- Почему так?
- Это Осень. Листья сжигает изнутри.
- Поговори. Мне жаль, письма пиши

Мы ведь правда не забудем унисон движений,
Времяпрепровождение поодиночке?
Не забудешь прикосновений? По глазам удары.
Флаг понимания стоит, но напополам рваный.

У тебя звонки редкие. Кокетки нет.
И у меня убийство организма организовано

Зато люди не смотрят косо
И вообще не смотрят.
Утру сопли с утра и в Осень
Работать

Что ты со мной наделал?
Я же всегда была смелой,
Спину держала прямо,
Голос звучал упрямо.

Кто я теперь такая?
Девочка непростая
С глупенькими мечтами,
С вечно пустыми глазами.

Что на меня так смотришь?
Думаешь, я отвечу?
Знаешь ли, время лечит.
Может быть, будет легче.

Ты мою душу видишь?
Робкость мою ненавидишь.
Что ты со мной наделал?
Я же всегда была смелой…

Чуть простывшая девочка,
Не ныряй ты так глубоко.
Не подходи ко мне, милая.
Не подходи ко мне так далеко.

Пальцы стали еще
более тонкими.
Не держи в себе яд.
От него у тебя губы
становятся
горькими.

Что же ты, Боль моя,
Нежность под веками спрятала?
У тебя плечи в крови...
Ты в чужие объятья не падала?

Зачем.
Зачем рвешь
цветастые салфетки на кухне?
Еще пару дней
и все
окончательно
рухнет.

Я устал писать о тебе.
Как же ты мне уже надоела.
А оно пишется, пишется..
Все на грани
то ли срыва,
то ли предела.

Но самое,сука, обидное: он меня помнит.
Гоняет музло в машине, и курит травку.
А я вся такая- прям бабочка на булавке,
И он от души ненавидит меня, мерзавку,
И прячется, прячется в кайфном дыму старых комнат,
Но помнит.

Но самое злое: он предан собой и мною.
Я так торопилась на бал, что забыла платье,
И он за меня в кафе уже не заплатит,
А я заплатила за все не в его кровати,
И раны под марлей так чешутся, что содрать бы,
Он ждет смс-ки моей, а я- его свадьбы,
Бывают же сука такие лирические герои:
Преданы мне и мною.

Но самое нежное: я так хочу его тела.
Пальцы загнать под кожу, в волосы пеплом,
Но мир так по-мирному нас разводит, и нету
Ни точек соприкосновения, и ни света,
И в комнате нашей уже не найти розеток,
Под старыми полусгнившими в дождь обоями,
Я так его сильно, что кажется что нас двое.

Кто ты? Такой статный и высокий?
Взгляд глубокий,
Шаг широкий,
Неуверенный, быстрый.
Сколько раз ты делал выстрел в упор?
В правый висок? С каких пор
Ты стал резок и груб,
Не знаешь любимых губ?
Смотришь ли ты кино?
Открываешь ли ты окно
По утрам? Ты болен от грязи и ран?
Кто ты? Такой статный, высокий?

Я Одинокий.

Это такое простое чувство - сесть на кровати, бессрочно выключить телефон.
Март, и плюс двадцать шесть в тени, и я нет, не брежу.
Волны сегодня мнутся по побережью,
Словно кто-то рукой разглаживает шифон.

С пирса хохочут мальчики-моряки,
Сорвиголовы все, пиратская спецбригада;
Шарм - старый город, центр, - Дахаб, Хургада.
Красное море режется в городки.

Солнце уходит, не доигравши кона.
Вечер в отеле: тянет едой и хлоркой;
Музыкой; Федерико Гарсиа Лоркой -
"Если умру я, не закрывайте балкона".

Все, что привез с собой - выпиваешь влет.
Все, что захочешь взять - отберет таможня;
Это халиф-на-час; но пока все можно.
Особенно если дома никто не ждет.

Особенно если легкость невыносимая - старый бог
Низвергнут, другой не выдан, ты где-то между.
А арабы ведь взглядом чиркают - как о спичечный коробок.
Смотрят так, что хочется придержать на себе одежду.

Одни имеют индейский профиль, другие похожи на Ленни Кравитца -
Нет, серьезно, они мне нравятся,
Глаз кипит, непривычный к таким нагрузкам;
Но самое главное - они говорят "как деля, красавица?"
И еще, может быть - ну, несколько слов на русском.

