город исчезает под толщей осени, делаясь нерезким, бесшумным, донным,
всякий вышедший покурить ощущает себя бездомным,
и ко входам в метро, словно к тайным подземным домнам
сходят реки руды

восемь лет назад мы шли той же дорогой, и все, лестницы ли, дома ли, -
было о красоте, о горечи, о необратимости, о финале;
каждый раз мы прощались так, будто бы друг другу пережимали
колотую рану в груди

дорогая юность, тебя ещё слышно здесь, и как жаль, что больше ты не соврёшь нам.
ничего не меняется, только выглядит предсказуемым и несложным;
ни правдивым, ни ложным, ни истинным, ни оплошным.
обними меня и гляди, как я становлюсь неподсудным прошлым.
рук вот только не отводи

© Вера Полозкова

мой февраль уничтожил одну из паскудных привязок -
я теперь не пишу так стихи, хоть бы в месяц и раз.
это к лучшему, легче. как будто живешь без отмазок,
с февраля вот начнется, надеюсь, мой новый рассказ.

я люблю, как по-прежнему, все отбирать не у жизни -
мне же незачем, знаю и так: ничего мне не даст.
вот приходится даже вымаливать прямо у ближних,
не уверен, конечно, что это удачный контраст.

мой февраль не успел еще взять и убить все надежды -
я несу их с собой, я сжимаю их крепко в руке.
очень хочется, чтобы вообще не мешали приезды
тех, кто любит других и себя держать в кулаке.

© Максим Бурдюг

просыпаться в твоей постели и предчувствовать города.
не бояться нагого тела. темноты. остроты угла.
не бояться казаться грубой, не растрачивать слов и сил
прозвучит, вероятно, глупо. я останусь, как ты просил…

просыпаться в своей постели и не чувствовать ничего.
в ней вторую уже неделю и прокурено и темно.
не смеяться , не жить, не плакать, а зажмуриться и молчать.
у меня вместо сердца клапан. договоренность, как печать.

возвращаться к тебе с повинной. уходить от тебя с виной.
эта осень казалась длинной, невозможной, непроходной.
просыпаться в чужих постелях, без надежды найти ответ…
я теперь поняла в чём дело: друг без друга нас просто нет.

просыпаться в постели общей и предчувствовать теплоту.
это знаешь, намного больше, чем глагол с дубликатом «ю».

У первого чувства - стрекозьи крылья!
Насколько они прочны?
Наивные люди любовь открыли
В больших городах ночных.
И в этот звенящий от вьюги вечер,
Бездонный как Интернет,
Какая-то девочка жаждет встречи,
А ты почему-то - нет.

И девочка долго сидит в онлайне,
И девочка молода.
Ее сообщения белый лайнер
Унесся по проводам,
И девочка ждёт и искрится током
От этой большой сети -
Писала и правила долго-долго,
Меняя слова и стиль.

А ты бы нашла у нее ошибки:
Твой личный учебный план
От девочек требует больше шика
И меньше в ответ тепла.
И пусть ты практически доказала,
Что верных ответов нет,
У девочки в сущности не экзамен,

А крылышки на спине!

© Сола Монова

–- я пишу неосознанно, по привычке… никогда не признаешься, что читаешь.
твоё имя привыкло носить кавычки. если б знал, хороший, кого теряешь …
не глупа, красива, упряма в меру. не обрёк Господь… обогрел, как видишь.
я всегда на себя примеряла веру, но пошла на ин.фак: зарубежка, идиш…
что угодно, вот только бы было время, на стихи и на музыку, на рисунки.
я от многих отлична… такая тема, у меня томик Черчилля в мятой сумке…

–– у меня за душою ни цента, веришь? да и с сердцем негоже – почти калека.
но когда ты меня обнимаешь, греешь… всё нутро превращается в человека.
в рядового, поручика, капитана…. час на час не приходится, и не нужно.
я почти понимаю, как ты устала, но ответ очевиден : семья не дружба…
не посмею лукавить, мне тоже больно, но какою бы славною не была ты
мы довольно намучились, и сегодня, я всего лишь на всего провожатый…

