Изуна проснулся гораздо раньше будильника; за окном серело унылое предрассветное небо - и это напомнило ему то утро, когда он провожал братьев (брата и обоих Узумаки, поправился он мысленно) в Страну Молний. Теперь Мадара никуда не собирался - спал в своей постели, ворочаясь с боку на бок, и от этого, почти против воли, было спокойно и уютно, и в то же время - ещё горче.

С того самого дня, когда они вернулись (когда мой мир рухнул), прошла уже почти неделя, и Изуна успел многое передумать за эти дни.

Его первоначального порыва «Я больше не маленький!» хватило ненамного дольше, чем желания прибраться в комнате, закончившегося грудой вываленных на пол тетрадей, которую потом пришлось убирать Сакуре. Он устроил сцену матери, сделал запись в дневнике, и решил, что станет другим человеком - спокойным, хладнокровным и жестоким. Ну, как отец, например.

Это придало ему сил примерно до вечера. Морально подготовившись к приходу брата, он не стал, как обычно, забираться к нему в кровать, расспрашивать о событиях прошедшего дня и болтать о своих впечатлениях - хотя один владыка подземного мира знает, каких усилий ему стоило не сделать ещё одну отчаянную попытку проверить: а, может быть, всё снова станет, как прежде?..

Однако Мадара даже не заметил каких-то изменений в его поведении, лёг спать, и вновь нахлынувшее на Изуну отчаяние было ещё сильнее прежнего, кое-как скомканного и трансформированного в решимость что-то доказать окружающим.

Мир рухнул во второй раз, и других способов справиться с почти физически разрывавшей его болью, Изуна не знал.

Разве что - смерть.

Он подумал: может быть, и правда умереть? - и последующие три дня ничего не ел, с волнением отмечая изменения в собственном организме - в глазах периодически темнело, сердце начинало стучать слишком часто, колени подгибались, а голова становилась удивительно лёгкой.

«А если я и в самом деле умру, - думал Изуна, лёжа в постели и уставившись в потолок, - то как же выпускные экзамены?»

Мысль показалась ему глупой и будничной и была яростно отвергнута. Вместо этого он представил себе, как Хаширама гуляет с этой своей… Изуми по Конохе («Великолепный вид открывается отсюда, не правда ли?»), не зная, что всего лишь через несколько часов ему принесут печальное известие. На следующий день он оденет чёрное и придёт на его похороны…

А он бы пришёл?..

К глазам подступили слёзы.

Изуна неожиданно вспомнил игру, в которую они любили играть с братьями: угадай мысли друг друга.

«Вам не уйти от моего всезнающего взгляда! Сейчас я просканирую ваш мозг!», - кричал Тобирама, взгромоздившись на табуретку и активируя бьякуган.

Дальше он приписывал каждому из них такие мысли, что все трое валились на пол от хохота.

А вот Хаширама угадывал его мысли по-настоящему.

Стоя перед ним на коленях, он клал ему руки на плечи и заглядывал в лицо. Глаза у него были синие-синие, как васильковое поле, и Изуна неизменно начинал представлять себе, как падает в эти васильки и раскидывается на траве, глядя в такое же ясно-синее небо. Он улыбался и жмурился от удовольствия, и Хаширама небольно его пихал.

- Эй! Мы, кажется, в игру играем? Научи меня читать твои мысли.

Изуна старался.

Кривил губы, хмурился, прикрывал глаза.

«Не хочу завтра в дурацкую Академию».

- Шесть пар, последняя - история образования скрытых селений? Прогуляешь, Ирука-сенсей добрый.

…Чуть сдвигал брови, опускал уголки рта, смотрел на Хашираму с беззвучной жалобой во взгляде.

«Больно».

- Где? - спрашивал тот.

Изуна смеялся («Найди сам»), и Хаширама заворачивал ему рукава, отгибал ворот, приподнимал футболку - искал царапину. Увидев её, он качал головой.

- Врёшь ты всё, не больно тебе.

- Откуда ты знаешь?

- Чувствую.

И Изуна в это верил.

Могло ли быть, что всё это закончилось? Что сейчас он не чувствует его боли, его отчаяния, его тоски? Или всё-таки… ну хотя бы где-то, на заднем плане…

Он вытягивался на кровати, прикусив губу, и безжалостно давил в себе эту надежду, слишком призрачную, чтобы оказаться реальностью, и слишком жаркую, слишком живую, чтобы позволить ему найти утешение в ожидании смерти.

Нет, никто ничего не чувствует, ни Хаширама, ни Тобирама.

Даже брат, который видит его каждый вечер, и тот не замечает.

Зато заметила мать и на третий день, когда он еле спустился по лестнице, чуть ли не насильно потащила его к столу. Изуна сначала отнекивался, однако потом запах тушёных с рисом овощей внезапно показался ему самым прекрасным, самым волшебным, самым удивительным в мире ароматом, слаще которого просто ничего нет, и все остальные проблемы отступили на второй план. Он жадно набросился на еду, съел три порции и почувствовал, как поднимается настроение.

На какое-то короткое время он почувствовал в себе силы начать жизнь заново, а потом его затошнило, и желудок, непривыкший к подобным над собой издевательствам, вернул пищу обратно.

Вот только это не отменяло того факта, что планы свести счёты с жизнью и Читать далее...

Утро выдалось самое что ни на есть весеннее, не жаркое, не холодное, на улице заливались птицы - однако в просторном кабинете Хокаге на половину из окон были опущены шторы. Наруто любил солнце, а Саске - тень, и они долгое время препирались по этому поводу, пока не сошлись на решении: угол, в котором размещался полукруглый стол Хокаге, утопал в солнечном свете, на «половине» Саске царил полумрак.