Вот счастье - от них не надо спасаться бегством,
Они не судят тебя по буковкам из сети;
Для них ты - нет, не живая сноска к твоим же текстам,
А девочка просто.
"Девочка, не грусти!"

***

Засахарить это все, положить на полку,
В минуты тоски отламывать по куску.
Арабский мальчик бежит, сломя голову, по песку.
Ветер парусом надувает ему футболку.

Есть небеса бесконечно высокие,
Выше прилипчивой будничной пыли.
Вечно зовущие и одинокие,
Глядя на них - мечтаешь о крыльях...

Мне впервые за год неохота тебе писать,
Говорить о любви ненужной как летом снег.
Да и номер записан твой как «не вспоминать»…
А еще подошло б «не брать», но звонков и нет.

Я впервые живу с мужчиной не просто так,
Мы тут, знаешь, в ЗАГС…я вот платье себе ищу…
И бриллианты в кольце, да, в конце-то концов - пустяк,
Но, однако, опять же, зачем-то тебе пишу.

У меня есть работа, временный пусть, но дом.
И в нем все почти так, как я захочу подать.
И, представь себе, даже яблоня под окном,
И, представь себе, штрудель яблочный иногда.

А ты знаешь, у нас с ним полный апофеоз,
И в постели он выше всяких моих похвал.
Пониманием - он почти до тебя дорос.
Уважением – он уже тебя перегнал.

Да к чему я все это, памяти словно нет.
Я во снах перестала видеть твои глаза.
Я планирую с ним прожить, много-много лет…
Это все, что тебе, наверное, стоит знать

Это цитата сообщения Вик_Ларсен Оригинальное сообщение

компроmiss

Жалеешь о глупостях, которых не смог сделать.
Так тебе, трус. Так и надо тебе, и надо тебе
уехать.
Искрятся блики в окне, и ты вспоминаешь в один момент
Что вот есть ты. И вот тебя, кажется, нет.

Может, и жить надо в таком себе подлеце,
Чтоб кривая оправа на моём лице, и
Кривое лицо, и кривые дорожки на каждом шагу.
Говоришь потом: - Нет. Понимаешь, я без тебя не могу.

Я бросаю курить и начинаю сам по себе тлеть.
Что-то ведь должно у человека гореть,
Что-то, чему гореть больно - должно ведь
Быть не как умирающий в снежной пустыне медведь.

Быть таким, чтоб в глазах был рассвет и закат,
И не знать слов на "не-", если без них никак.
Как катушки "Maxwell" с зажёванной пленкой по весне
на любимой песне.
Даже если перемотать - они крутятся, чёрт возьми, вместе.

Потом я стою у поезда, что скоро тебя отнимет,
Слышу голос твой и твоего отца, который вот-вот обнимет;
А мне не обнять. И суставами сцепки вагонов держу.
Поезд дёрнется так, что...
"Пока. Я тебе напишу." 

Девушки, с которыми Вы спите,
Забывают кольца под кроватью.
Вы потом в руках их теребите,
Вспоминая нежные объятья.

Камни, заключенные в металлы, -
Лишь творенья ловких ювелиров.
Девушки, с которыми Вы спали,
Много ли они Вам подарили?

Тысячи секундных удовольствий
И десятки легких пробуждений?
Хорошо, когда легко и скользко,
И экстаз зависит от движений,

Хорошо, когда не слишком долго,
И вино в соседнем магазине
Дорого, но ровно не на столько,
Чтобы не осталось на резину.

Вы, конечно, скажете: ''Цинично!!!''
Искривите рот в усмешке грозной.
Хорошо, пусть будет романтично,
Вот к примеру:
В небе были звезды…

Звезды были как большие астры
На осенних пожелтевших клумбах.
Глаз ее не смешанные краски,
У зрачков - серебряные луны.

Как скользило под руками платье,
Как легко соприкасались плечи
Скрыла темнота, но под кроватью
Утром Вы нашли ее колечко.

Вы теперь довольны? Но едва ли…
Ну тогда, пожалуйста, простите.
Вы со стен мои портреты сняли -
Мне теперь не важно, с кем Вы спите!

