенности, что повсюду свой, всем необходим и интересен, ведь его уже практически кругом "узнают". А когда, исчерпав ресурсы терпения и вежливости, интернет начинает его гнать как спамера, флудера и просто хама и лоха, "кузнечик", простодушно не понимая причин такой резкой по отношению к нему перемены настроений, пытаетя менять ники и маски. Не помогает! И вместо того чтобы заняться собой, он, ощущая ситуацию как войну, как несправедливые гонения, напяливает имидж скорпиона и пытается ужалить, где ещё возможно пролезть, кого попало и за что попало, чем ещё более усугубляет обстоятельства. Ведь противостояние всей сети, особенно если оно вызвано не принципиальностью, а глупой обидчивостью и мелочной мстительностью, бесперспективно и заведомо проигрышно. Просто потому, что это сеть. Вот к чему порой приводит бесцельное блуждание по виртуальности и безответственное поведение!

Н.: Понятно. А ты, говоря более общо, кроме всего прочего, имеешь в виду тот вид древней наркомании, в наше время разросшийся до эпидемических масштабов, который оределяется как поиск новых впечатлений, ненасытная жажда раздражения ощущений и стимуляции эмоций.

П.: А что же ещё! Понимаешь, само по себе и в качестве определённого этапа это приемлемо - периодически ведь не мешает расшевелиться и встряхнуться, чтобы ещё при жизни не замариноваться, не замумифицироваться. Но, повторяю, на известном этапе, а позже - периодически и в меру. Это ведь вдохновляет поэта на творчество, побуждает философа к размышлению над новой темой, наталкивает учёного и изобретателя на открытие, а ещё не определившегося с кругом интересов впервые, быть может, заставляет задуматься над серьёзными проблемами. То есть у тех кто, подобно пчеле, трудится над собой и во имя чего-то, подобное времяпрепровождение оказывается незряшным и плодотворным. А о "кузнечиках" что говорить! Да, они легки, воздушны, порой даже милы и симпатичны. Но до поры до времени, как я уже говорил. Когда их своеобразный "импрессионизм" становится самоцелью, окукливается, в бедствие для окружающих превращается их пустозвонство, резомность и фоновое вездесущие. Как в наше время, когда одинокие весёлые кузнечики, оживлявшие пейзаж и скрашивавшие скуку, вдруг превратились в армию прожорливой саранчи, напрочь уничтожающей культурные посевы. Во всё сунут не только длинный нос, но и не менее длинный язык, который, за неимением у них самостоятельных мыслей, либо выплёвывает банальности и пошлости, либо шипит по-змеиному, либо бессмысленно кудахчет.

П.: А что, есть другие варианты? Какие альтернативы, когда тебе к башке дуло пистолета приставили?

Н.: Есть одна - подохнуть. Для виртуальности. В качестве Поэта.

П.: И реинкарнировать в другом образе, под другим логином?

Н.: Если угодно.

П.: Боюсь, что ты меня тогда не узнаешь. Частая смена масок, знаешь ли, может невзначай обернуться потерей сущности. Легко отказываясь от аватар, во избежание разного рода трудностей и неприятностей, мы теряем самих себя, по частичкам, и привыкаем к безответственности.

Н.: А может, наоборот, мы, слой за слоем, маска за маской, убираем, как луковую шелуху, напускное, чтобы, наконец, предстать самими собой?

П.: И такое случается, но крайне редко. И даже если происходит, обременено побочными эффектами - ведь сетевые долгожители рано или поздно умудряются проследить дорожку твоих метаморфоз. И тайное становится явным. Шлейф прошлого долговечен: траектория светится или дымится, тут и там оставленные следы превращаются в свидетельства, в улики. Для сети всё это, в совокупности, как правило, становится более реальным, чем ты сам, нынешний, изменившийся, быть может, кардинально. От имиджа, от пиара отмыться не так-то легко - напоминанием о твоих масках останутся своеобразные частотные коды, оттенки в ауре интернета. А что касается большинства склонных к маскарадам юзеров, то в их первоначальных экспериментах нет ничего негативного - они ищут свою нишу, пробуют себя в различных сферах присутствия, приобретают опыт, обучаются. А поиск, как и свобода выбора, священен. Тут главное, чтобы он не превратился в самоцель - тогда ведь просто распылишься, рассеешься. Бесцельный поиск никуда не ведёт. И если пчела, порхая с цветка на цветок, помнит об улье, о мёде, то такой вот "кузнечик" хаотично, бессистемно скачет по интернету, пытаясь повсюду "отметиться", кругом заглянуть, во всём "поучаствовать", а где-нибудь (где точно с рук сойдёт) ещё и попакостить, нагадить - так, ради "прикола".

