Когда-нибудь на твоей странице сломается счетчик посещений, я так часто кликаю по твоей фотографии, что это число скоро выйдет за рамки представимых в машинной арифметике.
Взрослость - это не то глубинное, экзистенциальное одиночество, которое ставит тебя лицом ко Вселенной и твоей ничтожности и конечности в ней. Взрослость - это когда ты болеешь, и некому сделать тебе компресс; когда тебе нужно уткнуться кому-нибудь в плечо, но никто не хочет тратить на тебя свое время; когда у тебя проблемы, и вокруг образуется пустое пространство: все отступают подальше, чтобы ты ненароком не задела их своими неудачами. Вот такое житейское, банальное. Которое нужно принимать как естественное. Ведь так и должно быть, разве нет?..
Как всегда, когда мне нужно делать что-то полезное, я все бросаю и занимаюсь хуйней сутки напролет. Последнюю неделю, например, я читаю Пратчетта. Этот тип воистину покорил мою душу Монстрячьим взводом (каковой, между прочим, был далеко не первой прочитанной мной книгой его авторства) - книга про женщин, плюс - про женщин в "мужском" деле, невидимость и дискриминацию, плюс - с канонной женской любовью (хоть и где-то на заднем плане), ну как тут не возрадоваться.
Короче, я продолжила осваивать Плоский мир и, в частности, Анк-Морпорк - город, славный прежде всего своей изумительно загаженной рекой (единственной во множественных вселенных, на поверхности которой можно обвести мелом контуры трупа). Так вот, о городе. Будучи убежденной, гм, скажем, левачкой, я питаю хорошо обоснованную и тщательно отточенную ненависть к любой власти, которая не является фактической властью народа (подлинной рабочей демократией, в противовес ее буржуазной имитации). И ничто не мешает мне распространять свои оценки и убеждения на вымышленные миры и населяющих оные персонажей.
Помесью средневекового Лондона и нынешних США, которую (в моем представлении) являет собой Анк-Морпорк, управляет патриций (название должности которого по непонятным мне причинам все время пишут с заглавной буквы) лорд Витинари (имеет такое же отношение к ветеринарии, как Медичи - к медицине). Несмотря на общее неприятное впечатление, которое этот персонаж производит, по ходу чтения книг у многих читателей, насколько я могу судить, и местами даже у меня складывается о нем скорее положительное мнение. Располагает к этому многое: острый ум господина патриция, его тонкая дипломатия (яма со скорпионами прекрасно вписывается), особый - эффективный - стиль управления городом, отсутствие каких-либо видимых страстей и пороков (кроме того, что он - очевидная сволочь), явная заинтересованность в том, чтобы дела в городе шли более-менее "хорошо" (что бы он ни подразумевал под этим словом). Собственно, я даже начала симпатизировать Витинари.
Отрезвляющий эффект, который иногда оказывает на меня действительность, пробивающаяся сквозь наведенный морок миров, сорвавшихся с кончиков пера, на сей раз не заставил себя ждать. Когда я увидела многочисленные пожелания в духе "нам бы такого Витинари" (штоб пришел и нами правил), во мне возобладало здоровое человеконенавистничество. Откровенно говоря, даже здоровенное. И я подумала, что, пожалуй, с не меньшим удовольствием посмотрела бы, как такой правитель болтает ногами на фонаре, чем если бы это был кто-то из наших солнцеликих. Классовый враг - есть классовый враг, товарищи. У него может быть ворох положительных качеств, но люди - не овцы. Оскорбительно прочить кому-либо (и уж тем более себе!) умного, эффективного, заинтересованного пастуха. Персонифицировать все, что ненавидишь в режиме и формации, в кого-то, обладающего достоинствами лорда Витинари, может быть гораздо более приятно, чем сознавать, что власть находится в руках у опьяневших от безнаказанности посредственностей, это да. Но суть в том, что персонифицировать власть вообще излишне. Это приводит к глупостям вроде "путен уходи!", дрочке на навальных и общему убеждению, что, стоит сменить рожу над государственной кормушкой, справедливость восторжествует.
Не то, чтобы я пыталась изложить какую-то законченную мысль. Думаю, это очередная вариация на тему "почему меня бесят мечты о хорошем правителе. И в этом смысле Пратчетт подсунул изрядную свинью людям, склонным к подобному идиотеализму.
