Все части этого фильма - противоядие для тех, кого уже успели отравить своими постами местные неофашисты...
Все части этого фильма - противоядие для тех, кого уже успели отравить своими постами местные неофашисты...
Ну, раз пошла такая пьянка...))) Если один мой сонет признали получившимся, то, вконец обнаглев, публикую на этих страницах ещё один. Предыстория его появления такова: в одном из поэтических литконкурсов на тему "Весна" я решил облечь акростих в сонетную форму. Смущаясь, шёпотом сообщаю, что он занял тогда первое место!))
СПРАВОЧНО: АКРОСТИХ — стихотворение, в котором начальные буквы строк образуют какое-либо слово или фразу,
напр.:В-Е-С-Е-Н-Н-Я-Я Р-А-Д-У-Г-А
Весенняя радуга (Сонетная форма)
Все зимние приметы потускнели
Едва тепло ступило на порог.
Слышны повсюду плеск и шум капели.
Ей вторят ручейки из-под сапог.
Нарушив крыши снежной цитадели
Навстречу солнцу лезут из берлог
Ярыги*-мишки. В луже, как в купели,
Яловка** в поле омывает бок.
Расцвет садов, прилёт певучих птиц,
Армады пчёл, не знающих границ,
Даруют обновление природе.
Ушла зима. Морозы пали ниц.
Гремит весна в сиянии зарниц,
А радуга - возникнет на восходе!
_____________________________________________________________
*ЯРЫ'ГА, яры'жка м. стар. Во 2-ом значении: шатун, беспутный.
**ЯЛО'ВКА, я'ловка ж. В 1-ом значении: Еще не телившаяся телка.
Помнится, в одно время мне было очень любопытно, получится ли у меня сонет. Я тогда постарался максимально прилежно соблюсти все правила его написания. Вот, собственно, один из результатов:
Через года, столетия, эпохи
Хуана жгучий образ пронесён,
Костёр им в женских душах разведён,
Он в них родил томленье, пыл и вздохи.
И те мужи, в которых есть хоть крохи
Его огня с тех памятных времён
Идут под сенью рыцарских знамён
На штурм сердец, не зная суматохи.
А вы, никчемные потомки,
За честь и славу незнакомки
Готовы ли идти на смертный бой?
Взамен не требуя ни йоты,
Не вымоляя страсти квоты,
Во имя дамы жертвуя собой!
Однажды мне довелось принимать участие в конкурсе "Сценарист", условием которого было написание кинематографического сценария на какое-либо известное произведение, басню, сказку и т.п. Мне показалось, что здоровый цинизм вкупе с долей иронии и юмора должны дать неплохой продукт. Словом, вот моя работа. Надеюсь, не станет секретом, что написана она в шутку)))
___________________________________________________________________
Общий план: бесконечные стеллажи какой-то, скорее всего, научной библиотеки. Чьи-то руки достают с одной из полок тубус, в котором хранится хрусткий, пожелтевший от времени лист, исписанный антиквенным шрифтом. Крупным планом показывают чьи-то губы, беззвучно шевелящиеся в унисон прочитываемому тексту старинной рукописи. В верхнем углу листа магнитом притягивает взор чернильная клякса. Наезд на неё камерой: план увеличивается, клякса приобретает всё более расплывчатые очертания, превращаясь в объёмное туманное образование…
Смена кадра. Туман рассеивается. Мрачное средневековье. Удалённое аббатство. Чадящая масляная лампа выхватывает закопченные своды кельи. Громко потрескивает фитиль. За грубым столом сидит, низко склонив голову, грузный человек. Ни возраста его не определить, ни черт лица не разобрать из-за низко надвинутого остроконечного капюшона. Крупным планом – засаленные, покрытые рыжими волосами пальцы, отщипывающие кусочки варёного мяса с обломка крупной кости. Смена кадра: жирные жующие губы. Фоном - громкое чавканье. Череда картинок: пальцы – губы, пальцы – губы, пальцы – губы. Треск фитиля – чавканье, треск фитиля – чавканье, треск – чавканье…
Дверь внезапно распахивается с жутким скрипом. Громко лая, в келью врывается громадная лохматая псина. Она ставит крупные передние лапы на стол. Пасть открыта, язык свешивается набок. Монах непроизвольно подаётся назад, капюшон чуть откидывается. Рука его выпускает мосол и начинает ласково трепать животную холку. В мерцании лампового огонька новые перемены крупных планов: то мутные с прожилками глаза капуцина – то жёлтые глаза собаки. Пристальные немигающие взгляды. Собака скашивает зрачки на стол. Тут же - мгновенная реакция: в зубах мохнатой твари оказывается недоеденное мясо, а сама она молнией вылетает из кельи. Следом за ней, едва не опрокидывая стол, выбегает монах. Во весь экран монотонно раскачивающаяся на несмазанных петлях дверь из неотесанных досок. Скрип их будоражит душу. Наезд камеры на петли. Постепенно они заполняют весь экран. Синхронно нарастает скрипение, звук его достигает предельной высоты...
