[525x700]
Ох и долгая это работа...
Ну и стих, конечно же..Кот Басе.
Море муаровым шелком под ноги льется,
на коже рисует руны прохладной кистью...
Как она светится, как в объектив смеется -
словно в ее ладони ключи от истин,
словно она хранит свои тайны в старых,
спящих на дне, кораблях - как пиратский жемчуг...
Море ложится рядом - волной, муаром -
с самой свободной из всех несвободных женщин
Ты живёшь без него бесконечно долго. Иногда, забыв от себя ключи, ищешь их по буфетам, на книжных полках, понимаешь в поисках - всё без толку. Отдала ему – что ж, ищи-свищи. Но ты сделана разве из пластилина? Тебя легче сломать, чем к земле пригнуть. Пусть весь свет на нём и сошёлся клином, но в печи побывавшая твёрже глина, никакими ветрами её не сдуть.
Ты, себя не раз потеряв на рельсах, в тихой заводи, в комнате запертой рисовала столько печальных версий, что уже совсем не боишься смерти ни в метро, ни в поезде, ни в авто.
А сегодня ты, пробудившись утром, на балконе дверь распахнув в рассвет, ощутила вдруг, что его не будет, что его и вовсе на свете нет, что он просто выдумка, побасёнка, лёгкий выдох, штрих, отголосок, тень….
И она заплакала горько, звонко, вторил ей скворец запредельно тонко. Начинался новый обычный день...
я всего лишь песчинка
в больших песочных часах
в броуновском движении
к центру слепой воронки
в тихом шуршании
иссякающего песка
я сталкиваюсь с тобой
таким-же
неожиданно звонко
я сталкиваюсь с тобой
в самом узком
расчитанном лишь на двоих месте
и пусть всего на мгновение
мы все-таки вместе
на миг перед пуском
в россыпь падения
мы в эпицентре чуда
и совершенно пофиг
что будет
после того как
мы минем
суженный профиль
и чья-то недрогнувшая рука
перевернет часы
Я обожаю дерзить и кусаться, прятаться в старый плед, по-вашему мне с небольшим за 20, зато по-моему, нет. Я чисто – пушиста, пока не спустилась с какой-нибудь дикой скалы, где ветрено, мшисто, и парашютисты, и планеры в виде стрелы. Я часто резка, даже неосторожна, бросаю хозяев и дом, я очень люблю шоколад и мороженое, и газировку со льдом. Я славно – приветлива, млеюще – ласкова, я, может, улягусь у ног – до первого летнего с яркими красками, до первых лучей на восток. Простите, мои одиноко – двуногие, я, может, еще забегу. Есть только свобода, подъемы и броды, и солнце на том берегу.
Я люблю вот такие свежие, предосенние вечера, воздух пахнет землей и нежностью, пухом облачного пера, тихой песней, цветными брызгами, терпкой солнечностью вина… Воздух пахнет моими мыслями, упорхнувшими из окна.
[450x600]
Трусость – самый страшный порок
Вокруг да около ходишь, о том о сем, от каждого слова бьется, болит, трясет – так нож под плащом изменником пронесен, так перед смертью себя выдыхают: все. Так воду в пустыне по каплям считают, по впадинам, где выступает соленый пот, так замирает над смертником вдруг топор, так замирает смертник на плахе под яростным лезвием... Это предел. Скажи. Тают в песках коварные миражи. Я по-звериному чую, как ты дрожишь, как ты боишься выйти на рубежи. Как ты пытаешься выдержать мой ответ – словно по коже вихрем гуляет плеть, словно огонь разносится по траве, словно тебе в нем тысячи лет гореть…
…Все о погоде да о мирских делах.
Ночь примостилась месяцем в головах,
и тишина густая вокруг, как мгла…
Главного не сказала.
Не сберегла.
Да, это больно. Да, это очень больно. Это костры французов в первопрестольной, это с церквей летящие колокольни, над Хиросимой – ядерная зима. Да, это страшно. Да, это очень страшно. Это сегодняшний день обогнал вчерашний, так в заключенных стреляет дозорный с башни, чтобы проверить, не сломан ли автомат. Да, это жутко. Да, это очень жутко. Так в остановку на скорости мчит маршрутка, это не черный юмор, а злая шутка, кем-то сто раз просчитанная в ночи. Это тяжелый, в спину летящий камень, как сопромат в обложке от Мураками, это как «no comment» и «no coming».