Н.: Да, такие сверчки явно своего шестка отыскать неспособны...

П.: Незнакомка! Ты здесь?

Н.: Надо же! И недели не прошло, как он объявился! Ну что, все сопли вытер?

П.: Послушай, если ты ещё раз позволишь себе...

Н.: Ладно, всё. Проехали. Ты как, очухался?

П.: Более-менее.

Н.: Скулить не будешь?

П.: Попытаюсь.

Н.: Значит, ты в игре?

П.: А куда ж я денусь...

Н.: ... с подводной лодки одиночества?

П.: Именно.

Н.: Ну так что, продолжим "блеф и показуху"?

П.: Давай рискнём...

Н.: Только при одном условии, Поэт.

П.: Ну?

Н.: Избавь меня от рыданий, ладно? И о себе, и о мире. Понимаешь, если после каждого твоего плача выжимать жилетку, сеанса за три-четыре можно из Сахары цветущий оазис сделать.

П.: Ну хоть кому-то польза будет.

Н.: Как сказать! С такими темпами и до всемирного потопа недалеко! А я, рассеянная, как назло, причал для ковчега соорудить забыла!

П.: Да, преступная непредусмотрительность!

Н.: Вот такая я вся из себя... Ну так что, условие принимается?

Волшебные картинки
И детские мечты...
А нынче - в сердце льдинка,
Веселья нет почти.
Ведь детство - Твой подарок,
Господь - давно сбылось.
И как воздушный шарик
На небо унеслось.
Я это понимаю
И, вроде, признаю,
Но всё ж не принимаю.
И душу кто мою
Утешит и излечит
От ностальгии? Чем?
О Хрон! Заряд картечи
Печали мне под печень
Вонзил - двойной - зачем?!

Я таскаюсь в обносках
По Руси полунищей.
А в столетних берёзках
Ветер странствия свищет.
Навевает мечтанья
О святом Беловодье,
Притупляет страданья
Сказкой о Новогодье.
Вместе с Русью бродяжу,
Свой всему, всем чужой.
Рассеваю поклажу -
Груз идей. Но мешок,
Будто рог изобилья,
Словно рубль неразменный
Или Божьи усилья,
Неизбывен - мгновенно
Откровеньями Неба
Тяжелеет опять.
Я духовные хлебы
Не ленюсь раздавать.

Все о Кущёвской говорят,
Практически не замечая,
Что вся страна - такой же ад,
Где ни за что не отвечает
Чиновник, где царит бандит,
А мент и прокурор "крышуют"
Весь беспредел... Так где ж твой стыд,
Россия, и где гнев?! Пишу я
В отчаянии. Ведь народу,
Увы, "до лампочки" свобода!

Душа неспешного общенья,
Беседы жаждет, поумнее.
И рассылает приглашенья
Всем тем, кто в этот вечер с нею
Одним охвачен настроеньем
И на одной волне сигналит.
Получат души сообщенья -
И к дому во плоти причалят.
И за детальным обсужденьем
(Порой и спор необходим),
Узнаем мы друг друга мненья,
Ведь всяк поделится своим.
До поздней ночи засидимся.
Осушим пару вёдер чая.
И вновь на год уединимся -
Творить. Пока не заскучаем.

Пока мы все - песчинки только,
Переносимые по воле
Спиральных вихрей социальных
И политических стихий,
Пока мы все - марионетки
И полузомби пропаганды,
Рекламы, лозунгов ходячих
И поистёршихся идей,
Пока мы все - продукт готовый
Конвейера из школ и ВУЗов -
Напичканные чьей-то правдой
И чьим-то знанием мозги,
Пока прокрустам самозваным
Мы позволяем наши души
И наши мысли под стандарты
Безликой массы подгонять,
Пока мы вдруг не осознаем,
Что быть собою - это значит
Самостоятельное мненье
Дерзать составить по любой
Проблеме - до тех пор, ребята,
Мы так и будем жить рабами
И чуждым призракам служить!

