Городом привычных лиц может стать место, в котором вы еще ни разу не были. А все равно там - привычные лица. Знакомые носы, прямо-таки родные глаза, изученные до мельчайшей трещинки губы, идешь, и чувствуешь себя демиургом-недоучкой: читаешь мысли, предсказываешь судьбы, по выражению глаз определяешь настроение.
А если бы в этот момент тебя щелкнул по носу настоящий бог, и рассказал бы тебе, дурашке, что тот, кого ты принял за почтальона, на самом деле наемный убийца, а женщина в сером пальто - актриса закрытого театра, и что кондуктор в трамвае приглядывается к пассажиру на первом месте не потому, что отчетливо видит в нем безбилетника, а потому, что он показался ему неизвестным ведущим неизвестного шоу, то вот тогда внезапно все лица становятся чужими, и город перестает быть привычным.
И ты, демиург-неудачник, поймешь, что привычных лиц на самом деле не так много, как ты думал.

В теплом кафе с деревянным полом можно было спрятаться от липкого дождя, пристающего к каждому прохожему, как нищий, выпрашивающий немного денег скорее уже по привычке, чем из-за необходимости. Дождь все умолял прохожих подать ему неведомую милостыню, а мне его унылое нытье быстро надоело.
А в кафе с деревянным полом красивая взрослая официантка на высоких каблуках сурово спрашивает, чего я желаю. Но ведь не скажешь ей, что мне...
- Порцию лета, пожалуйста.
- Вам под соусом или без? - ухмыльнувшись, спросила офици... нет, называть эту женщину официанткой - кощунство.
- А как лучше?
- Никак: лето по любому выходит дрянное. Его не умеют готовить ни в этом кафе, ни в этом городе, - женщина внимательно посмотрела на меня. У нее были крупные черты лица и идеально уложенные в высокую прическу волосы.
- Тогда два кофе.
- Вы любите кофе?
- Ненавижу.
- Я тоже.
И мы сидели в пустом кафе, за окном плакал дождь-попрошайка, а мы пили горький невкусный кофе и заедали его шоколадом. Эта богиня, на землю заявившаяся, конечно, чисто из скуки, сняла туфли и отложила блокнот, в котором раз за разом вычеркивала выполненные заказы.
Мы говорили о том, как же невкусно тут готовят лето, слишком много соли и ненужных пряностей, и, да, оно постоянно подгорает - заводы не прекращают работу ни на день, ни на секунду, и потому лето тут лучше не заказывать.

Ты щуришься от яркого неземного света, устало вздыхаешь и начинаешь следить за этим миром, хлопотать, выслушивать миллионы воззваний к себе, просьб, проклятий, иррациональные вызовы: "Эй ты, я в тебя не верю, слышишь?", и мысли, мысли, мысли. Хлопочешь, бегаешь с материка на материк, проносишься тенью над океанами. Видишь, как люди убивают, грабят и обманывают, прикрываясь твоим именем, а простые наблюдатели прикрывают свою лень и нежелание что-то изменить словами: "Ничего, их покарает бог". Ты ухмыляешься и ставишь в уме галочку: "Да-да, покарай его, когда выдастся свободная минутка".
И в этот момент, наверное, безумно хочется быть человеком. Смертным и имеющим на небе каких-то неведомых богов, на которых можно валить плохое и хорошее.
Но тут ты вспоминаешь, что, собственно, выхода нет. Тебе придумали бессмертность и вечные обязательства. И жить приходится снова, себе не найдя двойников.

На нашей улице заблудилась весна.
Она вертела в руках потрепанную карту города, заправляя за ухо постоянно выбивающуюся прядь длинных волос, разглядывала узоры на своих феньках, надеясь в переплетении разноцветных ниток найти дорогу, но в них - дорога жизни, а уж никак не путь к городской ратуше. Там, на главной площади, наверняка проводились работы по подготовке торжества в честь важной гостьи, а гостья эта сейчас бессильно опустилась на тротуар и кляла всех богов, знакомых и незнакомых, за то, что попутка поймалась слишком поздно и ментоловый ветер, обещавший подождать у городских ворот и показать все-все, наконец свистяще вздохнул и ушел, и именно поэтому она сейчас на незнакомой улице сидит на незнакомом тротуаре.
Прошедший мимо булочник добродушно кинул понурой весне монетку.
Та удивленно посмотрела на нее, потом улыбнулась и как-то вплела в волосы.
Из-за угла уловилось облегченное дыхание ветра: "Нашел!"