ты пиши, я действительно все читаю, только слов не находится для ответа.
если честно, то я до сих пор не знаю, как в тебе умещается столько света…

я надеюсь, что скоро его не станет, у Земфиры однажды промокли спички…
ты же птица. пора возвращаться в стаю...
я любил тебя очень.
люблю.
[кавычки]

© Миловидова Виктория

Светлый, нежный… Разве есть спасение?
Вырвалась душа – не запереть.
Он не сам… И ты… Как наваждение…
Каждый вариант – похож на бред…

По привычке, чуть дрожащим голосом
Губы шепчут: «Помоги, Господь!
Дай узнать, как пахнут его волосы!
Дай мне душу утолить и плоть!..»

Только режет вдруг висок видение…
Не имеешь права ты просить!
Что ты просишь? Грех, порок, падение!
Даже мысль – и ту нельзя простить!..

И сжимаешь губы в исступлении…
Явь – горчайшая из всех отрав…
Господи, избавь от искушения…
Пусть мне будет больно,
Но избавь…

© Юлия Холод

В горячей ванне не спастись от холода,

хочется позвонить, но нет повода...

хочется щекой в плечо, хочется тебя рядом.

ты просто слишком такой, как мне надо...

Болею тобой. Лечусь другими...

Я уходила от мужчин, и нелюбимых, и любимых,
В косые летние дожди, в чужие вёсны, в чьи-то зимы..
Без слёз гасила огонёк, покинув стынущее ложе,
Когда нечаянный упрёк ожогом рдел на тонкой коже..
Когда сквозь нежность кромкой льда, вдруг проступали нотки фальши...
Я уходила навсегда, упрятав боль свою подальше..
Не дожидаясь мрачных дней, когда пришлось бы так жестоко
На смятом шёлке простыней встречать рассветы одиноко..
Мне не хотелось привыкать, и чьей-то быть привычкой тоже,
И душу ревностью кромсать, взрослеть, и становИться строже..
Я растушёвывала сплин, однообразием томима,
Я уходила от мужчин.. пока ещё была любима..

Елена Садохина

Грусть оставь на потом,
А пока мы печали выносим за скобки.
Мы похожи, как два сапога из одной неоткрытой коробки.

Мы умны и собой хороши.
Впечатляет IQ наш суммарный.
Ну а наши движенья души так возвышенны и элитарны!

Нами читаны тысячи книг,
Нас мирское тревожит и ранит...
Отчего ж нас, духовных таких так отчаянно трахаться тянет?!

© BlackGraph

Пока ты из щенка – в молодого волка, от меня никакого толка.
Ты приходишь с большим уловом, а я с каким-нибудь круглым словом,
Ты богатым, а я смотрю вслед чужим регатам,
Что за берега там, под юным месяцем под рогатым.
Я уже могу без тебя как угодно долго,
Где угодно в мире, с кем угодно новым,
Даже не ощущая все это суррогатом.

Но под утро приснится, что ты приехал, мне не сказали,
И целуешь в запястье, и вниз до локтя, легко и больно
И огромно, как обрушение бастиона.
Я, понятно, проснусь с ошпаренными глазами,
От того, что сердце колотится баскетбольно,
Будто в прорезиненное покрытие стадиона.

Вот зачем я ношу браслеты во все запястье.
И не сплю часами, и все говорю часами.
Если существует на свете счастье, то это счастье
Пахнет твоими мокрыми волосами.

Если что-то важно на свете, то только твой голос важен,
И все, что не он – тупой комариный зуд:
Кому сколько дали, кого куда повезут,
Кто на казенных харчах жиреет, а кто разут, -

Без тебя изо всех моих светоносных скважин
Прет густая усталость – черная, как мазут.

© Вера Полозкова

Вот был город как город, а стал затопленный батискаф,
Словно все тебя бросили, так и не разыскав,
Пожила, а теперь висишь как пустой рукав
У калеки-мальчика в переходе.