2.
[474x461]
3.
[592x527]
Хрусталь зелёный. Прозрачный, ручейковый такой. И нижнее веко широкое, и "лучики" в уголках. Завораживающе же. Даже если без звука.
Колко, как край снежинки. Не трогать руками. Рисовать, осторожно.
А потом злишься на все на это, на себя, на весь дурацкий мир. Сволочь, - думаешь, - и ты туда же. Еще один нашелся, высокодуховный хрен, понимаешь! Со всякими этими иконками-ладонками и прочими религиозными побрякушками. С сильными мира сего не брезгует ручкаться, ишшшь! И аж скулы поводит от отвращения.
Слаб человек. Душонка, обремененная трупом. И когда перестаешь во все глаза смотреть на этот самый труп, обнаруживаешь, что еще неизвестно, что тут что обременяет.
Политика, бессердечная ты сука, все чистые эмоции у меня сожрала! :)
Теперь у меня есть мой персональный кусочек тебя. Эту семнадцатилетнюю девушку, сидящую вполоборота, я бы схватила в охапку и унесла за горы, реки и долины. Носила бы на руках. Каждым сантиметром ладоней впитывала бы тепло ее кожи. Даже глядя на свой любительский рисунок (я никогда не училась рисовать), я ощущаю, что мне безумно, до зубной боли хочется поддеть пальцем тонкую бретельку... Захватывает дыхание. Даже от моего неумелого изображения юной тебя.
Сейчас ты другая. Твои замечательные пшеничные волосы теперь испорчены дрянной краской, и ты залечиваешь их масками и шампунями. У тебя много историй. Чужих, неизвестных мне. У тебя в прошлом - она, твоя первая. И много, наверное, всяких "их". И чего-то не хватает тебе с женщинами... Как странно ощущать, что у меня нет чего-то важного, принципиально важного, необходимого тебе. Не тела, гендера. Куда деваться - вряд ли я когда-нибудь опущусь так низко, чтобы приблизиться к мачизму. Но взгляд на твою юную копию пробуждает во мне что-то из той же мерзостной линейки: взять в ладони, беречь, преклоняться. Вожделеть. Трепетно и тянуще, но - желать. Они могут себе позволить преклоняться, им есть, куда падать. Мне - некуда. Но я очень, очень редко так кого-нибудь хочу (все эти желания остались, впрочем, в моих 17-ти). И, наверное, никогда еще я так не хотела женщину.
Что я несу, господи, помилуй...
Наверное, в этой серой пустыне бессмысленных дел, рутины, осознания бесполезности собственной деятельности мне нужна какая-нибудь теплая мечта. Солнечный островок.
Мой-не-такой недавно выдал раздосадованное: "ну мы бы хоть баб выбирали разных!" И в этом есть какая-то горькая ирония. Кто там говорил, что любовь - это когда двое смотрят в одну сторону?
Мне бы такую метлу, которая вымела бы из моей головы все лишние мысли, ненужные заебы, а из моей жизни - всех лишних в ней людей. Чтобы освободилось много времени. И я могла заниматься тем, что мне актуально. Тем, что мне когда-то очень, очень нравилось. Наверное, через несколько лет я очнусь в полном дерьме и подумаю "господи, и как меня сюда занесло?!". А, может, сейчас - последний шанс. И потом я уже больше никогда, никогда не проснусь...
Горячая волна растет из груди. Откуда-то повыше желудка, пониже ямочки между ключиц. Согревает в конце концов даже вечно ледяные ступни. Потом строчки заканчиваются, и ступни леденеют снова. Остается горечь. Привкус лжи. Неужели у кого-то такое бывает? В жизни все слишком сложно - иерархии, социально сконструированные чувства, то, что кажется инстинктами, а оказывается всего лишь стандартной прошивкой по умолчанию. Разве, зная обо всем этом, еще можно вот так гореть? До темноты в глазах, до срывающегося дыхания, до замирания сердца. Разве можно?
Смутно припоминаю - умела когда-то. Бессонница в пятнадцать, гейзер из груди (повыше желудка), грезы о гладкой-гладкой коже под тонкой белой рубашкой. Рубашки с тех пор были разные. Гладкость и стать молодого деревца безвозвратно исчезли. Ну и зачем мне другое?