все любимые люди прекращаются одинаково:
перестают поздравлять с днём рождения;
мы глухонемые, общаемся знаками,
целуем без предупреждения.

все счастливые люди обходятся без посредников,
добровольные пленники волшебства;
мы тугодумы, неловкие собеседники,
с трудом подбираем слова.

все взрослые люди, переболевшие детством,
теперь здоровы, и нажит иммунитет;
мы, слабые дети стихийных бедствий,
честно стояли в очереди за средством,
нам сказали: лекарства нет.

Смех выжат словно половая тряпка
тук тук
кто здесь?
я айсберг
тук тук
кто здесь?
я айсберг

я таю. я скиталец. я мертвец. то что во мне губит меня
я айсберг
друг
включи музыку
я таю
горячие руки топят меня
я таю
воздух проникает в меня и
я таю
Птицы учат меня летать
мысли летают
я таю
Айсберг в трамвае
представьте себе
я таю
билетик
снова 093817
я таю
в поезда не пускают
я там
таю
мне бы чаю
но я от него тоже
таю
руки жмут
и я таю
уже как 20 лет
я таю
наверное это мой рай
от тепла твоего таять
я таю
я та
я т
я

Жизнь - это контракт,
Подписанный на конкретный срок.
Каждое слово
Попадает в такт
Безупречному хаосу нот.

запомни меня по плёнкам
по снам и конвертам писем
по хлюпанью носом в трубку
[что? слёзы? да нет – простыла...]
пиши обо мне картины
большой и печальной кистью
в улыбке джоконды тоже
была неземная сила

запомни меня как мантру
как все откровенья Бога
читай меня между строчек
на ломаном не английском
почувствуй мою палитру
в бокале глинтвейна-грога
запомни меня до капли...

я больше не буду

близко.

Нам нельзя...

Распахнулось пальто, словно не было пуговиц.
Ну скажи, разве так обнимают друзья?
Вот дыхание наше с тобой перепуталось...
Нет! Прости, мой хороший... Не надо. Нельзя.

Мы не виделись — верно. Соскучились — правильно.
Губы близко совсем... Поцелуем грозят...
Перепутались волосы, сбилось дыхание...
Отпусти, мой хороший! Не надо. Нельзя.

Ты готов запустить в меня фразой отточенной.
Отстранился чуть-чуть, нежно взглядом скользя.
Нет! Молчи! Если скажешь — всё будет испорчено.
Мы друзья, мой хороший. Не надо. Нельзя.

Друг-мужчина, друг-женщина — зыбки понятия.
Тут нельзя отступить на три слова назад.
Как опасны бывают такие объятия...
Мы друзья, мой хороший... Нам правда нельзя...

Это когда вдруг накатывает такое
чувство усталости – пульс истончается в нить,
я, словно это оставит меня в покое,
пытаюсь отрезать, отставить, отъединить

все формы связи и стать автономным малым,
спрятаться в панцире самой мелкой из величин;
кровопускание текстом – видишь? блестяще-алым –
как в лаве расплавить важнейшую из причин.

Во мне без тебя совсем никакого толка,
мне всё вокруг без тебя мало;
в карцере рта замыкаю слова, и только
в трубку дышать тяжело, различив «алло?».

Знаешь, забавно – мне нужно не «быть-с-тобою»,
достаточно просто «побыть-с-тобой»,
чтобы гудки в телефоне в режиме прибоя
вдруг оборвались выстрелом. всё: «отбой».

Это когда слова начинаешь править –
внутренне себя уговаривая не дурить -
и застываешь, раздумывая: «отправить?»,

но выбираешь, конечно же, «удалить».

Что со мной? Вероятно, программный сбой:
мне безвыходно хочется быть с тобой,
шутить тебе шутки, крутить – неважно какое – кинцо,
и смотреть, смотреть без конца в лицо.

И не думать, что ты – далеко, ну, а я – в аду:
напеваю здесь морны, мадиньи, фаду,
заново обживаю лучшую творческую среду;
засыпаю под утро, в памяти тщательно перебрав
все наши встречи – не предполагается переправ;
любовь – это ключ без права на передачу,
купюра, с которой никто не находит сдачи,
и никак, никогда иначе.