Утренний разбор документов за много лет превратился в почти ритуал: Наруто подписывал свитки, периодически вздыхая и почёсывая пером затылок, Саске - просматривал отчёты, хмурясь и отпуская уничтожающие замечания.

- Во время доклада Раикаге об итогах миссии проявил непозволительную инициативу и, перебив вышестоящее лицо, выступил с собственными предложениями, - прочитал он вслух и скривился. - Ну кто так делает?

Наруто поднял голову, похоже, борясь с желанием сказать: «Ты».

- Ты цепляешься за одну-единственную ошибку, в то время как в целом твой сын проявил себя как инициативный и нестандартно мыслящий шиноби. Лучше бы похвалил его для разнообразия.

- Он и так вообразил о себе чёрт знает что, если судить по этой бумажке.

- Вспомни себя в молодости.

- Кто сказал, что я хочу, чтобы он был похож на меня? - раздражённо бросил Саске.

- Но он уже похож на тебя, - заметил Наруто.

Повисло молчание.

Наконец, Саске досадливо поморщился и, отложив недочитанный отчёт о пребывании команды номер пятнадцать в составе Учихи Мадары, Узумаки Хаширамы, Узумаки Тобирамы и Сайто Изуми в Стране Молний, потянулся к столу, чтобы сгрести с него целую кипу новых документов.

Наруто смотрел на него внимательно ещё пару минут, потом тоже вернулся к своим свиткам.

В дверь постучали.

Саске нахмурился. Он терпеть не мог, когда ему мешали во время работы, к Хокаге же постоянно кто-то наведывался - а тот и рад был выслушать любого, пришедшего по самому незначительному поводу, и отвлечься от возни с бумагами. Давно уже пора было забыть о глупой привычке приходить к Наруто по утрам с документами, тем более что своих у Саске, разве что не ночевавшего в полицейском корпусе, было немного, и дело неизменно заканчивалось одним: наглядевшись на стол, погребённый под стопками документов, и самого Хокаге, едва различимого в просветах между башнями из бумаги, Учиха, вздохнув, брался помогать.

- Да-да, - рассеянно откликнулся Наруто на стук в дверь.

- Хокаге-сама, - появившийся на пороге юноша кинул на Саске быстрый взгляд и склонился в низком поклоне. - Я хотел бы попросить у вас позволения присутствовать на вечернем собрании.

Смешной мальчишка, подумал Саске, такой церемонный и вежливый. Как у Наруто вообще мог родиться подобный сын? Вот второй его отпрыск - типичнейший Узумаки в детстве: непоседливый, легкомысленный, по рамену с ума сходит, да и внешне похож. А этот… В Хьюга он, что ли, пошёл?

Хаширама и в самом деле был похож на Хьюгу: темноволосый, с аристократическими чертами лица. Вот только бьякуган он, ко всеобщему удивлению, не унаследовал, и глаза у него были ярко-синими, как у отца, а не светло-серыми, как у брата и матери.

- Заходите и располагайтесь, Узумаки-сан, - ответил Наруто, улыбнувшись. - Конечно же, вы можете присутствовать на вечернем собрании. Однако я хотел бы напомнить, что эту привилегию вы получили уже год назад, и вовсе необязательно каждый раз спрашивать моего согласия. Конечно, если это только не является для вас лишним поводом навестить своего вечно занятого отца. В таком случае продолжайте, я всегда рад вас видеть.

Лицо у Наруто было серьёзным и чуть ли не торжественным, однако в глазах сверкала озорная насмешка.

Хаширама сделал шаг вперёд, потом назад, потом снова вперёд и, наконец, остановился напротив отца, чуть улыбаясь, однако явно сконфуженный произнесённый перед ним речью.

- Хока… - снова начал он, однако поправился, покосившись на Саске: - Отец…

Это слово явно тяжело далось ему в присутствии постороннего.

У Саске в памяти неожиданно всплыла картина: он сам в семилетнем возрасте, робеющий и краснеющий перед суровым отцом. Но ведь Наруто-то суровым отцом никогда не являлся. Вот если бы этот Хаширама был его, Саске, сыном, тогда бы можно было понять… А вообще, получалось забавно: ребёнок Наруто называет отца на «вы» и стесняется, а собственный старший сын смущением не отличается ни разу и только дерзит и всячески отстаивает свою самостоятельность.

- Узумаки-сан, вы как-то подозрительно долго молчите, я уже начинаю беспокоиться, - сказал Наруто, подписав очередной свиток.

- Я… - Хаширама поднял голову, взгляд его метнулся по комнате и зацепился за отложенный Саске отчёт. - Отец, так вы уже прочитали отчёт из Кумогакуре? Сайто Изуми должна была занести его несколько дней назад…

Мальчишка явно пришёл к отцу за чем-то другим, подумал Саске, вот только рассчитывал поговорить с ним наедине. Ну и что ж, ему-то какая разница?

- Сайто Изуми… - повторил Наруто и добродушно усмехнулся. - Да, я прочитал отчёт, однако меня больше интересуют Читать далее...

Путь от госпиталя до дома был неблизким, и размышления, приходившие за это время в голову, не всегда были весёлыми.

Утром Сакура поссорилась с сыном, днём - в единственный выходной за последние пару недель - её срочно вызвали на работу, вечер, судя по всему, предстояло провести в одиночестве.

