Пугачев, служивший волентиром в Императорских Королевских войсках, до истечения 1760 года, и после взятия Берлина Генералами: Чернышевым, Тотлебеном и Ласким, пришел в удивление от всего слышанного им о втором из этих Генералов, решился приобрести его дружбу, и когда достиг этого, то в одно время Тотлебен, Пугачев и его друг Боаспре, сидели вместе за столом. Первый посмотрев на этих двух собеседников, пивших за здравие нового Императора, - устремив глаза свои на Пугачева, сказал ему: "Граф!" ( так назвал себя Пугачев) "чем более я на вас смотрю, тем более поражаюсь сходством вашим с Августейшим Монархом, которому я теперь служу. Сии слова, произнесенные Тотлебеном просто, были зародышем Оренбургского бунта. Когда Пугачев бывший в критических обстоятельствах, начал склонять свой слух к пагубному совету; Боаспре, которой приводя ему на память разговор с Тотлебеном, выдавал слова этого Генерала за глас оракула.
Граф Соллогуб, между прочим, пишет со слов Дантеса следующее:
Две женщины, одна старушка, другая молодая, вероятно мать и дочь, сидели в небольшой худой лодке и старались вероятно пробраться куда-либо к добрым людям, что было видно по привязанным к лодке веслам. Наконец, вероятно дойдя до изнеможения, старушка положила голову на колени молодой, прижавшейся в уголке лодки, и в таком положении обе замерли. Вблизи от Смоленского кладбища вода не пощадила даже зарытых в землю гробов, которые валялись по улицам и у моста, ведущего через Черную речку.
То, что мы с позиции научного скептицизма считаем «поэтизацией», с точки зрения Пушкина могло быть минимальной когнитивной структурой, без которой невозможно понимание истории, — иначе говоря, это могло быть то, что отделяет чистую хронологию (летописную фабулу) от смыслообразования, свойственного любому сюжету (положение извне позволяет изменить порядок частей и поставить точку).
Надобно вам однако же рассказать плачевную и неприятную проделку: на днях у нас одного солдата расстреляли. Как быть! Он ушел с часов, покинув ружье, потом бежал, украл другое ружье, и пр. Время военное, опасное, пехота чрезмерно избалована, необходимо было показать пример, для острастки. К счастью, так по крайней мере я сужу по своим чувствам, казненный бедняк был до того глуп и туп, что по видимому вся ужасная церемония эта, причащение и отпевание заживо, не сделали на него никакого впечатления; — а смерть всякая одинакова, и скорая смерть лучше медленной и томительной. Во всяком случай нельзя было не наказать виноватого телесно, и так, что он бы может быть на всегда был калекою, а может быть и умер бы; по этому — спокойной ему ночи и благодатного утра!
Павел Карпов "Творчество душевнобольных..."
Москва: - Libra Press, 2015. - 292 с.
(Uncommon books)
Хоть раз читатель встречал или слышал имя итальянского психиатра Чезаре Ломброзо и о его труде «Гениальность и помешательство». Исследования автора этой книги, неизвестного широкой публике шли параллельно трудам Ломброзо и во многом схожи. Вообще 20-е годы XX столетия ознаменованы под'ёмом, поиском неформального подхода в клинической психиатрии. Павел Карпов нашел свой метод лечения душевнобольного человека. Гуманный.
Et La Mort: Сборник прозыОтвращение у людей отчетливо делится на «первичное» — это практически бессознательная психическая реакция на всякие мерзости — и «вторичное», или моральное, касающееся более абстрактных предметов, таких как идея клонирования.
Александр фон Гумбольдт. Вестник Европы ~ Александр фон Гумбольдт
Кафе "Le Procope" в Париже. Здесь в 20-х годах XIX века бывал Александр фон Гумбольдт. В поддержку нашего проекта на boomstarter.
[464x700]
Georges Dudognon, Jean-Paul Sartre, Boris Vian and Simone de Beauvoir in the café Le Procope, 1949
Paul Verlaine e il suo assenzio nel cafè parigino Le Procope, 1892
Так называемый стол Вольтера. Он ударом кулака отколол кусок стола в гневе.
Там, там, тим, том, тум, трам, трем, трим, тром, трум.
Для начала преставления необходимо,
чтобы Принц Фумимаро Коноэ
превратился в:
фосфор,
лошадь,
второй занавес,
саблю,
яд,
предка.
Принц: согласился? Вы договорились?