Восемнадцать. Кажется. Ну, или что-то вроде. 9 июня, теплая летняя ночь, поцелуи на лавочке у подъезда. Все еще сбивается дыхание. Но что-то уже сбоит. Я отравлена. 1-е августа. Хорошо. Еще не боюсь теплых рук. Еще не умею бояться.
Девятнадцать. Торопливо по пуговицам темно-красной рубашки. Одеколон. Кожа гладкая и зовущая. Наплевать на то, что я болею. Не сейчас.
Двадцать один. Лихорадочно шарю глазами по строчкам. Чужие выдуманные истории. Разве так - бывает? Какая глупая, какая красивая ложь. Я больше так не умею. Я больше так не смогу. Слишком много страха там, между ключицами, повыше желудка, вместо теплого гейзера, вместо горячих волн. Слишком много отвращения. Нейронные связи - такие, какие есть.
Наверное, я ненавижу осень.
И вот - внезапно, из ниоткуда, вихрь из глубин моей памяти. Я думала, я успокоюсь. Расставлю точки на ё, захороню умершее.
А вместо этого ты подарила мне дрожащие руки, слезы и - кажется, я недавно сокрушалась, что уже не могу, - полоски кровоточащих царапин на руке. И крик, удивления ли, сожаления, отчаяния? - в голос, так что у соседей к чертям собачьим потрескалась посуда.
И я сижу и жду, с проваливающимся вниз, в бесконечность, желудком, что в окне сообщений снова мелькнет непрочитанное - от тебя.
Можно ли сделать, чтобы все было по-прежнему? Уныло, бездарно, скучно, но - спокойно.
Кажется, я с ужасом осознаю, что всего этого мне не надо. Тихая гавань.
А я-то думала, что люди становятся взрослыми, когда уже не могут сложить двойную фигу.
Ты очень, очень скучно живешь. Разве можно жить так мало и так скучно? Бережешь свои хлипкие нервы, считаешь, что уже выросла. Никаких больше канцелярских ножей, густого кофе и forever на тыльной стороне ладони. Тебе даже немного жаль, что ты больше не можешь сделать так, чтобы на руке показались красные бусины крови. Во всяком случае, намеренно - не можешь.
Больше не пытаешься курить, начинаешь ценить здоровый образ жизни. На семейных праздниках вино наливается и в твой бокал. Ты не пьешь больше бокала при родных, а в одиночку можешь уговорить всю бутылку, но будешь потом сожалеть, памятуя о том, что алкоголь - депрессант. К черту депрессанты.
К черту все, что может тебя расстроить. Все, что может потревожить тебя.
Ты все еще сходишь с ума от романтических героев, но теперь все чаще радуешься, что подобного рода люди вряд ли когда-нибудь повстречаются на твоем пути. Если же все-таки повстречаются, ты постараешься унести ноги. Ты знаешь, что на самом деле в романтических героях нет ничего хорошего, в жизни они - изрядные подонки.
Любишь ты тихо, спокойно и с долей обреченности. Если уж удалось выбрать наименьшее из зол и обтесать его до удобоваримого состояния, нет никакого смысла дергаться. Сейчас ты уже не стала бы тратить свое время на то, чтобы кого-то обтесать. Ты наконец-то стала ценить свои усилия.
Даже немного жаль, что все кончилось. Похоже, ты окончательно повзрослела. Может, это и хорошо, обстоятельства существования не очень-то дружелюбны к детям в шкуре взрослых. Но мне жаль ту девочку, которая умела писать такие пронзительные стихи.
Кларисса Маклеллан должна была умереть. Иначе ничего хорошего из этого бы не вышло.
Ты болеешь. Прячешься в малой прозе.
С двух бутылок пива тебя выносит:
Начинаешь видеть, как пляшет осень
Между красных черточек на руке.
"Я в порядке, в полном. Запомни, мама!"
Никогда так сильно не прижимало,
Но ты молча пятишься до дивана,
Ни о чем не спрошенная никем.
У тебя внутри, как на поле боя,
Временами скручивает от боли,
Ты глядишь в пронзительно-голубое,
Словно в нем какой-то великий смысл.
Ты врастаешь в шарф, чтоб не мерзли плечи.
Им наивно греться, но больше нечем.
С первым снегом, наверное, будет легче.
"Доживем", - ты думаешь, - "до зимы".