Дети наверняка будут ночевать у Узумаки, муж обычно возвращается заполночь, друзья… Что ж, надо быть честной: друзей особо и нет. Настоящим другом был Наруто, но Наруто это Наруто, он Хокаге, и общение с ним в последнее время свелось к получению заданий и представлению отчётов о состоянии раненых. Ну, он же занят, это понятно…

Из-за мыслей о Наруто привычно потянуло в груди от старой, затаённой боли, и Сакура постаралась переключиться на другое.

Может быть, пригласить старых подруг, устроить вечеринку? В конце концов, тридцать пять - это ещё не старость, она имеет право развеяться. В последний раз она куда-то выходила, помнится, с полгода назад: это был день рождения Ино, и они большой компанией весело погуляли в соседнем городе, где никто не знал их как куноичи. С ними пытались познакомиться, по меньшей мере, раз двадцать, и Ино флиртовала напропалую с каким-то молоденьким мальчиком, увязавшимся за ними от самого ресторана.

«Ах, подружка, у него была та-а-акие глаза… Эта была любовь, любовь с первого взгляда. И это была бы самая жаркая ночь в моей жизни, если бы я не была так пьяна и смогла изобрести приличную отговорку, чтобы вернуться домой под утро», - частенько вспоминала Ино потом, и Сакура смеялась в кулак, прекрасно понимая, что более верную жену, чем Яманака, ещё поискать.

Сакура улыбнулась и подумала, что это был, без сомнения, отличный вечер.

Вот только хотелось ли ей его повторения?..

Некогда великий клан Учиха располагался в особом районе, и его представители, мрачные и высокомерные, практически не общались с другими жителями деревни, а уж о том, чтобы устраивать весёлые вечеринки, и речи быть не могло. С тех пор прошло много лет, от клана Учиха остался один только Саске и чуть позже его дети, и жили они в самом центре Конохи, однако словно какая-то тень постоянно довлела над ними. Тень исчезнувшего клана и его многолетних традиций.

Сакура не сразу заметила изменения в самой себе, однако в конце концов поняла: она стала поглядывать на других свысока, редко улыбаться, и ей не слишком хочется с кем-то встречаться. Про Саске и говорить было нечего: тот целиком погряз в работе и общался исключительно с Наруто. Ну, не считая подчинённых - но те настолько его боялись, что предположить даже возможность какой-то дружбы было смешно. Дети…

Сакура задумалась.

Поначалу казалось, что они не унаследовали от своего мрачного отца ничего, кроме внешности. Глядя на то, как они играют вчетвером с детьми Наруто, Сакура улыбалась и говорила себе: кто бы мог подумать, что сыновья Учихи Саске вырастут такими общительными? Однако потом она заметила кое-что другое: только с детьми Наруто её дети и играли, ни с кем больше. В то время как у Хаширамы и Тобирамы в друзьях было полдеревни…

И, кажется, это не изменилось.

Сакура чуть вздохнула, подойдя к дому и обнаружив, что свет в окнах не горит, открыла ключом дверь - и внезапно насторожилась: в глубине комнаты темнела чья-то фигура.

Вор?!

Она мгновенно сконцентрировала чакру, ударила по выключателю… и прислонилась к стене, вытерев со лба пот.

- Ты меня напугал.

Младший сын обернулся и посмотрел на неё укоризненно.

- Милый, но ты же никогда не любил сидеть в темноте, вот я и не поняла, что ты дома… - попыталась оправдаться Сакура, чувствуя, что чем-то его обидела.

В самом деле, по возвращении из Академии Изуна вечно устраивал во всём доме иллюминацию, зажигая свет в каждой комнате, в которой появлялся, и забывая его погасить. За это он периодически получал нагоняй от отца, но Саске никогда не бывал с ним слишком строг, обращая всё своё воспитательское рвение на старшего сына, и замечания пролетали мимо черноволосой головы Изуны, как птицы - над изваяниями Хокаге в скале, не задевая их даже крыльями.

А ещё он всегда кричал «с возвращением!», как только она открывала дверь.

- Что-то случилось? - спросила Сакура встревоженно и подошла к дивану, на спинку которого Изуна уселся верхом, скрестив на груди руки. - Ты сегодня какой-то сам не свой.

Тот не ответил, и это тоже было на него не похоже: обычно он или болтал без умолку, или улыбался - совершенно обезоруживающе. А теперь вместо улыбки на его лице было мрачное выражение, сделавшее бы честь самому Саске в лучшие времена его молодости.

- Ты с братом поссорился? - продолжала допытываться Сакура; её беспокойство росло.

Изуна покачал головой и нахмурился. Видно было, что при этом он пытается подражать старшему брату, умевшему сердиться впечатляюще, в духе отца - но при этом на лице его проскользнула растерянность и какое-то почти испуганное выражение, и у Сакуры сердце защемило от нежности.

«Мой мальчик… - подумала она. - Всё-таки, ты совсем не похож на отца Читать далее...

Это небо ненастоящее… Как и жизнь – подделка… Ради чего она продлена? Ради чего их наделили способностью страдать, радоваться и, главное, надеяться? Не проще ли было по-другому? Если они в любом случае, не более чем исполнители…

Небо, идеально-ровное, как выплеснувшаяся на холст лазурь, вдруг проходит рябью, темнеет, лопается как обожженная кожа, сквозь которую проступают, набухая, багряные капли. Мир течет, как оставленная под дождем картина.

Кровь заливает глаза. Ренджи пытается поднять руку, чтобы стереть эту пелену, но не может пошевелить пальцами.

