Ранит оса дозревающий виноград,

винная мушка роится в кистях тяжёлых.

Скоро окрепнут просоленные ветра,

осень с цепи спуская. Грядёт пора

бронеголовых мстителей-богомолов,

время купания в свете, косых теней

и захмелевших бабочек-адмиралов,

позднего сбора итогов, мускатных дней,

винного камня в осадке на самом дне,

ножек тягучих на гнутом стекле бокала.

Вот богомол на правом моём плече,

он ещё юн и зелен, полупрозрачен.

В солнечных пятнах, где воздух погорячей,

бойся, оса, его зубчатых лап-мечей.

Бейся, оса, застывай в янтаре лучей.

И Магарач истекает соком, совсем горячим.

Видишь этого человека? Ему не нравится, что я бью людей, но для тебя он сделал исключение. С чего бы?

— Знаешь, ты только не обижайся... но тебе не кажется, что ты выглядишь полным дураком?

— Но это же весело, разве нет?

— Без Девятёнка Медвежут в один момент станет таким же никчёмным, как и был.

— И этот момент уже настал.

Иногда Дуэйн воображал себя единственным членом команды летящего к звездам космического корабля, уже отделенного от Земли многими световыми годами, не способного повернуть назад и обреченного на вечный полет. Этому кораблю не суждено было достичь места назначения за время человеческой жизни, но он летел вперед в пространстве, а благодаря широко раскинувшейся дуге электромагнитных излучений, проникающих сквозь луковую шелуху старых радиопередач, сохранял постоянную связь с Землей и устремлялся назад во времени, прислушиваясь к голосам, чьи обладатели давно умерли, возвращаясь к тем дням, когда Маркони изобрел радио, и к предшествовавшей им эпохе полного молчания.

— Слышал, вы работали в фармацевтической компании, что-то связанное с конкурентоспособностью.

— Повышение конкурентоспособности, это отдел промышленного шпионажа. Я ничего толком не умел, но был хорош в воровстве.

— Заткни уже свою псину.

— Это псина жены, пёс ненавидит меня ещё больше, чем она.

— Он год был в отпуске, наверняка образумился за это время.

— Нет, он набирался сил, чтобы устроить конец света.

— Вы собираетесь спросить о том, когда я признаюсь ей, верно?

— Я не буду указывать вам, что делать.

— Но почему нет? Подсказали бы, что делать.

— Скажем, я посоветую вам рассказать ей, но результат вас разочарует.

— Тогда я возненавижу вас.

— Вот именно.

— Чувак, открывший Уран, хотел назвать его Георгом.

— Привет, планета Жорик.

Как можно быть искренним, постоянно повторяясь?

Никогда не стоит недооценивать предсказуемость глупости.

— Добро пожаловать в рабство, Спот.

— Нет, спасибо, я уже был женат.

— Ты же всегда меня учила оставаться собой.

— Я часто об это жалею.

Я знаю, чем пахнет отчаянье:

свечами,

надёжнейшим тылом углов за плечами,

где можно забыться и вновь уколоться

засохшим цветком в хрустале, из болотца.

Я знаю, что стоит отвага:

проститься

с благими намереньями очевидцев,

и клювиком, как вертишейка в апреле,

выстукивать вальсы, мазурки и трели.

Я знаю, что дадено каждому:

жажда,

таинственный складень, раскрытый однажды,

и золото рыбки в руках, что не чаешь,

которую нежишь и тихо качаешь.

Восемь, а не девять.

Он восемь голов

высунул, а одну еще,

выскочившую из воды

поспешно, вслед за другими,

отсек, травинкой

перерубая путь злу.

Огоньком осветил

журчащее поле,

Нагнулся, ценное

взял себе.

— Ты вежливым хоть раз бывал?

— В восемьдесят пятом. Худший год в моей жизни.

Мы там, где нужны. Мы нужны, где мы есть.

Дорогая, сядем рядом,
Поглядим в глаза друг другу.
Я хочу под кротким взглядом
Слушать чувственную вьюгу.

Это золото осеннее,
Эта прядь волос белесых —
Все явилось, как спасенье
Беспокойного повесы.

Я давно мой край оставил,
Где цветут луга и чащи.
В городской и горькой славе
Я хотел прожить пропащим.

Я хотел, чтоб сердце глуше
Вспоминало сад и лето,
Где под музыку лягушек
Я растил себя поэтом.

Там теперь такая ж осень…
Клен и липы в окна комнат,
Ветки лапами забросив,
Ищут тех, которых помнят.

Их давно уж нет на свете.
Месяц на простом погосте
На крестах лучами метит,
Что и мы придем к ним в гости,

Что и мы, отжив тревоги,
Перейдем под эти кущи.
Все волнистые дороги
Только радость льют живущим.

Дорогая, сядь же рядом,
Поглядим в глаза друг другу.
Я хочу под кротким взглядом
Слушать чувственную вьюгу.