Смена ракурса и кадра. Та же келья, вид со стороны двери. Полнейшая тишина. Угасающий фитиль лампы беззвучно рождает на стенах чудовищные картинки. Раздаётся тягучий звук отворяющейся двери. Медленно от камеры к столу перемещается сгорбленная спина капуцина. Не оборачиваясь к зрителю, он тяжело опускается на табурет. Левая рука разжимается и на стол с глухим звуком падает знакомая зрителю лишившаяся остатков мяса обглоданная кость. Правая рука коротким резким движением втыкает в столешницу зазубренный тесак. Крупный план: в месте, где остриё вошло в дерево, медленно образуется алое пятно от стекающей по лезвию крови. Камера отъезжает, видно, как кровь каплями просачивается меж досок стола и громко ударяется о каменный пол кельи. Звук этот становится всё отчетливее, заполняя собой пространство и, достигнув предельной своей высоты, резко обрывается. Картинка гаснет. Зритель остаётся в абсолютной темноте...
...и ещё пять секунд полнейшей тишины. Экран вдруг разрывается ослепляющее яркой молнией, а уши закладывает громовым раскатом. Разноцветие пропадает, изображение становится монохромным. В пульсирующей агонии нескончаемых вспышек отдельными фотографиями просматривается сгорбившаяся фигура монаха, на коленях стоящего под низвергающимся ливневым водопадом. Капюшон откинут, голова опущена, струи воды стекают за шиворот. Скрюченными от холода пальцами, с прилипающими к ним комьями грязи, упрямо формирует он у плетёной изгороди небольшой холмик, вновь и вновь размываемый дождевыми потоками. Крупные планы: вспышка - пальцы, вспышка – размытая грязь, пальцы – грязь, пальцы –
Жизнь человека вполне можно представить как цепочку: Человек, рождение, жизнь, судьба, осмысление, смерть.… И всё – словно мошка по стеблю, и все – словно в поле колосья – и вроде бы рядом, но при этом - каждый по-своему.
Ты рождаешься. И от факта сего тебе уготован свой персональный росток. Стебель. Ствол. Кому как повезёт. Нелепый смешной человечек - букашка, козявка – цепляешься ты слабенькими ручонками за первые всходы своего пути и начинаешь взбираться всё выше, и выше, и выше… Не зная зачем, не понимая к чему, но карабкаешься ты вверх изо всех сил, ломая о пока ещё не загрубевшую кору свои несформировавшиеся ноготки и в кровь раздирая нежное ещё брюшко. Так натираешь ты первые мозоли, получаешь ранний опыт, усваиваешь основные уроки.
Ещё немного, и - о чудо – ты с удивлением открываешь, что рядом, сплошь сопя и пыхтя, ввысь стремятся такие же несмышленые личинки-гусеницы. А потом, присмотревшись, замечаешь за хлипкими былинками сотоварищей толстенные стволы тех, кто много раньше начали свой путь. Границы твоей грядки раздаются, мир обретает трёхмерность, ты впервые постигаешь мощь безграничного поля, по одному из колосьев которого ты совершаешь своё восхождение. Поле произрастает в рощицу, а та – в лес. Смотря как долго уготовано расти твоему колоску. А вкруг тебя уж сомкнулись чужие, пока ещё беззубые и дружелюбные, мордашки. У вас одна цель – ползти вверх. Но у каждого - свой стебелёк. И силы и скорости тоже свои. Все вы с рождения обречёны на участие в каком-то чудовищном марафоне. Чем выше и дольше ты лезешь, тем явственней это осознаёшь.