С чем сравнить этот рой безмолвных истерик,
это тихое горе,
всю эту боль?
Ну, представь огромное море,
и я – берег,
и шумными волнами бьется в меня прибой:
мне хочется быть с тобой.
мне хочется быть с тобой.
мне хочется быть с тобой.

И ты ходишь с этим внутри, и веселый делаешь вид,
мол, когда-нибудь всё пройдет, когда-нибудь отболит;
и шутишь шутки другим, и крутишь другим кинцо –

и не знаешь, в чьё же смотреть лицо.

У всего есть предел: в том Числе у печали.
Взгляд застревает в окне, точно лист — в ограде.
Можно налить воды. Позвенеть ключами.
Одиночество есть человек в квадрате.
Так дромадер нюхает, морщась, рельсы.
Пустота раздвигается, как портьера.
Да и что вообще есть пространство, если
не отсутствие в каждой точке тела?
Оттого-то Урания старше Клио.
Днем, и при свете слепых коптилок,
видишь: она ничего не скрыла,
и, глядя на глобус, глядишь в затылок.
Вон они, те леса, где полно черники,
реки, где ловят рукой белугу,
либо — город, в чьей телефонной книге
ты уже не числишься. Дальше, к югу,
то есть к юго-востоку, коричневеют горы,
бродят в осоке лошади-пржевали;
лица желтеют. А дальше — плывут линкоры,
и простор голубеет, как белье с кружевами.


Иосиф Бродский

В холодную простынь сверну остатки тебя,
Мужчины не плачут, мужчины не носят колготки,
Пустыми останутся шторы, но это судьба
Квартира воспоминаньем останется колким.
Зеленый, по-нашему, чай на кухне остыл,
Пытаясь забыться втыкаю в себя иголки,
Я больше не чувствую, мой оступился пыл,
Ты был изначально котом, по-своему, кротким.
Мурлыкал и я впускала тебя домой,
И в марте прощала загулы с особенной киской,
Однажды помаду нашла, и крикнула "стой"
А ты обернулся, предчувствуя, зубы стиснув.

Теперь опустела квартира, забыв ключи,
И в поворте замка задумались створки,
Мы вместе со шторками снова одни молчим,
На улице вьюга и веселится дворник.
Я выпью на кухне давно остынувший чай,
Запью валидолом остатки своей печали,
И в пьяном бреду напишу, вот так, невзначай,
Я больше не помню, милый, как тебя звали.
Врачи называют тебя психологией чувств,
А я запиваю таблетки шепчу: "любимый",
В наушниках скачет по нервам наигранный блюз,
А я все ищу твой образ в словах хранимый.

Зароюсь в постели подальше от мутных снов,
Ты станешь одним из странных моих героев,
И знаешь, как раньше, не завожу котов,
И вьюга остатками снов меня не укроет.
Зеленый, ромашковый чай забыт на столе,
Остались лишь запахи мокрых твоих ладоней,
А мне в этой душной квартире пришлось стареть,
Затем загибаться от смерти в тоске преисподней.
В наушниках скачет по нервам усталый Сплин,
Наигранный вечер давно опустился в полночь,
Желаю тебе, под старость, остаться одним,
Со стаканом в руке зеленого чая полным.

Мне в душной квартире отныне дышать легко,
Забытых историй давно провернулся смысл,
Холодную простынь сверну и завяжу узелком,
Подальше от чуждых, свирепых, избитых мыслей.
И ты не мяукай под дверью уставший кот,
Я больше тебя не впущу в протертые окна,
И нашу историю вплоть до наоборот,
Оставим в узорах зимних на старых стеклах.

© Леся Штефан

Окон холод. Десятый этаж.
С этих окон весь мир заснежен.
Гляну вниз и мурашки аж,
Будто сам в тех высотках нЕ жил.

А бывает, нутром упрусь,
Да вершины беру покруче.
По стаканам разлили грусть,
Друг поднялся мрачнее тучи.

Столько в мыслях-
всего не собрать.
Долго думая, долго мучась,
Тихо выдохнул: - Что сказать?
Знать такая её, брат, участь.

Так вот жил на земле человек
И, вдруг, раз – человека не стало.-
А за окнами падал снег,
Словно, музыка в нем звучала.

Я стакан, окрестясь, пригубил:
- Пусть воздастся ушедшим свыше.
И казались крестами могил
Мне антенны с соседней крыши.

© Павел Тесленко