Зло, ужас никогда не обманывают: то состояние, в котором они всегда оставляют нас, это просветление. И только это состояние чудовищного прозрения позволяет нам полностью понять окружающую нас реальность, все вещи сразу, подобно тому, как холодная меланхолия дарит нам ощущение самообладания.

Конечно, дурак может и не наделать ошибок – по глупости не заметит, что его одолевают силы тьмы. Полагаю, ни один дурак не продал душу дьяволу.

—...Что социалистическая экономика переживает острый кризис. И так далее. Всё это мы писали сорок лет. За это время у нас сменилось четырнадцать главных редакторов. А социалистическая экономика всё ещё жива.

— Но она действительно переживает кризис.

— Значит, кризис — явление стабильное. Упадок вообще стабильнее прогресса.

Как она могла попасть в Висконсин через долю секунды после ожидания лифта в Колумбийском университете? Но за такое время вообще никуда нельзя было попасть. Возможно, она никуда и не попала; возможно, она нигде и не находилась. Возможно, всё это было каким-то кошмаром.

— Ты ему в спину выстрелил?

— Ну, конечно в спину, там же позвоночник.

– Чем меньше человек заботится о своем душевном состоянии, тем большего он стоит, Робби. Это тебя хоть немного утешает?

– Нет, – сказал я, – совсем не утешает. Если человек чего-то стоит, – он уже только памятник самому себе. А по-моему, это утомительно и скучно.

Тысячи птиц летят на огонь

тысячи слепнут тысячи бьются

тысячами погибают птицы

тысячи трупиков остаются

И смотритель не может все это стерпеть

не может смотреть как гибнут его любимцы

Да пропади оно пропадом!

он говорит

И гасит маяк

И маяк не горит

А в море корабль налетает на риф

корабль плывущий из тропических стран

корабль везущий тысячи птиц

тысячи птиц из тропических стран

Тысячи тонущих птиц.

Видишь ли, мы очень странная семья... В каждом из нас сидит жестокость... причём совершенно разного свойства. Вот это и вызывает тревогу: то, что она разная.

Я живу в обществе, где искусство ценится недостаточно высоко, поэтому мне всегда казалось, что жёсткая позиция по отношению к тому или другому типу искусства пагубна.

У Ашера нет дилера, его работы, как правило, не предназначены для продажи. Когда я спросила у художника, не настроен ли он против рынка искусства, он сухо ответил: «Я не избегаю товарных форм. В 1966 году я сделал пластиковые пузыри: они были похожи на пузыри краски, на дюйм выступающие из стены. Один из них я продал».

— Ты хоть представляешь, который час?

— Уже почти полдень.

— Да? Ну, тогда, очевидно, возмущение неуместно.

В кармане пиджака — блокнот с единственной малопонятной записью: «Юмор — инверсия разума». Что это значит?

Истина сокрыта на глубине – оно и к лучшему. Но все же я ее чувствовал, чувствовал, как это таинственное безмолвие наблюдает за моими обезьяньими трюками. Наблюдает оно и за вами – как вы скачете и кувыркаетесь на своих натянутых канатах, и все ради чего? Ради гроша, который вам заплатят за падение… 

Слов моих олово

Проливалось в головы

Через худые уши

Падало в души

Будило страхи

В кровавой рубахе

Плакало и смеялось

А потом ко мне возвращалось 

— Спереть, не спереть, спереть...

— Отдавай самородок! И ромашку! Хочу узнать, чем кончится дело!

После "Зеро" я и пальцы на руке пересчитать не мог, поэтому меня и сделали начальником.

Тем не менее никакое «мы» нельзя воспринимать как самоочевидность, когда речь идет о взгляде на боль других людей. 

— До скорой встречи.

— Спасибо, не надо.

— Это уж как получится, сукины дети.

Мне нравится держать бар, совмещаю два любимых дела: пью и игнорирую людей.

Я давно заметил: когда от человека требуют идиотизма, его всегда называют профессионалом.