Вскоре приходит ещё одно откровение: не факт, что все стебли направлены вверх! Вот рядом змеится синусоидой чей-то изогнутый колос, с мелькающей по нему то слева, то справа хитрющей физиономией. Чуть поодаль – сломавшийся ствол, под острым углом уткнулся он короткой вершиной в землю. По нему вниз головой, почти не цепляясь и не стремясь остановиться, съезжает кто-то хмурый. В заблуждении считая, что движется к верху своего стебля, на самом деле стремительно скользит он вниз. Мгновение, гулкий удар, тишина… и сломанный ствол засыхает, лишившись своей таракашки. И что ужасает, повсюду видны буреломы сухой древесины. На разных отметках при разных толщинах обрубленной страшною силой (а может быть – волей…). Интуитивно свой стебель начинаешь обхватывать цепче. А он постепенно крепчает. Становится толще, да и кора огрубела. И если к тому времени ты не набрался достаточной ловкости – то пальцы перестанут держать тебя, разожмутся в самый неподходящий момент и… ствол твой, секунду назад зелёный и сочный, пополнит собой засохший частокол неудач и провалов.
Меж тем, если ты не сорвался, будь готов к ещё одному испытанию. Чем прямее древо твоей жизни, чем выше тебе удалось по нему взобраться, тем чаще мешают твоему восхождению другие соседи по полю, по роще, по лесу. Настырно запрыгивают они на твои ветки со своих уродливо искривлённых стеблей, за ноги и руки начинают отрывать твоё тело от ствола, чтобы продолжить подъём вместо тебя. Тебе приходится изловчаться, одной рукой плотнее прижимая себя к спасательной древесине, другой отдирая их липкие крючковатые пальцы от своих запястий, лодыжек, горла. Говорят, чужую жизнь не прожить. А, вот, место чужое занять – не вопрос для кого-то. И эти "кто-то" своим звериным чутьём (кто врождённым, кто – приобретённым) знают об этом с пелёнок, и до тех пор будут преследовать и караулить тебя, пока твой стебель зелен, свеж и не сломлен.
Да, кстати, и сам он - некогда нежный росток - сейчас не так уже гладок, как кажется стороннему завистливому взгляду. Кора – как наждак, как напильник, как рашпиль. И ствол – то годами ни ветки, ни сука, а то, вдруг, сплошь поросль – гуще, чем джунгли. А ты всё ползёшь. По неписаным правилам на всём протяжении твоей марафонской дистанции нельзя ни присесть, ни остановиться, ни даже просто передохнуть. Растёт стебель. Карабкаешься ты. Надо всё время опережать его. Поднимаясь выше. Стремясь в будущее. Секундная задержка – и ствол обогнал тебя. Он - вверх, ты - на месте, выходит, ты - в прошлом. И в том настоящем, где сейчас твой росток – там всё без тебя. А, значит, и завтрашний день, он, увы, для других. Печально, но такие условия. Не ты их устанавливал, не тебе их менять.
Изорванный в кровь, со сбивающимся дыханием ты продолжаешь движение. И с каждой подвижкой твой путь становится лишь сложнее. И сам ты стал грузный, и стебель твой – в три обхвата, да и годы тебя незаметно ослабили. Но вот наступает момент, когда кажется, будто снова в тебе пробуждаются силы, и руки начинают вновь смыкаться за стволом, и двигаться становится легче, и, вроде, подъём не так труден. На самом-то деле звонок этот тревожен: не руки стали длиннее,
Маренго
…густые обволакивающие сумерки. Широкое полотно асфальта теряется в мозаике отчётливо различимых капель дождя. Пятна дороги то увеличиваются, набирая яркость, то сжимаются, сливаясь с обочиной: это над головой проплывают уличные фонари. Должно быть холодно, но ощущений нет никаких. Есть только знание: по этой дороге идти нельзя. Нужен другой путь. Тут же, чуть левее и чуть впереди, возникает полоса жерствы. Надо свернуть на неё.
Начинается подъём. Можно сверху взглянуть на дорогу. Грязно-жёлтой вертикальной стеной высится насыпь над бескрайним серым асфальтом.
Гуммигут
Ступни, отчего-то босые, целиком погружаются в песок. Холодяще-мокрый на поверхности и рассыпчато-тёплый внутри. Цвета изморившейся глины.
Крутизна всё больше. Нужен разгон – без него уже не преодолеть высоту. Главное – скорость. Очень тяжело бежать вверх по песку.
Зрение – цилиндрическое. Яркое дроковое пятно в фокусе, внутренность ржавой трубы впереди, тьма по краям.
Дождь. Жёсткие капли сдирают кожу. Внезапно - обрыв, впереди - пустота.
Толчок…
Лазурь
…удивительная тишина. Очень жарко - солнце над головой.
Море спокойное, чистое. Вокруг сочное небо. Где-то должен быть горизонт. Но границы его не видно: так гладко слились воедино краски воды и воздуха.