Наконец я не выдержал и лег на спину, широко открыв глаза.
Проклятый сон не шел, не знаю, в каких переулках он заблудился. Возможно, он так же взаимно спрашивал у тишины, где я, раз за разом выпивая рюмку какого-нибудь дешевого бренди.
Не знаю, где гулял мой сон, но со мной его не было. Зато не покидало дико жгучее желание курить.
Магазин на противоположной стороне моей улицы. Сияет начищенными витринами.

На улице - ужасающе трезвая четкость, тишина и безлюдье. Наверное, если бы я не знал, что мой город может быть и таким, то я наверняка автоматически несколько раз моргнул бы, подумав, а не уснул ли я все же. Но мой город так может. И он знает, что я тоже могу вот так: выйти ранней весной на улицу в потрепанных джинсах, домашних тапочках на босу ногу и укутавшись пледом по самый нос. Выйти за сигаретами, которых никогда не курил.

Художник сидел на самой середине моей неширокой улицы, прямо на асфальте, чуть повернув голову набок. На его коленях покоился планшет, на нем - белым призраком бумага, а слева лежала нетронутая кисть и краски. Я забыл про магазин сел рядом с художником, даже не боясь разрушить всю эту атмосферу, ведь она всегда в воздухе, а сейчас все было настолько прозрачно, что, казалось, воздуха нет, атмосфера - мы.
- У вас ноги замерзли, - заметил художник.
- Знаю.
Лист был пуст. Руки художника - чисты. Он просто сидел посреди улицы и смотрел туда, куда она утекает. Точно по центру между домами кто-то подвесил луну.
- Почему вы не рисуете?
- Не хочется. Посмотрите... Посмотрите на лунную дорожку и эти дома. Смысл этого мира в красоте, а мы просто никчемное наполнение, - художник чуть прищурился и еще сильнее наклонил голову.
- Если бы не мы, то всего этого не было, - возразил я.
- Нет. Красота перманентна, она существовала всегда и будет существовать вечно. Она как душа, вселяющаяся в только что родившееся тело. Понимаете?
Я кивнул:
- Понимаю, но не хочу верить.
- Почему?
- Просто мне противно быть неодушевленной физической материей, смысл существования которой дать жизнь красоте.
Художник выглядел так, словно я со всего маху дал ему пощечину, а мне ужасно захотелось спать.

Это цитата сообщения Хаэль_МакРори Оригинальное сообщение

акрил



Настроение сейчас - свернулся спать

зима пишет акрилом – белым. ей не нравится то, что происходит с полотнами днём: линии расползаются и тают, пятна становятся бурыми… усталая зима снова берёт кисточку, выдавливает на палитру из картонки акрил – и пишет, пишет, по прежним наброскам, по дорогам, по крышам, по ёлкам, по окнам. и правда, каждый день чувствую себя каким-то рисунком, рабочим наброском. не нужно столько смотреть на метели… и рисовать в три-четыре слоя белым акрилом.

Я сидел в полутьме кинотеатра прямо напротив режиссера и сценариста в одном лице.
- Смысл в бренности бытия... - томно сказал пастор и ещё одна бусинка его лютеранских четок с только мне слышимым грохотом ударилась о нижние.
- Разве? Мне так не кажется. Нам попытались показать, как ныне низки стандарты жизни среднестатистического жителя нашего города, - с угрозой начал мэр, поправляя галстук на своей толстой шее, и распаляясь с каждым словом сильнее. - Что в корне ложь и вранье, конечно. В каком таком районе живет главный герой, что у него в квартире нет света и постоянно не работает отопление? Я считаю, что такие фильмы...
- Да нет в этой картине социально-политического аспекта, - снисходительно улыбнулся мэру пастор. С ним божья сила. - Только моральный и духовный смысл, моральный и духовный...