Принц подносит левую руку к правой пятке,
кладет правую руку на свой последний шейный позвонок,
глаза – в растения своих ступней,
направляет язык к верхушке своих жидких волос,
втыкает большой палец в свое мраморное предплечье
и говорит «да» с присвистом.
Фуии, фуии, фуии…
Приближается, вьется североамериканский карлик.
любил всех, но меня никто не любил, а поэтому я разнервничался. Я был нервен, а поэтому передал это чувство публике. Публика меня не любила, потому что хотела уйти. Тогда я стал играть вещи веселые. Публика стала веселиться. Она думала, что я скучный артист, но я показал, что я умею играть вещи веселые. Публика стала смеяться. Я стал смеяться. Я смеялся в танце. Публика смеялась тоже в танце. Публика поняла мои танцы, ибо хотела тоже танцевать. Я танцевал плохо, ибо падал на пол, когда мне не надо было. Публике было все равно, ибо я танцевал красиво. Она поняла мои затеи и веселилась. Я хотел еще танцевать, но Бог мне сказал: «Довольно». Я остановился. Публика разошлась. Аристократы и богатая публика меня упрашивали станцевать еще раз. Я сказал, что я устал. Меня не поняли, ибо настаивали. Я сказал, что у одной аристократки есть движения возбужденные. Она подумала, что я хочу ее обидеть. Тогда я ей сказал, что она чувствует движения. Она поблагодарила за комплимент. Я ей дал руку, и она почувствовала, что я прав. Я люблю ее, но я чувствую, что она пришла познакомиться со мною. Она любит молодых людей. Я не люблю эту жизнь, а поэтому попросил ее оставить меня, дав ей почувствовать...
До чего же ты синяя весна моя
неплохо ты поживилась
напрасно лето не урвало и себе немножко
звенят зеленые парики
который час
без четверти лето
звезды расшнуровывают себе корсажи
и распускают свои похотливые розы
стрелки дней показывают июль
что-то зима опять припоздала
через плечо тащит бледного как снег человека
он пал под бременем ежедневного зимнего лета
от перебора лета даже квадрат становится круглым
что ни понедельник то зима
Зима пополам перепиливает белизну черноты
и запускает гибкую сталь отдельно в каждую половинку
покуда хозяин дома на благоуханных своих корнях почивает
не в силах его разбудить ни разящий клинок черного кофе
ни снег что в этом году выпал так рано
на пасмурных домовых
покуда лопаются ячейки утроб
и в установленные дни открываются краны
из которых хлещут потоки людской листвы
мы опять стали совсем маленькими
и идем за процессией траурных муравьев
у каждого факел в руке
и мышь в зубах
над нами зонтики цифр
и распятая пища очертаниями смутно напоминает осень.
Это цитата сообщения Томаовсянка Оригинальное сообщение
Фернанду Пессоа: "Не возвращаются ни листья, ни цветы."
[400x555]
Сколько душ сокрыто в теле?
Я менялся всякий миг.
Самого себя доселе
Не прозрел и не постиг.
И в душе ни на минуту
Я смирить не властен смуту,-
Умножаясь и дробясь,
Сам с собой теряю связь.
Все, впиваемое взглядом,
Обратится тут же мной.
Я, терзаемый разладом,
Чуждый миру и родной,
Я - равнины, скалы, воды,
Я - привалы, переходы...
Переменчив, одинок,
Я - и семя и росток.
И душа моя стремится
Самое себя прочесть:
За страницею страница,
За благой - дурная весть;
Мимолетных мыслей прах,
Позабытый на полях...
Мой ли почерк? Мой ли слог?
Я не знаю. Знает Бог.
Вехи биографии
Фернанду Антониу Ногейра Пессоа родился 13 июня 1888 г. в Лиссабоне. Его отец Жоаким служил в министерстве юстиции, а также был музыкальным критиком в газете Diario de Noticias. Детство и отрочество Фернанду были ознаменованы событиями, которые впоследствии повлияли на его жизнь. Когда мальчику было пять лет, его отец умер от туберкулеза в возрасте всего 43 лет. Мать была вынуждена продать с молотка часть мебели и переехать с детьми в более скромный дом.
Странное дело. На унитазе почитываю Илью Эренбурга Люди, годы, жизнь, том второй (Париж в основном 1916-1946). в этом томе он побывал в качестве корреспондента на Сомме (первая мировая война, французский участок назовем так). и страшно ему было и мерзко и преступно, но вернувшись в Пэрис и попивая вино в кафе на Монмартре он как то внезапно понял что и это кафе и улица Монмартр и Ротонда всё это дикая фальшифка а настаящее там - в окопах на Сомме.