Что если и эта кровь – ненастоящая? И человек, что стоит сейчас перед ним в ореоле розовой дымки – слишком идеальный для живого создания…

Простите, капитан. За мой робкий, неумелый, неудавшийся шаг против Вас…

Что я хотел доказать? Что я нечто большее, нежели чем яркая бабочка в Вашей коллекции?

Попытаться защитить то, что мне дорого? Даже если ради этого мне нужно было выступить против всех законов мира, заранее зная, что Вы – всегда – сильнее. Зная, что мне не дотянуться до Вас, не достучаться сквозь плотное стекло, которым Вы окружили себя, и из-за которого наблюдаете за всем миром, как за своей личной коллекцией – смотреть, но не трогать.

И даже сейчас. Не могу даже пошевелить пальцами, чтобы стереть с лица эту багровую завесу, из-за которой, проклятье, я не могу видеть Вашего лица, но знаю… что, как и всегда, оно бесстрастно-совершено, глаза изучают, не находя причин моего поступка.

Не сожалеете. Не сомневаетесь.

Я мог бы так подумать. Думал так прежде. Если бы… Если бы не…

Почему?! Даже сейчас, когда Вы почти уничтожили меня, не помедлив и секунды, я все равно хочу защищать Вас?

Откуда это странное ощущение крайней уязвимости, поразительной хрупкости, от которой сердце сжимается, по отношению к Вам?!

Сквозь багровые струйки крови, залившей глаза и рассыпавшихся волос, Ренджи видит свои подрагивающие от усилия, рассеченные тонкими лезвиями пальцы, черный край хакама, едва-едва шевелящийся на ветру, таби, перепачканные кровью и пылью.

Простите, капитан… За то, что снова, проклятье – снова!- не смог быть таким, какой бы Вас устроил.

Ладонь медленно раскрывается, повинуясь приказу разума, сквозь боль, преодолевая сопротивление обессилившего тела, тянется к краю хакама.

Выслушайте меня, хотя бы сейчас…

Я мог бы поверить в Вас такого… Но…

Черная ткань идет мелкой рябью – капитан разворачивается и, так и не произнеся ни слова, уходит. Раскрытые пальцы ловят воздух, истратив на это последнее, бесполезное движение все доступные телу возможности. Последний звук этого мира – мягкий, вкрадчивый, успокаивающий, словно шелест текущей воды… Звук Ваших удаляющихся шагов, капитан… И сквозь боль Ренджи мягко, успокоено улыбается, прежде чем, глаза закрываются и глухая чернота приходит на смену дикому, мучительному багрянцу.



Ренджи, возможно, был бы счастлив не просыпаться вовсе… Но и в этом он не волен распоряжаться собой. Был способен дышать, а значит, его нужно было собрать, восстановить, вернуть.

Лгу, на самом деле. Мне нравится жить. Просто… трусливо хотелось бы избежать последствий, наверное. Так глупо!

Как мальчишка, который разбил вазу и заметает осколки под ковер, надеясь, что строгий взгляд отца минует его на этот раз. И сам же наступает на эти стекла!

Не жалею. Просто не знаю, что меня ждет теперь, после пробуждения.

За окном идет дождь. Мелкий, косой дождь. Мир дымчато-серый, размытый, скучный.

Самое страшное, что рано или поздно придется выйти отсюда и встретить его. Признать – вновь – свое поражение. И не увидеть на фарфорово-бледном, бесстрастном лице даже тени торжества. Все так и должно было быть, не так ли?! По-другому, просто, не могло закончиться… И эта не-реакция унижает больше всего.

Он смотрит сквозь меня. Как на пришпиленную к планшету бабочку, досконально изученную, экзотическую, восхитительно-мертвую, а значит, неспособную причинять неудобства. И нисколько не спасает то, что он на всех так смотрит.

Мне казалось… Лишь раз…

Стоит признаться себе, что это Бьякуя вытащил, вытянул из засасывающей липкой мглы за руку своего лейтенанта, сам того не понимая. Каждый раз, когда, казалось, Ренджи увяз, не выбраться – он тянулся к единственной светлой точке в этом мазутно-черном пространстве – таящему в дымке, неестественно бледному, смертельно-уставшему лицу. Чтобы и там защитить его, закрыть от боли. Это все, для чего я существую?

Ты сам сделал так, привязал крепче, чем оковами, намертво, лишь раз показав другую свою ипостась. Этого оказалось достаточно. Чтобы я жил этим моментом. Надеждой на возможность его повторения.

Воскрешать в памяти лишь мгновение - не более одной минуты. Но ее оказалось достаточно, чтобы навсегда, оттиском на теле, сохранить теплое, ласковое ощущение гладкой, сладко пахнущей кожи, скольжение мягких прядей по щеке и шее, глубокое, тихое дыхание, вырывающееся сквозь тонкие бледные губы и Читать далее...