Впереди узкий пляж, сразу за ним – амфитеатр. Скамейки аккуратно выкрашены оттенками синего, над ними – полосы радуги на белом, выгоревшем брезентовом куполе. Справа описывают дуги, выныривая, стайки дельфинов. Прозрачность воды абсолютная: издали видно, как рядом с берегом вьются какие-то рыбки.
Безмолвие внезапно сменяет гомон сотенной толпы. Откуда-то появившись, она движется к амфитеатру. Ещё секунда – и человеческая волна захлестнёт, сметёт, поглотит, раздавит... Но, как ни странно, не страшно. Без единого прикосновения, словно бестелесные, люди двумя ровными потоками обтекают слева и справа. Улыбки, добрые взгляды, обрывки спокойных разговоров.
Человеческий поток нескончаем. В то же время дышать становится легче …
Хаки
Воротник гимнастёрки сжимает горло. Что бы ослабить его хватку, приходится вращать головой, натягивая подбородком кожу на шее. Можно, наверное, расстегнуть застёжку, но почему-то гораздо важнее успеть собрать чемодан. Его распахнутое нутро, по старинке обрамлённое металлическими уголками, наполовину заполнено какими-то форменными вещами.
Старая железная кровать, вкось на которой лежит чемодан, прижата к окну. Выходит оно в полутёмный гостиничный коридор. Взгляд невольно фиксирует происходящее за стеклом.
Там, возле столика дежурной, отчаянно жестикулируют двое военных. Возле них, один за другим, останавливаются прочие люди в форме. Образуется небольшая очередь.
Надо торопиться. Поверх уложенных вещей кладётся портупея с потёртой кобурой, крышка чемодана закрывается. Теперь можно покинуть душный номер гарнизонной гостиницы.
Киноварь
Последний десяток метров приходится бежать, чтобы тоже успеть стать в очередь. Раздаётся звонкое бряцанье подъезжающего трамвая. Его громадная, пожарной расцветки, кабина выныривает из-за угла внезапно: едва удаётся отскочить от рельсов. Двери открываются, пассажиры поднимаются внутрь. Перед глазами вереница их спин. Все рассаживаются. Остаётся единственное свободное место в середине вагона. Надо срочно занять его.
Сепия и экрю
Теперь можно оглядеться в своём отсеке. Три коричневатые кафельные стены с отлетевшей местами плиткой. Двери нет. На голову льётся вода. Всё тело в мыле. Слева, справа, напротив – строгие ряды таких же душевых кабинок. В каждой сосредоточенно моются люди. В центре зала большая сливная воронка, в неё со всех сторон сотней ручьёв стекает мыльная вода.
Она пенится, бурлит, клокочет. На гребнях потоков барашки. Соединяясь, образуют они над воронкой большую шапку из пены. Огромным белёсым грибом растёт она, заполняя собой пространство. Становится страшно.
Мытьё продолжается. Пены всё меньше. Уже бесцветные струи отовсюду стремятся к центральному водовороту, съедая мыльный айсберг изнутри. Последний пузырь, булькнув, исчезает в горловине.
Чистая вода и чистые люди…
Аддитивная палитра
…водопадом обрушились звуки. Глаза нехотя разлепляются, сонная пелена спадает, цвета объедились. Мир вновь многоцветен и чист! Хочется улыбаться.
С новым утром, и пусть оно будет добрым!
Мужик увидел надпись на дверях женского монастыря: "Секс с молодыми монашками - 500 у.е.". Постучал, открыла прелестная монашка, приняла деньги и говорит: - Я пока приготовлюсь, а вы пройдите, пожалуйста, по коридору в последнюю дверь направо.
Мужик быстро прошмыгнул к указанной двери, открыл, снова попал на улицу, дверь за ним закрылась. Обернулся и видит на двери табличку: "Сегодня вас поимела сестра Сюзанна".
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
Запись опубликована Мой мир в фотографиях.. You can comment here or there.
Вы любите кошек? Являются ли кошки важной частью вашей жизни? Тогда вы с удовольствием ознакомитесь с творчеством художника Евгения Хартунга.
[650x411]
Фотографии этого зрелищного места, возможно, вы встречали разбросанными в сети без подписей. На чудо природы не похоже, но выглядит эффектно!
[240x320] Привычки мужчин:
· Привычка есть так, как будто в детстве он пережил блокаду. При этом он чавкает, а когда женщина возмущается и делает замечание, он удивленно отвечает: "Ведь так вкуснее!"
· Привычка чесать спину об косяк двери. Подойдет и давай тереться. Аж хрюкает от
удовольствия.