... – Администрация говорит, что ты стоял и думал среди производства, – сказали в завкоме. – О чем ты думал, товарищ Вощев?
– О плане жизни.
– Завод работает по готовому плану треста. А план личной жизни ты мог бы прорабатывать в клубе или в красном уголке.
– Я думал о плане общей жизни. Своей жизни я не боюсь, она мне не загадка.
– Ну и что ж ты бы мог сделать?
– Я мог выдумать что-нибудь вроде счастья, а от душевного смысла улучшилась бы производительность.
– Счастье произойдет от материализма, товарищ Вощев, а не от смысла. Мы тебя отстоять не можем, ты человек несознательный, а мы не желаем очутиться в хвосте масс.
Вощев хотел попросить какой-нибудь самой слабой работы, чтобы хватило на пропитание: думать же он будет во внеурочное время; но для просьбы нужно иметь уважение к людям, а Вощев не видел от них чувства к себе.
– Вы боитесь быть в хвосте: он – конечность, и сели на шею!
– Тебе, Вощев, государство дало лишний час на твою задумчивость – работал восемь, теперь семь, ты бы и жил – молчал! Если все мы сразу задумаемся, то кто действовать будет?
– Без думы люди действуют бессмысленно! – произнес Вощев в размышлении...
Есть преступления, простить которые - преступление, и это - одно из них. Иосиф Бродский о запрещении романа Андрея Платонова "Котлован".
Письмо Марии Николаевны
3 марта
Мой милый и дорогой Папа!
Вчера, после того как мы Тебя проводили, Татьяна, Анастасия и я поехали на кладбище в моторе. Ехали мы туда неимоверно долго из-за того, что дороги прескверные. Приехали туда и пошли на могилы офицеров, там было еще ничего, не слишком много снега, потом я захотела пойти на могилы наших раненых нижних чинов. С боку дороги снег был навален большой кучею, так что я с трудом на коленях влезла на нее и спрыгнула вниз. Там снег оказался выше колен, и хотя у меня были одеты большие сапоги, я была уже мокрая, так что я решила все равно идти дальше. Я тут же неподалеку нашла одну могилу с фамилией Мищенко, как звали нашего раненого; я положила туда цветы и пошла дальше, вдруг вижу опять ту же фамилию, я посмотрела на доску, какого он полка, и оказалось, что это был наш раненый, а совсем не тот. Ну, я ему положила цветы и только успела отойти как упала на спину, и так провалялась, почти минуту не зная, как встать, так как столько было снегу, что я никак не могла достать рукой до земли, чтобы упереться. Наконец я встала и пошла дальше. В это время Татьяна и Анастасия говорят, что они идут на другое кладбище к Соне Орбелиани и что вернутся за мной. А сами послали мне человека, который заведует кладбищем, на помощь. Он с трудом долез до меня, и мы вместе пошли искать другую могилу. Искали, искали и никак не могли понять, куда она делась. Оказывается, она была ближе к ограде и надо было лезть через канаву. Он встал в канаву и говорит мне, что "я вас перенесу", я говорю "нет", он говорит "попробуем". Конечно, он меня поставил не на другую сторону, а именно в середину канавы. И вот мы оба стоим в канаве по живот в снегу и умираем от хохота. Было ему очень трудно вылезать, так как канава глубокая, и мне тоже. Ну, он как-то выбрался и дает мне свои руки. Я, конечно, раза три еще на животе вернулась в канаву, но наконец выбралась. И все это мы оба проделывали с цветами в руках. Потом мы никак не могли пролезть между крестами, так как мы оба были в пальто. Я все-таки нашла могилу. Наконец мы выбрались с кладбища. Татьяна и Анастасия уже меня ждали на дороге. Я была полудохлая от жары и мокроты. Сели мы в мотор и поехали. Я снимаю с себя сапог, чтобы вытряхнуть снег. В это время по дороге встречается телега. Мы ехали довольно скоро. Мы только чуточку отъехали в сторону, как руль у Лапина повернуло и вот мы совсем передними колесами уехали в снег по фонари и страшный крен на левый борт, я с одним сапогом выскакиваю и на дороге надеваю другой. Что же нам было делать, никого нет и уже 1 час 10 минут. Тогда мы решаем идти пешком домой, но на счастье в эту минуту шла какая-то рота со стрельбы и она откопала мотор, а мы дошли почти что до тира. Мотор нас догнал и мы вернулись благополучно домой. Но дорога была все время такая скверная, что были уверены, что мотор сломается. Против Кирасирского собора. В мы так подлетели, что Татьяна почти что треснулась головой об крышу. Днем во время катанья на тройке мы почти что перевернули другие сани. Так что когда после всего этого мы поехали в наш лазарет, мы были уверены, что перевернемся в канаву или с нами случится что-нибудь еще. Были вчера на башне. Матросы все были очень милы и работали усердно. Тебя там очень не хватало. <...> Вечером Аня кончила нам читать "Наши заграницей". Ольга, конечно, пошла рано спать. А Ты, наверно, наслаждаешься английской книгой. Бабушка прислала книгу "Olive", и Мама ей послала другую. Ну, прощай мой душка. Христос с Тобой... +
Твой Казанец.