Это слова.
Пожалуйста, помолчи.
Просто сейчас я встану, вдохну три раза, /глаза б не смотрели, да чувствую третьим глазом/, я удалю все лишние сны и фразы, чтобы по жизни – весело, налегке. Дворцы и соборы сеткой опять закрою, а то, что разрушено – вылечим и отстроим, у нас – исторически – просто страна героев, нам не в новинку – замки да на песке.
Как на экзамене: ты провалился – выбыл, сам виноват – наделал, дурак, ошибок, да, а еще я хотела сказать спасибо за пресловутое «как закалялась сталь». Это цинично, неправильно, как обычно, это лисички над волнами держат спички, море горит – так странно и так привычно, что надоело…
Пожалуйста, перестань.
Кот Басе
[700x464]
[500x700]
«ты меня хоть изредка вспоминаешь?»
нет, конечно.
разве что…
иногда –
если вдруг коснутся печальных клавиш
чьи-то пальцы тонкие,
и вода
как-то неожиданно тронет веки.
толком ничего не успев понять,
проворчу под нос, осушая реки:
«что ещё за глупости, твою мать?»
или кто нечаянно плюнет в душу –
просто так. от боли и маяты.
можно бы, конечно, его не слушать,
только он потерян.
совсем как ты…
или если ветер из Приднестровья
мимолётно выдохнет дух степей…
или вдруг из строчек чужих любовью
засквозит…
тогда вот – хоть сутки пей! -
всколыхнётся Нечто в надёжной клетке,
заскребёт царапками, заскулит…
Нечту много ль надо? пять грамм в пипетке,
каплю правды в сухость скупой земли…
но когда зверёк этот неуёмный
мне грудину выскоблит до кости,
я скажу уверенно, что не помню.
слишком больно помнить тебя.
прости.
Картинка Легендыосени
Это просто история без героев, эпизод подслушанных разговоров. Он мечтал, что когда-то их будет трое, и она улыбалась – еще не скоро, он писал за двоих по ночам программы, потому что парню, конечно, проще, и при встрече ее молодую маму называл серьезно «любимой тещей». Он работал, как проклятый, снял квартиру, разбирался в шубах, духах, бриллиантах, и она смеялась: «Уйди, противный!», но у жизни тысячи вариантов. И когда наконец-то купили кольца, вдруг пришел анализ с пометкой «онко-», и романтик с верой народовольца стал ненужным больше больным подонком. Крест вдовы – печальная перспектива, молодая жизнь, не судите строго…
Он остался ночью в пустой квартире – умирать бессмысленно, понемногу, он был предан больше, чем бренным телом, он был предан всем, для чего дышалось, в лунном свете плавилась и блестела рукоять отравленного кинжала. Он не верил в Бога, не верил в черта, он хотел, не мучаясь, просто сдохнуть, но рентгеном заживо перечеркнут, перестал делить «хорошо» и «плохо». И весной – после трех беспощадных химий, воскресая чьим-то порывом воли, он вернулся к жизни – худой, как схимник, обескровлен – только не обездолен. Он отстроил мир – по следам, крупицам, по кирпичику – точно, до сотой дюйма, он сумел от смерти освободиться – и остаться светлым, простым и юным, не просил у неба достойной мести – Бог и так ему предоставил фору, никогда с подругой, потом – невестой не случилось лишнего разговора. У него родился кудрявый мальчик, через год – его отраженье – дочка. Потому что быть не могло иначе. Потому, что быть не могло – и точка.
Через много лет на случайном рынке, выбирая детям хурму и груши, он увидел в нищенке над корзинкой ту, которой однажды он стал не нужен. Им обоим было слегка за сорок, только время въелось в нее печатью… Эпизод подслушанных разговоров, лучше б было просто не замечать их.
Он смотрел – и ужас больничных пыток, всех мучений, что разрывали сердце, в этом взгляде виделся так открыто, что она искала, куда бы деться, что она всей черной, пропащей сутью понимала, что ей за это будет… Сверху мудро и строго смотрели судьи. Мимо шли равнодушно и молча люди.
Они больше не встретились – даже взглядом, никогда друг другу и не приснились.
Берегите тех, кто сегодня рядом. Берегите.
И – оставайтесь с ними.
Текст Кот Басе
Изображение Легендыосени.