Свалилась ночь в мои ладони,
Засеребрилась звёздным светом.
И показалось - разум тонет
В ладонно-виртуальном "где-то".

Всё мирозданье оказалось
В пригоршне. Что за наважденье!
Сознанье в лучиках купалось
С невыразимым наслажденьем.

Волнами нежного рассвета
Меня качало понемногу.
И понял я - ладони эти
Давно уж не мои, а Бога!

Вдоль лунной дорожки -
К безмолвию нить.
В сознанье окрошка
Из "быть" и "не быть".

Я весь - сингулярность,
Я - сжатый поток...
И вдруг вся ментальность -
В Великий Хлопок!

И я раздуваюсь
Как мыльный пузырь -
И нагло врываюсь
В безмолвия ширь!

Да что там дорожка
И что там луна!
Зри - мной, малой мошкой,
Вся бездна полна!

Мой друг, любовью облученье -
Недуг незримый, но опасный.
Невероятное мученье!
Но Боже, как оно прекрасно!

И радиацией любовной
Мы ищем где бы заразиться.
От эпидемии нескромной
Все переполнены больницы.

Я вспомнил - это было прежде,
Реинкарнаций семь назад:
Я слыл красавцем, но невеждой,
И был поволочиться рад
За каждой юбкой. Умирая,
Я ждал не ада и не рая -
Прикосновенья жарких уст!
И ныне воспаленье чувств
Гипертрофированных, знаю -
О той поре напоминает.
Хоть ночи провожу без сна я,
Всё ж удлинённый день мой пуст:
Растрачиваю ожиданья
На виртуальные свиданья
С подружками иных времён
И рас неведомых... Жизнь-сон
Мою придумал то ли Пруст,
То ль некий сказочный Прокруст.
Но этим сном я потрясён,
Как крот, узревший мирозданье!

Мелькнула призраком обманчивым свобода
И растворилась в устаканившемся быте.
Всё как и прежде: Русь не для народа -
Для олигархии, чиновников, бандитов.
Раб, как и раньше, человек обычный.
Как между молотом и наковальней
Он между властью и жульём. Ведь личность
Здесь, на Руси, какой бы гениальной
Не оказалась, вечно под давленьем
Бюрократической системы, кланов "звёзд"
И всепродажного "общественного мненья".
И выбор у неё довольно прост -
В толпе исчезнуть или превратиться
В системы винтик. Нет, ещё есть путь -
Шутом стать. А восставшим - психбольница,
Тюрьма или "заказ". Иль просто жуть
Чернопиарья, ведомственных "штучек",
С проверками, налогами, лишеньем
Услуг, жилья, гражданства. Жизнью сучей
Русь отличалась в каждом поколенье...
Пока во имя государства, то есть власти,
Готовы мы пожертвовать народом
И личностью, Русь не познает счастья
И лишь мечтой останется свобода!

Говорят: "Он вышел из народа".
Добавляют: "Но забыл назад
Возвратиться". Кто это? Свободы
Выбора реальный результат -
Наш законодатель депутат,
Он же либерал и демократ,
Он же олигарх. Как говорят:
"Экземпляр чудовищной породы -
Помесь хама, выскочки, урода,
Вора с торгашом. Дегенерат"...
А чего ж в народе-то хотят,
Если выбирают - невпопад!