Крепко и нежно Тебя целую и долго и много давлю.
Титантис титантис. Дукчик дукчик.
Это воистину гениально и совершенно сумасшедше. Тонкие грани. Хлебников не выдержал кольца Председателя земного шара.
Плоскость II
БОГИ
Туман мало-помалу рассеивается. Обнажаются кручи, похожие на суровые лбы людей, которых жизнь была сурова и жестока, становится ясно: здесь гнездуют боги. У призрачных тел веют крылья лебедей, травы гнутся от невидимой поступи, шумят.
Истина: боги близки! — все громче и громче. Это сонм богов всех народов, их съезд, горный табор.
Тиэн гладит утюгом свои длинные, до земли, волосы, ставшие его одеждой: исправляет складки.
Шангти смывает с лица копоть городов Запада. «Мало-мало лучше».
Как зайцы, над ушами висят два снежных пушистых клока. Длинные усы китайца.
Белая Юнона, одетая лозой зелёного хмеля, прилежным напилком скоблит свое белоснежное плечо, очищая белый камень от накипи.
Ункулункулу прислушивается к шуму жука, проточившего ходы через бревно деревянного тела бога.
Многоуважаемый Михаил Юрьевич
вы, убитый на дуэли из-за какой-то малости или шалости или необдуманной шутки / вы, принявший эту дуэль в силу того что дуэль это признак сильного характера / вы, умевший писать акварели и легкие ноктюрны / вы, сочинявший (полезли насекомые по Горькому) свои сочинения на вольную и невольную тему / вы, призванный на военную службу во славу царя и отечества / вы, успешно проявивший себя в бою и удостоенный медальки за храбрость / вы, сквозь годы ставший почти как туман - во многом конечно же правы
Пресыщение - такое утомительное слово и как легко его написать / но что за ним стоит - когда хочется есть - пресытиться не трудно / и впасть после этого в соблазнительную ересь еще легче
но пресыщение - слово с неустойчивой окраской / потому что пресыщение есть результат процесса / призванного заполнить пустоты между естественным желанием тела пополнить баланс сил / и желанием окультурить глагол "пополнить"
любовь как чувство - признак легкого сумасшествия / мой замечательный век заклеймил это чувство словом - "болезнь" / - наш признак прогресса / тем самым сняв с себя ответственность за поступки общества в целом / и поступки отдельного человека в частности / как все просто решить одним только словом
я родилась в стране где ценностью была пропаганда / где любовь к родине препарировалась словом "выборы" / где слово "пресыщение" было не только ненужным по смыслу / но где-то даже смешным - потому что насытиться Родиной почти невозможно / а другого нам не давали
мы продукт который сейчас не нужен - человек - единица - неликвидный товар /деньги - вот желаемый цензор наших стремлений /"ненужные люди" - вам ведь это знакомо - "Герой нашего времени" - "Демон" -27 лет - вот ваша планка.
2013
посвящается К. К.
Существование - это как если существо бросить в поток времени
отвернуться и забыть о нем насовсем
Интересно проследить за забыванием этого существа
но это уже не существование а виртуальна памятка
на чем стоит мир вещественный
потому что если вдуматься - вещество и существо немного похожи
не только написанием оных слов на стене но и смыслом
которые они несут вытянув руки
вещество разобранная на запчасти вещь
существо разобранное на запчасти сущее
которое незыблемое непознаваемое невидимое и неприкосновенное
его нельзя потрогать
тогда как вещь представляется милым и добрым словом
и если из нас всех вынуть душу
то по отношению к друг другу мы станем только вещью и ничем больше
причем эти существенные рассуждения рассуждали и рассуживали настолько значимые люди
что мои находки этого разнообразия служат только зарисовкой
между двумя существенными разницами - я с тобой - и я без тебя.