Да никто к тебе не приедет, себе не лги.
У него поезд в Бруклин, а у тебя долги,
И пальцы дрожат застегивать сапоги
Хоть и неясно, с чего бы вроде.

Дело не в нем, это вечный твой дефицит тепла,
Стоит обнять, как пошла-поехала-поплыла,
Только он же скала, у него поважней дела,
Чем с тобой тетешкаться, лупоглазой;

То была ведь огнеупорная, как графит,
А теперь врубили внутри огромный такой софит,
И нутро просвечивает нелепо, и кровь кипит,
Словно Кто-то заходит, смотрит и возопит:
«Эй, ты что тут разлегся, Лазарь?..»

Полно, деточка, не ломай о него ногтей.
Поживи для себя, поправься, разбогатей,
А потом найди себе там кого-нибудь без затей,
Чтоб варить ему щи и рожать от него детей,
А как все это вспомнишь – сплевывать и креститься.

Мол, был месяц, когда врубило под тыщу вольт,
Такой мальчик был серафический, чайльд-гарольд,
Так и гладишь карманы с целью нащупать кольт,
Чтоб когда он приедет,
было чем
угоститься.

© Вера Полозкова

Нет, придется все рассказать сначала,
и число, и гербовая печать;
видит Бог, я очень давно молчала,
но теперь не могу молчать –
этот мальчик в горле сидит как спица,
раскаленная докрасна;
либо вымереть, либо спиться,
либо гребаная весна.
Первый начал, заговорил и замер,
я еще Вас увижу здесь?
И с тех пор я бледный безумный спамер,
рифмоплетствующая взвесь,
одержимый заяц, любой эпитет
про лисицу и виноград –
и теперь он да, меня часто видит
и, по правде, уже не рад.
Нет, нигде мне так не бывает сладко,
так спокойно, так горячо –
я большой измученный кит-касатка,
лбом упавший ему в плечо.
Я большой и жадный осиный улей,
и наверно, дни мои сочтены,
так как в мире нет ничего сутулей
и прекрасней его спины
за высокой стойкой, ребром бокала,
перед монитором белее льда.
Лучше б я, конечно, не привыкала,
но не денешься никуда.
Все, поставь на паузу, Мефистофель.
Пусть вот так и будет в моем мирке.
Этот старый джаз, ироничный профиль,
сигарета в одной руке.
Нету касс, а то продала бы душу
за такого юношу, до гроша.
Но я грустный двоечник, пью и трушу,
немила, несносна, нехороша.
Сколько было жутких стихийных бедствий,
вот таких, ехидных и молодых,
ну а этот, ясно – щелбан небесный,
просто божий удар поддых.
Милый друг, - улыбчивый, нетверёзый
и чудесный, не в этом суть –
о тебе никак не выходит прозой.
Так что, братец, не обессудь.

© Вера Полозкова

Мое солнце, и это тоже ведь не тупик, это новый круг.
Почву выбили из-под ног – так учись летать.
Журавля подстрелили, синичку выдернули из рук,
И саднит под ребром, и некому залатать.

Жизнь разъяли на кадры, каркас проржавленный обнажив.
Рассинхрон, все помехами; сжаться, не восставать.
Пока финка жгла между ребер, еще был жив,
А теперь извлекли, и вынужден остывать.

Мое солнце, Бог не садист, не Его это гнев и гнет,
Только – обжиг; мы все тут мечемся, мельтешим,
А Он смотрит и выжидает, сидит и мнет
Переносицу указательным и большим;

Срок приходит, нас вынимают на Божий свет, обдувают прах,
Обдают ледяным, как небытием; кричи
И брыкайся; мой мальчик, это нормальный страх.
Это ты остываешь после Его печи.

Это кажется, что ты слаб, что ты клоп, беспомощный идиот,
Словно глупая камбала хлопаешь ртом во мгле.
Мое солнце, Москва гудит, караван идет,
Происходит пятница на земле,

Эта долбаная неделя накрыла, смяла, да вот и схлынула тяжело,
Полежи в мокрой гальке, тину отри со щек.
Это кажется, что все мерзло и нежило,
Просто жизнь даже толком не началась еще.