Зато здесь я могу что-нибудь сказать. Что-то вроде клапана. Нельзя ведь все это держать внутри, оно взорвется. Просто чтобы слышать себя.
Никто меня не слушает. Я никому не интересна в реальной жизни.
Дорогой Рэй Брэдбери, как же Вы были правы.
Мозг, вернись ко мне. Я все-все прощу, честно. Меня же не отпустит, пока я не возьму в руки карандаш и не изматерюсь, пытаясь поймать блики в зеленом (голубом, сером?). Даже пытаться не хочу. Нарисовать все равно не нарисую, только зря потрачу время.
Мозг заблокирован. Ну да, за два дня узнала два каламбура на двух языках. Какие глупости иногда совершаются в моей голове, хорошо, что никто не знает.
Половина пятого. Что я сейчас делаю? Ловлю блики, конечно. Не карандашом, но взглядом. Должно же наконец стать too much.
Да. Мозг заблокирован. Вот черт, какая неожиданность: в русском варианте эта фраза не теряет it's little pun.
Наверное, стоит совершить какой-нибудь акт созидания. Справить творческую нужду. Слить эмоциональный хлам на бумагу или превратить в слова околохудожественного эссе. На картины, по крайней мере, пишут рецензии. Все рукотворное как-то проще описать.
Скажем так. Красиво. Умопомрачительно красиво, наверное. Так, что долго не получается сфокусировать взгляд на деталях. Музейные экспонаты руками не трогать. Это хорошо. Иначе они перестанут быть экспонатами.
Проваливаю очередной пароль доступа к той части мозга, которая отвечает за трезвый разум и логику. Lock'd.
Просто пора взрослеть. Чтобы не испытывать постоянное чувство вины, когда знакомые и родственники спрашивают, нашла ли я работу. Не нашла. И боюсь работать. И боюсь, что будет некогда, из-за учебы. У меня тысячи отговорок. Но, наверное, суть просто в том, что я не хочу. Это страшно. Чувствуешь себя никчемным, как будто работодатель принимает тебя из жалости. Понимаешь умом, что это не так, но ничего не можешь с собой поделать. Ужаленная в эго. Что-то вроде того. Оно всегда болит и всегда распухшее. его лучше не задевать, даже не пытаться.
Просто пора, наконец, перестать сочинять себе миры и прятаться там от простых фактов: тебе двадцать, твои родители на пенсии, у твоего папы, возможно, рак. И ты не можешь больше сидеть на их шее. Тебе пора принять на себя ответственность, научиться самой обеспечивать себя и их. Хватит. Это стыдно, это глупо. Разрушительно глупо, в конце концов. Твоя жизнь полетит к чертям, если ты немедленно не вынырнешь из своего собственного сознания и не возьмешь ее в руки. Ты закончишь под забором. Ты не можешь вечно жить за их счет.
Но кажется, что лунку, в которую ты ныряла из внешнего мира, затянуло коркой льда. И пробиваться через него не хочется. Здесь тепло и уютно, в твоем маленьком выдуманном мирке, который можно расширять, когда ты этого захочешь, чтобы впустить в него новые, выдуманные, жизни, за которыми ты будешь следить, никогда не участвуя.
Это жалко.
Я ненавижу себя. И не умею ничего с этим сделать.
Бывают же иногда не люди, а произведения искусства. Как картины, как статуи. Смотришь и тихо материшься: эк тебя ж угораздило, такой профиль. Смотришь и обмираешь. Только женщины - они теплые, по внутренним ощущениям, даже если резкие, как, например, Арбенина или с холодной внешностью, как Тильда Суинтон. Они божественные и сильные. А мужчины холодные. Тип "земский доктор", точеный Чехов. Ломкие, резкие и худые. Профиль, вырезанный резцом в легком и гулком камне. И всегда почему-то очень заметные, широкие веки, и "лучики" от глаз. Такое серьезно-горько-ироничное выражение, даже улыбка. Тип "интеллигент", "городской хлюпик". И у людей этого типажа всегда оказываются костистые кисти рук с тонкой кожей и длинными пальцами с четко обозначенными суставами. У женщин тоже, только сильные. А у мужчин - интельские такие руки, женственные.
И тогда я жалею, что совсем-совсем не умею рисовать.