А эта мировоззренческая узость ("кощунство ставить на один уровень с добром искусство и науку") исторгли его из среды великих русских мыслителей того времени, приверженных идеям цельности духа и целостности познания ("добро, истина, красота"), синтеза наук и искусств и универсализма мировосприятия. Это "нечувствие красоты" и своеобразный агностицизм сделали великого писателя фанатически слепым и ригористически беспощадным. "В расхождении путей добра и красоты, - замечает в "Истории русской философии" В.Зеньковский, - самом по себе бесспорном и роковом, Толстой не видит трагической проблемы культуры; он просто выбрасывает всё то, что оторвалось от добра". Иначе говоря, вместо лечения предлагает ампутацию.
Панморализм, в свою очередь, толкал мыслителя и к дидактизму в педагогике: "И образование и воспитание нераздельны. Нельзя воспитывать, не передавая знаний, всякое же знание действует воспитательно". Это была важная и нужная коррекция его более ранних представлений: воспитание - насилие над детьми, подавляющее их прирождённую свободу, а потому следует ограничиваться лишь образованием. Правда, во что вылилась эта корректировка на деле, вопрос дискуссионный.
Контрцивилизационный и антикультурный руссоизм Толстого, его личный разрыв с праздным классом аристократов и интеллигентов (обусловленный, по Вяч.Иванову, презрением к умственному труду и художественному творчеству), возбудил интерес к народу, к простым труженикам (пресловутое "опрощение") и, в некотором роде, сближал писателя с "почвенниками" и "народниками". С последними Толстого роднят идеализация мужика, с его "сермяжьей правдой" и "хождение в народ", в обоих случаях неудачные, но разделяет акцентация, соответственно, на нравственности и политэкономии, т.е. на внутреннем развитии и обеспечении внешних условий. По поводу же сближения-расхождения с "почвенниками" (за исключением, быть может, Страхова), очень хорошо, хотя, пожалуй, слишком упрощённо, говорит Ю.Давыдов, сравнивая Льва Николаевича с Достоевским: "Но когда каждый из этих русских писателей начинает уточнять, что он понимает под нравственной субстанцией народной жизни, "гарантирующей" для каждого индивида "абсолютность" его абсолютов, веру в осмысленность бытия, их пути расходятся. Если для Достоевского эта субстанция раскрывается прежде всего как национальная, то для Толстого она прежде всего социальна. Первого более всего интересовала принадлежность его персонажей к РУССКОМУ народу, второго - принадлежность к русскому НАРОДУ. Первый оценивал своих персонажей в зависимости от их самоотождествления с НАЦИОНАЛЬНОЙ ТРАДИЦИЕЙ, второй - в зависимости от включённости их в ТРУДОВОЙ УКЛАД". ("Этика любви и метафизика своеволия").

Так в чём же смысл жизни? В семье? Но и родные смертны. Может быть, в культуре, в искусстве?

"Искусство, поэзия?.. - Долго под влиянием успеха, похвалы людской я уверял себя, что это - дело, которое можно делать, несмотря на то, что придёт смерть, которая уничтожит всё - и меня, и мои дела, и память о них; но скоро я увидел, что и это - обман." ("Исповедь").

Красота, творчество - лишь "забава", а "эстетическое наслаждение есть наслаждение низшего порядка" ("Что такое искусство"). С младых ногтей боготворивший Руссо, носивший, как известно, его "образок" вместо нательного крестика, приверженный его антицивилизационным взглядам и призыву: "Назад к природе!", Толстой в "Крейцеровой сонате" решительно отвергает всё, чем жил ранее и чем смог прославиться. Как это напоминает историю с Платоном, отказавшимся от драматургии ради философии, или с Гоголем, принёсшим литературу в жертву религии!
Но тогда в чём же всё-таки смысл жизни? Быть может в познании? Нет, это не то!

"Наука и философия трактуют о чём хотите, но только не о том, как человеку самому быть лучше и как ему жить лучше... Современная наука обладает массой знаний, нам не нужных - о химическом составе звёзд, о движении солнца к созвездию Геркулеса, о происхождении видов и человека и т.д., но на вопрос о смысле жизни она не может ничего сказать и даже считает этот вопрос не входящим в её компетенцию".

Но если искусство - обман, наука - некомпетентна, то в чём же смысл? Каков предварительный вывод Толстого?

"Я понял, что для того, чтобы понять смысл жизни, надо прежде всего, чтобы жизнь была не бессмысленна и зла, а потом уже - разум для того, чтобы понять её. Я понял, почему я так долго ходил около такой очевидной истины, и что если думать и говорить о жизни человечества, то надо говорить и думать о жизни человечества, а не о жизни нескольких паразитов жизни".

В этой цитате из "Исповеди" сконцентрированы сразу несколько характерных для Л.Толстого мировоззренческих основ: витализм, рационализм, "народничество" и антиэлитаризм. Но что же стало его "идеей фикс"? Рационализм и абстрактный, пантеистический имперсонализм, вкупе с влиянием сменившего Шопенгауэра Канта, с его акцентацией на религии "в пределах разума" и низведения её до "чистой" морали, привели мыслителя к его пресловутому "панморализму".