пожелайти мне удачи))
я на соривнование по плаванью иду))
плиз

Франсиско Хосе де Гойя-и-Лусьентес родился 30 марта 1746 года в Фуэндетодо-се, небольшой деревушке, затерявшейся среди арагонских скал на севере Испании. В семье мастера-позолотчика Хосе Гойи росло трое сыновей: Франсиско был младшим. Один его брат, Камилло, стал священником; второй, Томас, пошел по стопам отца. Образование братьям Гойя удалось получить весьма поверхностное, и потому Франсиско всю жизнь писал с ошибками. К концу 1750-х годов семья переехала в Сарагосу. Около 1759 года (то есть в возрасте 13 лет) Франсиско поступил в ученики к местному художнику Хосе Лу-сан-и-Мартинесу. Учение продлилось около трех лет. Большую часть времени Гойя копировал гравюры, что вряд ли могло ему помочь постигнуть азы живописи. Правда, свой первый официальный заказ Франсиско получил именно в эти годы — от местной приходской церкви. Это была рака для хранения мощей.
В 1763 году Гойя перебрался в Мадрид, где пытался поступить в Королевскую академию Сан-Фернандо. Потерпев неудачу, молодой художник не опустил руки и вскоре стал учеником придворного живописца Франсиско Бай-еу.
В 1773 году он женился на Хосефе Байеу. Это поспособствовало его утверждению в художественном мире того времени. Хосефа приходилась сестрой упомянутому Франсиско Байеу, пользовавшемуся немалым влиянием.
У Гойи и Хосефы родилось несколько детей, но все они, за исключением Хавьера (1784—1854), умерли в младенческом возрасте. Этот брак продолжался до самой смерти Хосефы, наступившей в 1812 году.
В 1780 году Гойю наконец-то приняли в Королевскую академию Сан-Фернандо.
Зимой 1792—93 годов безоблачной жизни преуспевающего художника пришел конец. Гойя отправился в Кадис навестить своего друга, Себастьяна Мартинеса. Там он перенес неожиданную и загадочную болезнь. Некоторые исследователи полагают, что причиной этой болезни могли стать сифилис или отравление ядом. Как бы то ни было, художника постиг паралич и частичная потеря зрения. Следующие несколько месяцев он провел на грани между жизнью и смертью.
В 1795 году, после смерти Байеу Гойя стал директором живописного отделения Королевской академии Сан-Фернандо.
Этот период отмечен обращением к более свободной технике рисунка и гравюры и серьезными занятиями офортом. Первая серия из 80 офортов, объединенных названием «Капричос», была опубликована в 1799 году и поразила всех острой социальной сатирой, соединением гротеска и реальности и новизной художественного языка. К религиозным работам Гойи этого периода относится оформление церкви Сан-Антонио де ла Флорида в Мадриде (1798), выполненное им всего за три месяца. В эти же годы художник создал целый ряд портретов. Среди них — портрет герцогини Альбы.
Последние годы своей жизни Гойя провел во Франции в Бордо, где и умер 16 апреля 1828 года, в возрасте 82 лет. Его прах был перевезен на родину и захоронен в мадридской церкви Сан-Антонио де ла Флорида. Той самой церкви, стены и потолок которой когда-то расписал художник

- Я помню... крылья.
Мерцает пламя свечи, далекое и размытое, и иногда Гарри кажется, что все наконец закончилось. А потом наваливается темнота, обволакивает его: удушающая, плотная темнота, словно живое существо, сидящее на груди.
Угловатая фигура, вся состоящая из резких линий и густых теней, выпрямляется в кресле; на коленях - небрежно брошенная книга.
- Поттер? Тебе нельзя разговаривать.
В голосе нет ничего потустороннего. Голос не лжет, не дрожит, он сухой, холодный и всегда неизменный. От этого голоса становится легче. Это не обрывок сна, не кошмар. Гарри уверен в этом - это единственная вещь, которую он знает наверняка. Раньше все было таким смутным, похожим на мелькающие перед глазами страницы книги. Темнота... свет... темнота... бледное лицо Рона... плачущая Гермиона... очень серьезный Дамблдор... Помфри вливает в рот что-то ужасно горькое... и так сильно болит горло, ноет грудь.
Он искал именно эту темную фигуру, и не мог найти.
- Я помню, - упрямо говорит Гарри. «Не затыкай мне рот. Это важно». - Я помню вас.
Его голос хриплый и очень слабый, и кажется, будто глотка набита осколками стекла. Хочется потрогать горло, проверить, все ли в порядке, но Гарри не может поднять руку - совсем ее не чувствует. Пугающее ощущение.
- Значит, амнезии у тебя нет. Уже хорошо. - На лицо падает слишком густая тень, и Гарри не может его видеть; он видит только руки: худые, с очень длинными пальцами, сплетенными над страницами старинной книги, и кончики пальцев в пятнах от зелий. А в спокойном голосе чувствуется слабая тень насмешки. - Обидно быть Мальчиком-Который-Убил-В... Вольдеморта и ничего не помнить об этом.
У Гарри сжимается горло; ему очень больно, и он тяжело дышит, пытаясь понять смысл сказанного. Человек в кресле шевелится, и тень на стене шевелится тоже - огромная тень странной формы.
«Крылья, - думает Гарри. - Крылья».
- Я убил его.
- Ну конечно.
На самом деле он отчетливо помнит только скрип песка на зубах, зарывшиеся в траву пальцы и стекающую по лицу кровь из шрама.
- А... остальные живы?
- Да.
Глаза закрываются сами, и Гарри снова оказывается в темноте. Он пытается сопротивляться, моргает, заставляет себя смотреть на крохотный огонек свечи.
- Почему... вы здесь?
- Кто-то ведь должен сидеть с тобой, - отвечает Снейп. - Я могу разбудить Помфри, если хочешь.
- Нет... - Гарри мотает головой по подушке, и это все, на что он способен.
- Ладно. - Голос кажется безразличным, и отсутствие в нем враждебности поражает. Снейп согласился, подумать только!
- Вы тоже... там были.
Гарри боится, что Снейп начнет отрицать, а сам он слишком измучен болью и усталостью, чтобы спорить со Снейпом. Но он же помнит это, правда ведь, помнит.
- Конечно, Поттер. Там были все члены Ордена.
- Нет.
Все было не так. Он падал. И небо, огромное звездное небо нависло над ним, а он не мог дышать, было так больно, и он знал, что умирает, что падает в это небо и уже не сможет вернуться.
- Вы вернули меня назад. Вы...
Крылья... темные крылья закрыли небо, остановили его падение, укутали его, и он почувствовал себя защищенным.
- Тише, Поттер. А то сделаешь себе больно.
Ему уже больно. Но это не та боль. Она не похожа на ту, которую он почувствовал, когда увидел перед собой обтянутое бесцветной кожей лицо Вольдеморта. Когда костлявые руки толкнули его в грудь, желая вырвать его сердце, сломать его кости.
Нет, нет... Он снова хрипит, задыхаясь от ужаса, пытаясь прогнать это воспоминание. Но оно не уходит, и его руки... они что, привязаны? Почему не получается их поднять?
- Хватит. Хватит.
Гарри не понимает, откуда эти слова... или это Снейп приказывает ему остановиться? А потом узнает собственный тихий и хриплый, умоляющий голос.
- Поттер, подожди.
Темная фигура поднимается с кресла, и длинные полы мантии с шорохом распрямляются. Гарри жалобно хватает ртом воздух, раздается металлический звук, а затем Снейп подходит к нему. Его глаза такие темные, что кажется, будто они втягивают в себя свет.
- Выпей.
Рукав черной мантии оказывается прямо перед лицом Гарри, загораживая свечу. Резкий запах трав и химикатов... он чувствовал этот запах, когда ощутил себя в безопасности. Холодный край чашки прижимается к его губам.
- Что это?
- Сонное зелье.
- Я не хочу спать.
«Я не хочу в темноту».
- Не дури.
В голосе появляется знакомое раздражение. Следующей фразой будет: «Мистер Поттер, наша новая знаменитость, боится выпить горькое лекарство».
Но он помнит. Он помнит это лицо, ужасно бледное, запачканное кровью; и темные глаза - не холодные, а безумные и отчаянные; и далекий голос, повторяющий:
- Ennervate! Ennervate!
Гарри не знал, кого Снейп пытается оживить, и ему было все равно, потому что боль, наконец-то, закончилась. Он только смотрел в одну точку и даже не мог моргнуть.
А потом палочка отлетела в сторону, и лицо Снейпа оказалось совсем близко, еще ближе, и в глазах был такой испуг и такая безумная решимость. Снейп прижался губами к его губам, раздвинул их, Читать далее...