Когда я вышиваю, я не начинаю чувствовать себя больше женщиной. Ну, или меньше мужчиной. Преимущественное равновесие в точке разрыва между тем, что принято считать разными полюсами. Chaotic neutral. Таких считают помешанными анимешниками. Анимешницами. За неимением у меня никакого интереса к аниме меня считают просто помешанной. Ну, типа создаю себе проблемы от нехуй делать.
Или "тебе просто не нравится быть стереотипной женщиной". Мне нравятся разные женщины: и женственные, и маскулинные. Мне не нравится традиционная женская гендерная роль. Ну, другой-то у меня нету. Придумать себе другую и радостно проживать в ней - это для тех, у кого хорошая творческая фантазия и полет мысли. Я не женщина. Как каждый цисгендер уверен в своем гендере и биологическом поле. Как каждый цисгендерный мужчина знает, что он не женщина. Я не мужчина. Как каждая цисгендерная женщина знает, что она не мужчина.
Может быть, я neutrois. Потому что мое тело было бы гораздо более удобным без выдающихся признаков пола. Да и без остальных признаков пола тоже. А может быть, я снова не попадаю в классификации. Но было бы неплохо однажды сказать себе: "да, это я", и почувствовать, что такие, как ты, как-то называются.
Ну что ж, чукча сказал - чукча сделал. Кратко отчитаюсь о воскресном посещении Пульсара и обсуждении НПГ и закона.
Собственно, что делать, никто не знает. То есть, конечно, есть петиция, которую подписали ок. 500 человек, планируются какие-то юридические войны, но что вот мы, самые обычные товарищи, можем сделать, чтобы бороться с этим _сейчас_, я так и не поняла... К сожалению, у меня тоже нет идей. Многие высказывали мнение, что Европа нам поможет, погрозит России пальчиком, и наши чиновники устыдятся... Как бы ни так. А, еще есть вариант разослать депутатам Н-ского ЗАКСа подробные письма, живописующие последствия принятия закона. Теоретически, они должны на них что-нибудь ответить...
Такое ощущение, что нас мааахонькая кучка посреди океана гомофобии. И что всему остальному миру нет никакого дела до ЛГБТ, как будто ЛГБТ - не граждане и вообще не люди.
Один товарищ собирается на НПГ порвести одиночный пикет. Предлагал разъяснять, что принятие закона транслирует ненависть, которая обернется и против обычных людей, против их детей, которые кому-то могут показаться "пидарковатыми". Я знаю одну железную отмазу: "Я своего сына воспитаю правильно". И хоть ты тресни. Это же защитная реакция типа victim blaming. Глупо взывать к гуманизму и драть глотку о дискриминации, надеяться на Конституцию, которой власть подтирается уже не первый год...
Бейте меня тапками, но если сейчас травить ЛГБТ _выгодно_, власть будет их (нас?) травить, не смотря и не взирая. Можно, впрочем, помечтать, что в светлые времена, когда настанут Честные Выборы, к власти придет бизнес, который разглядит в ЛГБТ рынок "специальных" товаров и, соответственно, перестанет их гнобить, создаст свои специальные стереотипы, встроит их в свою систему сбыта. Но это - лирическое отступление.
А обычный простой дядя Вася, проходя мимо воплей об ущемлении чьих-то прав, даже не почешется. У него свои проблемы: ребенка в садик не устроить, мест нет, а жене надо на работу выходить, иначе уволят, он один семью не вытянет; зуб болит, а в бесплатной поликлинике запись за три недели; старший школу заканчивает, надо бы высшее, а платить нечем. Суньтесь к нему со своими проблемами...
Правда вот, пособия на ребенка могли поднять, даже законопроект такой вносился. Вывели - под шумок гомофобного закона. Перечень получателей бесплатного зубопротезирования расширить могли. Вывели - под шумок гомофобного закона. Пять законопроектов сняли под шумок гомофобного закона. Говорите что хотите, но пока мы тут с геями воюем, нас грабят по-тихому, тащем-та...
Наверное, это было бы как-то ближе простому обычному дяде Васе, чем гуманизм и светлые идеалы прав человека.
И не то, чтобы я в них не верю. Просто далеко не все общество живо и положительно интересуют (наши?) ЛГБТ-проблемы, и с этим, увы, приходится считаться...
Ухожу на неопределенное время. Мою душу вскрыли перочинными ножиком.