"Сегодня самый верный признак могущества – не способность начинать войны, а способность предотвращать их". Это голос из века ХХ, обремененного кровавыми конфликтами и войнами. Принадлежит он американской писательнице Энн О'Хэр Маккормик, которая, пережив две мировые войны, умерла в 1954 году.

Увы, очень скоро могущество стало измеряться количеством региональных войн, которые государство было способно вести в разных частях света одновременно, помимо устрашающего потенциала гарантированного взаимного уничтожения. Подобные сентенции кочевали из одной военной доктрины в другую. Этот критерий сохранился и после завершения холодной войны, вплоть до наших дней.

Да, собственно, работал ли критерий г-жи Маккормик когда-нибудь в истории человечества, ну, скажем, на протяжении последних двух столетий? Работал. Сразу после наполеоновских войн мир воцарился в Европе, в которой Россия играла важную роль. В дипломатических кругах в ходу было высказывание, что ни одна пушка в Европе не может "заговорить" без воли Санкт-Петербурга.

Крымская война положила конец тишине и благоденствию, и истощившие себя в ней Франция и Англия проглядели усиление Пруссии. В результате те же военные вожди, которые сражались под стенами русской Трои, потерпели сокрушительное поражение от "бошей". "У Франции остались только глаза, чтобы плакать", – скажет позже о франко-прусской войне де Голль. Усиление России в царствование Александра III вернуло мир и спокойствие Европе – факт, который признавался, хоть и без энтузиазма, во всех европейских столицах.

Сегодня великие державы Запада демонстрируют гиперактивное участие в региональных конфликтах и, едва покончив с одним, развязывают другой, за которым легко прослеживается следующий…Что это – новый передел мира? В конфиденциальной беседе видный арабский нефтяной магнат недавно заметил: они хотят вернуться под видом протектората туда, где раньше были их колонии. Так просто? А может, это у нас вошло в привычку все усложнять и обманываться кружевом политических словес и благородных поз?

В памяти многих еще сохранился "социализм с человеческим лицом", теперь миру проповедуют "войну с человеческим лицом", называя ее "гуманитарной интервенцией". При этом Россия и Китай выступают в роли пожарного и умиротворителя конфликтующих сторон; страны НАТО – в роли военного и политического навигатора для одной из сторон с использованием открытой и скрытой форм поддержки. Ставка в последнем случае делается на оппозицию, оспаривающую легитимность власти способами гражданского протеста и вооруженного восстания. Для Запада вопрос вопросов сегодня: насколько будут благодарны пассионарии своим покровителям? Пока однозначного ответа на этот вопрос нет.

В обозримом будущем изменения ролевых предпочтений вряд ли возможны. Но перед Россией, как и перед Китаем, встает вопрос: что дальше? Ведь, уходя с пожарища, спонтанного или кем-то спровоцированного, не уносишь ничего, кроме ожогов и не всегда благодарных откликов местных жителей.

При несомненном приоритете миротворчества и разрешения конфликтов через диалог нельзя же исключить, что в мире могут возникнуть ситуации, когда будет необходимо применение силы. Устав ООН не исключает вовсе силовые подходы, но при этом предлагает такой высокий порог их применения, что он не отражает в полной мере накопившийся "грозовой" потенциал современной природы конфликтов. К тому же исторически непротивление злу силой никогда не было постулатом российской внешней политики. В конце концов, разве не "гуманитарной интервенцией" были, по сути, русско-турецкие войны в защиту балканских народов?

Вместе с тем для мирового сообщества неприемлемо, когда кто-то осуществляет единоличное право начать операцию против суверенного государства, провозгласив ее в одностороннем порядке "гуманитарной". Выход из этой ситуации лишь один: разработать и утвердить в качестве международной правовой нормы определение понятия "гуманитарная интервенция" (или любого другого), исключив возможность его волюнтаристкого применения и интерпретаций. Иными словами, нужно обозначить для всех очевидные границы термина "гуманитарная интервенция" (до сих пор весьма размытые), с четко прочерченными красными линиями.

И все же, даже если консенсус будет найден, он не заменит того дефицита "великодержавности", при котором пушки молчат.