Утро было промозглое. Прямо-таки мерзкое было утро. Из дверей "Бродячей собаки" показалась высокая тёмная фигура. Молодой мужчина замер на крыльце, вглядываясь в туман.
— Как в Лондоне, — подумалось ему. — Покой.
Лондон порою представлялся Городом Песочных Часов, где от одного переворота до другого сыпались дни его юности в незримом ожидании — ожидании возвращения на родину. Чувство это было выражено не мыслью, но беспокойством, неясной тоской, которая от чего-то особенно ярко ощущалась в пасмурные дни. И всё-таки это был покой. Да, покой, ибо в огромном городе он был заточён, вынужденный проникать в генетику и медицину, и воспринимал Лондон как неизбежность, выраженную временем.
Было начало седьмого, и на улицах почти никого не было. Или это только так казалось из-за тума-на. Хотя, может быть, это был смог. Мирослав — так звали мужчину — двинулся по направлению к дому.
— Лечь спать или поехать в лабораторию? — мысли рассеянно возникали в голове. Казалось, что это и не его вовсе мысли, а он их только цепляет из тумана, неловко задевает и проскальзывает мимо. Сам же он ощущал себя неполным, почти прозрачным или, вернее сказать, местами про-зрачным, как пунктирная линия. От этой разорванности Мирослав сделался чувствительней: город представился большим, всепоглощающим, воздух — не влажным, но даже каким-то сырым, запахи — жёсткими, тинными. В носу неприятно покалывало. Всё вокруг было вялым: серые люди в чёр-ных одеждах и белых автомобилях превращались в туман; серо-белый дым, как серная кислота, плавил всё, и очертания города стирались на глазах.
Мирослав остановился, запрокинул голову, зачем-то пытаясь разглядеть за подсвеченной пеленой мутное небо, снял очки, чтобы протереть их. Собственно, окуляры были ему не нужны — видел он лучше всякого другого человека. За серыми стёклами он скрывал глаза...
— Дурацкие очки, — только он подумал об этом, как мысль его перескочила на что-то другое, на что-то неясное, рассеянное и, безусловно, приятное. Мирослав настороженно вытянулся струной, прищурился, по-собачьи выдвинул вперёд подбородок, едва заметно зашевелил носом. Нечто, которое вот-вот грозило появиться из тумана, уже сейчас отчётливо пахло шоколадом, кофе, све-жим деревом и марихуаной, а ещё дождём и рассветом. Это было что-то, что можно было бы за-печатлеть, оставить и даже полюбить. Молодой человек машинально сунул очки в карман пальто вместе с платком, оставшись стоять посреди уличного тумана. Он закрыл глаза и глубоко вдохнул. Мир теперь был завершённым, сложноцветным, без всяких там бело-серых разводов. Сырой запах тумана всё отчётливее перетекал в нечто; нечто всё решительнее приближалось, легко и бесшум-но поравнялось с ним и стало удаляться.
— Куда? — тряхнув головой, как бы удивился он, но глаз так и не открыл. Молодой человек раз-вернулся на каблуках, подождал несколько секунд и двинулся за удаляющимся. К слову сказать, с закрытыми глазами было даже уютнее, ничего не мешало улавливать запах, который, кстати, никуда и не спешил, а просто удалялся, перемешиваясь и становясь единым нераздельным. От запаха делалось тепло. Город со своей зябкой суетливостью отступил, отхлынул туман. Запах остановился, и Мирослав остановился тоже.
— Какой странный аромат, — думал он. Несколько секунд он стоял совершенно неподвижно, а потом открыл глаза. — Как неудобно получилось, — огорчённо и чуть сконфуженно Мирослав по-смотрел на прядь каштановых волос в руке. — Чепуха, — фыркнул он, одёрнул руку и коротко огляделся. На остановке, — а находился он теперь на обычной автобусной остановке, — собирал-ся серенький народец из тех, что косят под туман. Рядом стояла девушка с запахом и каштановыми волосами, насквозь пропитанными кофе, шоколадом и кучей всего другого. Мирослав посмотрел на неё, будто она не осознавала происходящего, будто это всё было не по-настоящему, а лишь во сне, а во сне, как известно, можно делать что угодно. Подумать только, как это прекрасно: позволить себе думать, что мир лишь грезится! Небольшой рост, длинные яркие волосы, грозящие перейти не то в коричневый, не то в красный, кремовое пальто с высоким воротником, чёрный сложенный зонт-трость — то, что бросилось в глаза в первые секунды.
— У вас зелёные глаза, — со скрытым укором сказала она. Глаза Мирослава действительно были зелёные. Не просто зелёные, а цвета нового салатового фломастера, каким дети рисуют траву у дома. Красивый и совершенно дурацкий, карикатурный для глаз цвет. Без очков лицо молодого человека выглядело несколько безумным, растерянным. Казалось, большие зрачки не на чём не фокусируются. Цвет выдавал диковатую сущность. Наверное, когда-то они были другие — ну там карие или хотя бы серо-зелёные, — но Мирослав этого не помнил и старался не думать об этом. В его памяти был рубеж, за который он не переступал. Молодой человек верил, что цвет вернётся потом, сам собой. Только нужно постараться, изобрести этакий билет в прошлую жизнь, где всё будет по-другому. Он поморщился.
— Она знает, —
Читать далее...