Огонь, жизнь-смерть и память-
Все сложено в одно.
Слегка рукой касаясь
Прощаешься легко.
Рассветы и закаты,
Костер в ночной тиши.
И что же будет платой
За чистоту души?
Последний отблеск солнца
Умрет в его глазах.
Он здесь не остается-
Ему пора назад.
Столетьями, веками -
Ненужный смысл фраз.
И долгими годами -
Один. В который раз.

Знаешь, Йо....
Ты знаешь, я привык к сраженьям.
Я с трудом уже чувствую боль.
Может знаешь, каким же мгновеньям
Я обязан играть эту роль?
Ты же знаешь, я вечно не понят.
Но устал я непонятым быть.
Тает снег на раскрытой ладони,
С прошлым рвется тонкая нить.
Ты знаешь, огонь бывает холодным.
Да что холодным – просто ледяным.
Я не желаю быть побежденным,
Я хочу одного – победить.
Я забыл все стихи и все песни.
Я боюсь одного – проиграть.
Знаешь, Йо… Раз мы не вместе –
Ты не сможешь меня предать.

Пусть это сонное небо
Рассыпется радугой звезд.
Где был ты и там, где ты не был -
В преданиях прожитых грёз,
В моих предрассветных закатах,
И в самой близкой дали,
В вечно ноющих ранах,
В тайнах огня и воды,
Во всех моих пролитых слезах,
В моем смехе и счастье былом,
В бесшабашно бушующих грозах,
Без тебя моя жизнь была сном.
Ты же знаешь, ты все это знаешь.
Ты, так светло и грустно смеясь,
Ты опять в этой дымке растаешь,
Навсегда быть со мной поклянясь.
То, что есть между нами - не пропасть,
И не злость, не вражда и не боль.
...Не со мной - и меня душат слезы,
Как я жил без тебя?.. а с тобой?..
Кем с тобой для друг друга мы стали?
Я мечтаю проснуться - но рядом с тобой.
Мы же вместе быть обещали-
Под отмеченной жизнью Звездой.
Я помню - твой печальный взгляд
И теплоту каштановых волос...
В моей жизни один только раз
Небо осыпалось радугой звезд...

Вообще-то это песня.
Песня, которую сочинил Йо, когда был вынужден расстаться с братом. Сама песня, разумеется, посвящена именно брату.
"Я благодарен тебе за то, что ты есть. За то, что ты такой, какой ты есть".
Написано для фанфика "НО Я НЕ БУДУ".

Сочинила только что. Это не совсем то, что я привыкла сочинять, поэтому было сложно.
Стих, он... он как всегда.
Про Хао и о Хао.