Это новый какой-то уровень, левел, раунд; белым-бело.
Эй, а делать-то что? Слова собирать из льдин?
Мы истошно живые, слышишь, смотри в табло.
На нем циферки.
Пять.
Четыре.
Три.
Два.
Один.

© Вера Полозкова

От меня до тебя
Расстояние, равное лучшей повести
Бунина; равное речи в поиске
Формулы; равное ночи в поезде
От Пiвденного до Киевского вокзала.
Расстояние, равное «главного не сказала».

Я много езжу и наедаюсь молчаньем досыта.
Мне нравится быть вне адреса и вне доступа.
Я представляю тебя, гундосого,
В царстве бутылок, шторок, железных прутьев, -
Спящим в купе, напротив.

Это, собственно, все, что есть у меня живого и настоящего.
Ни почтового ящика, столь навязчивого, ни вящего
Багажа; я передвигалась бы, будто ящерка
Век, без точки прибытия, в идеале.
Чтобы стук и блики на одеяле.

Это суть одиночества, сколь желанного, столь бездонного.
Это повод разоблачиться донага,
Подвести итоги посредством дольника,
Ехать, слушать колеса, рельсы, частоты пульса.
Чтобы ты прочел потом с наладонника
И не улыбнулся.

Чтобы ты прочел, заморгав отчаянно, как от острого,
От внезапного, глаз царапнувшего апострофа,
Как в je t’aime.
Расстояние как от острова и до острова,
Непригодных ни для рыбалок, ни для охот.
Все маршруты лежат в обход.

© Вера Полозкова

С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится; в нем мужчина не обретен еще; она смотрит ему в ресницы – почти тигрица, обнимающая детеныша.

Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка подташнивает; в пальцах колкое электричество.

Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той сказке; высокопарна речь его; его тянет снимать на пленку, фотографировать – ну, бессмертить, увековечивать.

Он ничейный и всехний – эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. Она жжет в себе эту детскую, эту блядскую жажду полного обладания, и ревнует – безосновательно, но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие. Они вместе идут; окраина; одичание; тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.

Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним, «вот я спрячусь – ты не найдешь меня»; она старше его и тоже почти красивая. Только безнадежная.

Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущенкой бликов два их овала. Она всхлипывает – прости, что-то перенервничала. Перестиховала.

Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь – то выкидыш, я уж думала – все, не выношу, несудьба. Зачинаю – а через месяц проснусь и вою – изнутри хлещет будто черный горячий йод да смола. А вот тут, гляди, - родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает.

Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трется носом в ее плечо, обнимает, ластится. Он не любит ее, наверное, с января еще – но томим виноватой нежностью старшеклассника.

Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; «я тебе случайная и чужая». Он проводит ее, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объятиях, уезжая.

И какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою Лота – остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится – и до вечера будет маяться отчего-то.

© Вера Полозкова

как он чиркнет тебе ладонью по ватерлинии - будет брешь
за секунду, как ты успеешь сказать "не трожь"
и такой проймет тебя ужас, такая пронижет дрожь,
что руки не отнимешь и права не отберёшь,
только и решишь обречённо - как же ты, чёрт, хорош
как ты дышишь и говоришь
как самозабвенно врёшь
ну чего уж, режь
как ты выбираешь смиреннейшую из ниш,
неподъёмнейшую из нош,
как ты месяцами потом не пишешь и не звонишь,
только пальцами веки мнёшь,
как они говорят тебе по-отечески - ну, малыш,
перестань, понятно же, что не наш
каждое их слово вонзается рядом с ухом твоим как нож
эй, таких, как ты, у него четыреста с лишним душ
двадцать семь, больше двадцати ни за что не дашь
носит маечки с вечных лондонских распродаж
говорит у подъезда "ты со мной не пойдёшь"
только вот ты так на него глядишь,
что уж если не здесь, то где ж
если не сейчас, о господи, то когда ж