"Еще одна тысяча лет"

В твоих глазах отразится рассвет.
Всегда быть с тобой?
Оттолкнешь или нет?
Вижу душу – насквозь,
Не пытайся закрыть.
Вновь тебе тяжело
Снова жить и судить.
Отвечать на удары
И испытывать муку.
Никто не ждет.
Вновь рыдания глухо
Раздаются во тьме
Из пространств и времен.
Ты опять оживешь.
Все страдания – сон.
Ты обязан быть строгим,
Неподкупным, жестоким.
Но тебе – все равно?
Снова быть одиноким-
Это плата и боль.
Боль – теперь на двоих.
Ты сейчас не умрешь,
Пока пульс не затих.
Ты опять будешь жить
И, как прежде – один.
Ты меня не сожжешь?
Этот мир опустел.
Без тебя и меня.
Без них и без нас.
Кому нужно нас знать?
Мы умрем не сейчас.
Спасем этот мир.
Восстановим надежду.
Посмотри на меня
Так открыто, как прежде.
Это наша судьба –
Вместе встретить рассвет.
Оживи еще раз
Вновь на тысячу лет…

Держи. Держи себя в руках
Сейчас. А дальше - будет поздно.
Ты выжег из всей жизни страх,
Тебе сейчас смеются звезды.
Тебе, кому покорно пламя,
Земля, и воздух, и вода.
Но тяжелее страха - память,
Она навек тебе дана.
Забыть? Нет, ты это не забудешь.
Последний миг - как в первый раз.
Ты приходишь. Уходишь. Уходишь...
Только слезы польются из глаз.
Я люблю. Я люблю тебя, слышишь?
Но молчанье еще не отказ.
Улыбнешься, окажешься ближе...
Все два мира сегодня для нас!
Ты - живое судьбы отраженье,
Из каких же пришел ты времен?
И скажи, на какие свершенья
Ты решишься? Все просто: влюблен.

Если вы - ну очень добрый,
Дружба, мир и все такое,
И у вас есть брат-близнец,
Лучше просто не смущаться,
Получается - вы Йо.

Если цель всей вашей жизни -
Напинать кому-то сильно,
Но каждый раз облом выходит,
Вас лишь можно пожалеть.
За девчонку принимают
И с друзьями вас знакомят,
Не пугайтесь, но вы - Лайсерг,
И вам, в сущности, не прет.

Если вам совсем дермово,
На башке вообще такое,
На что лучше не смотреть,
То выходит, что вы - Рио,
Герой, вобщем-то, хреновый,
Но кого-то очень прет.

Если глючит и колбасит,
Если вас сестра доводит,
А в башке - один сквозняк,
То посмейтесь, вы - Трей Гонщик,
Только вас друзья за пивом
Пинком мощным отошлют.

Если вы на всех кричите,
Заставляете мыть ванну,
Поливать цветы в горшках,
Остается вас поздравить,
Без сомнения, вы - Анна,
И за Йо вы присмотрите,
Вдруг до свадьбы убежит?

Если вы всех задолбали,
Испинали, искусали,
И совсем-совсем достали,
И с прической вашей хрень,
По всем пунктам, вы - Рен Тао,
Очень сильно огребете
От кого-то посильней.

Если вы всех их постарше,
Пальцем тыкать в вас не будем,
Вас опасно очень злить,
Вызывайте быстро духа,
И скорей лупите Рена,
Он и так уж всех затюкал,
Все вам быстро все простят.
Все подходит? Значит - Хао,
Самый клевый из шаманов,
Идеал девчонок всех.

Если вы от нервов пьете
Просто тоннами Читать далее...

Наконецто нашла текст гимна анимешьников:

Мама, я стал другим!

Однажды шёл я по улицам города Е,
Как вдруг услышал я странный и громкий гул.
Увидев круглую хоббичью дверь в стене,
Её зачем-то открыл я и вглубь шагнул.
Там были люди в пушистых кошачьих ушах,
Друг друга все обнимали, кричали "ня!".
Я ощутил за свой мозг настоящий страх,
И мне сказали, что я
В клубе "Белый Дракон"!

Мама, я стал другим!
Я в клубе "Хаккурю", мы чёртовы отаку!
Папа, вот мой ответ:
Мы с криком "ня!" идём в мозговую атаку!
Нравится вам или нет,
Но мир спасёт аниме!

Через неделю опять возвратился я,
С собою взяв сотню дисков для аниме.
Джейроку и парапаре посвятил себя,
И даже файтером вскоре я стать сумел.
Я разучил целый ворох забавных слов,
Мне рассказали всё-всё про хентай и яой,
Я встретил Рей Аянами в одном из снов,
И я уже не чужой
В клубе "Белый Дракон"!

Мама, я стал другим!
Я в клубе "Хаккурю", мы чёртовы отаку!
Папа, вот мой ответ:
Мы с криком "ня!" идём в мозговую атаку!
Нравится вам или нет,
Но мир спасёт аниме!

Аниме - это моя судьба,
"Хаккурю" - "Белый Дракон".
Аниме - с ночи и до утра,
И покой - нам не знаком.
Фестиваль - снова я шью костюм.
"Чиби-Фест" - "Азия-Бриз".
Фестиваль - хоть косплею я наобум,
Верю я - мне достанется приз.

Мама, я стал другим!
Я в клубе "Хаккурю", мы чёртовы отаку!
Папа, вот мой ответ:
Мы с криком "ня!" идём в мозговую атаку!

Мама, я стал другим!
Я в клубе "Хаккурю", мы чёртовы отаку!
Папа, вот мой ответ:
Мы с криком "ня!" идём в мозговую атаку!

Нравится вам или нет,
Мой мир спасёт аниме!
Мой мир спасёт аниме!
Мой мир спасёт аниме!
Аниме!

Перед глазами Джинни все кружилось, а внутренности буквально скрутило от боли после того, как ее несколько раз с силой ударили об стену. Рука безвольно повисла вдоль тела – кость была сломана в двух местах, но противник все никак не мог успокоиться. Чужие пальцы вцепились в волосы девушки, резко дернув за них, но из-за наложенных чар безмолвия она не могла даже закричать от охвативших ее боли и ужаса. Слезы потекли из глаз Джинни, когда противник ударил ее кулаком в лицо, ломая нос и разбивая в кровь губы.
Причиняя боль и нанося повреждения, нападавший работал с поражающей точностью. Волна злобы, исходившая от него, заставляла девушку цепенеть от ужаса. Противник швырнул ее на пол и принялся нещадно пинать. Резкая вспышка боли прошла по позвоночнику, словно какой-то из позвонков был выбит.
Выйдя из тени, нападавший присел около девушки, пристально смотря ей в лицо. Опухшими глазами Джинни уставилась на него. «Колин, за что?» – вопрос так и не был произнесен.
Парень наклонился и прошептал ей на ухо:
– Он мой. Не лезь к нему, если тебе дорога жизнь.
А затем он ушел, оставив ее лежать на холодном каменном полу. Исчез так же бесшумно, как и появился.
* * * * * * *
Он быстрым шагом направлялся к спальне мальчиков, игнорируя оклики сокурсников. Ощущение покалывания прокатилось по его телу, и парень нырнул за гобелен. «Время вышло». Волосы юноши постепенно светлели, пока не приняли пепельно-белый оттенок, а глаза вновь стали серыми. Конечности удлинились, вернувшись к своим грациозным пропорциям. Улыбнувшись, юноша поспешил к общежитию шестикурсников.
* * * * * * *
Гарри перекатился на спину. Его партнер опустился на кровать и бесшумно подполз к нему.
– Что тебя так задержало? – спросил Гарри, собственнически запуская пальцы в светлые волосы.
Драко ответил яростным поцелуем, всем телом вжимаясь в любовника.
– Мой, – загадочно прошептал он.
Конец первой части.
Убери от меня руки, Малфой. Ты не пугаешь меня… Я знаю, что это был ты, и могу сделать так, чтобы тебя исключили. Посмотрим, как отреагирует твой отец…»
Даже недели спустя эти насмешливые слова звенели в его ушах, ни на минуту не отпуская и сводя с ума, пока он не забывался сном. Но Малфой не спешил, выгадывая удобный момент. И однажды ночью ему повезло…
Многолетний опыт блужданий по Хогвартсу после комендантского часа не прошел даром. Идя вслед за другим учеником по темным коридорам, Драко знал, где спрятаться, чтобы остаться незамеченным. Вскоре они оказались в самой безлюдной части школы.
Малфой спокойно наблюдал, как мальчик остановился перед перилами, ожидая, когда лестница изменит направление. Скрежет камня о камень – и вот лестница уже начала приближаться к площадке. Глаза Драко сузились, тело напряглось. Перила отъехали в сторону – решающий момент настал…
Раздался испуганный крик, резко оборванный неприятно глухим стуком где-то внизу.
Малфой посмотрел куда-то поверх перил, на его лице застыла холодная жесткая улыбка.
Удовлетворенный деянием рук своих, он вновь слился с тенями. В конце концов, ему еще была назначена встреча.
*******
Кто-то сжал рукой его шею, прямо под подбородком, крепко удерживая, и Драко дернулся назад. Руки его инстинктивно взлетели вверх, цепляясь за невидимого противника. Ногти впились в кожу, и слизеринец издал полузадушенный вскрик, когда рука еще туже сжалась на его горле, перекрывая доступ воздуху. Он упирался, пытаясь зацепиться ногами за какой-нибудь выступ в каменных плитах, пока неизвестный тащил его в пустую комнату.
Гримаса боли исказила лицо Малфоя, когда его швырнули к стене. Дыхание перехватило – невидимые руки вцепились в воротник, заставляя подняться. Малфой отчаянно сопротивлялся, пытаясь отцепить чужие пальцы от своего горла. Ему удалось пнуть противника, но захват на шее не ослаб.
– Да будь ты проклят, – прошипел он сквозь зубы. – Хватит играть в эти игры. Покажись, ублюдок.
Неясное мерцание в полутемной комнате – и Драко оказался лицом к лицу со своим извечным соперником. Ярость, которой были наполнены зеленые глаза, на мгновение остудила его, заставив безмолвно замереть на месте. Но когда место оцепенения заняла злость, слизеринец снова принялся вырываться, однако его запястья оказались словно клещами зажаты. Гарри вывернул ему руку, заведя ее за спину, и Малфой не в силах был устоять на ногах.
– Ублюдок, – выплюнул Драко, руку ему пронзила острая боль, и он захрипел, когда Поттер прижал его к стене: – Отпусти меня.
– И не надейся, Малфой, – голос гриффиндорца был низким, в нем звучала явная угроза. – Я знаю, что ты сделал с Колином Криви.
– Поттер, – начал насмешливым, несмотря на боль, тоном Драко. – О чем ты, черт возьми, говоришь?
Хватка на его руке ослабла, и Малфоя швырнули спиной на пол. Неловко упав, он до крови ободрал кожу о грубые камни, и зашипел, когда локоть прострелила острая боль. Красное марево гнева застлало его глаза, и он попытался добраться до своей волшебной палочки, но прежде, чем ему удалось хотя бы пошевелиться, Гарри придавил Читать далее...

Смотреть это видео

спаньч боб

Слушать этот музыкальный файл

Кровавий ангел

Я ооооооооооооооочень люблю аниме )) посмотрел около 1000000 аниме))хд)

приписк: Хочу себе хорошую мамю)))