© Вера Полозкова

мало ли кто приезжает к тебе в ночи, стаскивает через голову кожуру,
доверяет тебе костяные зёрнышки, сок и мякоть
мало ли кто прогрызает камни и кирпичи, ходит под броней сквозь стужу или жару,
чтоб с тобой подыхать от неловкости, выть и плакать
мало ли кто лежит у тебя на локте, у подлеца,
и не может вымолвить ничего, и разводит слякоть
посреди постели, по обе стороны от лица

мало ли кто глядит на тебя, как будто кругом стрельба,
и считает секунды, и запоминает в оба:
ямку в углу улыбки, морщинку в начале лба,
татуировку, неброскую, словно проба
мало ли кто прошит тобою насквозь,
в ком ты ось,
холодное острие
мало ли кто пропорот любовью весь,
чтобы не жилось, -
через лёгкое, горло, нёбо,
и два года не знает, как сняться теперь с неё

мало ли кто умеет метать и рвать, складывать в обоймы слова,
да играть какие-то там спектакли
но когда приходит, ложится в твою кровать, то становится жив едва,
и тебя подмывает сбежать, не так ли
дождь шумит, словно закипающий чайник, поднимаясь с пятого этажа на шестой этаж
посиди с бессонным мало ли кем, когда силы его иссякли
ему будет что вспомнить, когда ты его предашь

© Вера Полозкова

когда ты падаешь,кто-то должен быть рядом
чтобы протянуть тебе руку,может быть даже обе
или если его нет рядом,он должен ждать тебя дома
чтобы сказать "моя малышка"
погладить по спине,поцеловать в лобик
когда ты падаешь,везде должен свет гаснуть
чтобы они не смотрели,не смотрели,не смотрели
и в этой темноте только кто-то один может сказать тебе "мой ясный
вставай,это не подходящее место для отдыха
как впрочем и время"
и улыбнуться
только тебе

когда ты падаешь,когда ты падаешь
когда небо падает сверху
кто-то должен быть рядом,чтобы успеть подхватить тебя за секунду до краха
но как правило в этот момент господь отворачивается и закрывает прореху
в небе,через которую он обычно смотрит на нас
нет,не от страха
а просто потому что только он и знает
что на самом деле
когда ты падаешь,когда ты падаешь
когда ты действительно падаешь
никого не должно быть рядом

© Вера Полозкова

Как у него дела? Сочиняешь повод
И набираешь номер; не так давно вот
Встретились, покатались, поулыбались.
Просто забудь о том, что из пальца в палец
Льется чугун при мысли о нем - и стынет;
Нет ничего: ни дрожи, ни темноты нет
Перед глазами; смейся, смотри на город,
Взглядом не тычься в шею-ключицы-ворот,
Губы-ухмылку-лунки ногтей-ресницы -
Это потом коснется, потом приснится;
Двигайся, говори; будет тихо ёкать
Пульс где-то там, где держишь его под локоть;
Пой; провоцируй; метко остри - но добро.
Слушай, как сердце перерастает ребра,
Тестом срывает крышки, течет в груди,
Если обнять. Пора уже, все, иди.

И вот потом - отхлынуло, завершилось,
Кожа приобретает былой оттенок -
Знай: им ты проверяешь себя на вшивость.
Жизнеспособность. Крепость сердечных стенок.
Ты им себя вытесываешь, как резчик:
Делаешь совершеннее, тоньше, резче;
Он твой пропеллер, двигатель - или дрожжи
Вот потому и нету его дороже;
С ним ты живая женщина, а не голем;
Плачь теперь, заливай его алкоголем,
Бейся, болей, стихами рви - жаркий лоб же,
Ты ведь из глины, он - твой горячий обжиг;
Кайся, лечи ошпаренное нутро.
Чтобы потом - спокойная, как ведро, -
"Здравствуй, я здесь, я жду тебя у метро".

© Вера Полозкова