Режиссер неслышно хмыкнул и прикрыл глаза рукой.
Я понимающе улыбнулся.
"Удалась моя затея?"
"Удалась, безусловно."

- А мэр дело говорит, - точно и совершенно по-стальному выговаривая каждую "р", сказал глава полицейских участков. - В ленте много поддельных фактов. На улице нашего города преступный элемент не смог бы безнаказанно вытащить у главного героя кошелек, что он сделал примерно на тридцать второй минуте фильма. Это вранье. Нехорошо. У нас в городе такого нет.
- Да потому что это не ваш город! - драматично воскликнул местный член писательского клуба. - Формально - да, это наши улицы и дома, мосты и заводы, но это мир чувств и мыслей главного героя, это его личный город!.. Как вы не понимаете: искусство далеко от обыденности. В искусстве смысл. Вы слепы! Вы не хотите видеть этот штамп безысходности на лице героя. Он потерял себя, он не может себя найти...

Режиссер с еле скрываемой иронией во взгляде смотрел то на одного оратора, то на другого.
Я же не отрываясь смотрел на режиссера.
"Да неужели никто не догадается..."
"Не догадается. Твоя шутка безупречна"

- Да-да, именно, найти! - радостно подхватил пастор. - И потому он покончил жизнь самоубийством. Он - заблудшая душа, возжелавшая ошибочным способом вознести свое сознание к Богу...
- А мне кажется, весь сюжет - просто фон для безупречной эстетичной красоты картины как таковой, - изящно приподняв руку, высказался художник. - Ведь правда в красоте... Правда и жизнь - все в ней.
- А вы как считаете? - вдруг обратились ко мне.

"Это финал?"
"Да. Сделай это красиво."
"Звучит пошло, однако."

Я вздохнул и обвел присутствующих взглядом.
- Этот фильм - подсадная утка для таких, как вы, для людей, умеющих отыскать неведомый смысл в семидесяти шести минутах о дне обычного офисного работника. Работника, который ест, пьет, работает и ходит в уборную. Смысл в том, чтобы заставить вас выдумать смысл. Вы справились...
- Блестяще, - продолжил фразу режиссер и торжествующе улыбнулся. - Удалась моя затея, герр журналист?
- Удалась, безусловно, - откликнулся я.

Сегодня наш город затопило.
По улицам с бешеной скоростью неслись волны ветра, ветер завывал и шумел, и случайные прохожие превращались в случайных свидетелей невидимого Армагеддона. Они задыхались, щурили глаза, почти тонули, но всё равно упрямо шли вперед до первого магазина или подъезда, где можно было укрыться и отдышаться.
Но ветер умен. Он ручейками протекал в каждую щель, каплями оседал на каждой шляпе, каждом плаще. И всякий, кто выплывал из этого бешеного потока, с удивлением ощущал себя полностью пропахшим соленой водой.
Ветер залил все до самых крыш, последнем пределом стала длинная остроконечная кирха - она молча набрала в себя побольше воздуха, и щупленькому герру пастору казалось, что он попал в подводную лодку. Пастор нервно вертел четки, будто это как-то заведет механизм, отвечающий за подачу кислорода.
А ветер все несся - вот он наткнулся на уже закрывшиеся городские ворота. Плотина воздвигнута.
Всю ночь ветер плескался в городе, вздымался невероятными волнами, ломился в окна и двери. Рычал, клокотал, выл.

Под утро открылись городские ворота и ветер вытек весь, без остатка.

Это цитата сообщения -licht- Оригинальное сообщение

***



Настроение сейчас - вот такой вот, мать его, творческий посыл

Заткните в глотку звук, кретины, поглубже, чтоб остался там
и изуродовал картинку трупа в черно-белых клавишах.
Проткните звуком душу. Сломайте пальцы, вынесите труп
подальше, на задворки, туда где не найдет никто, кроме
испуганных детей, ищущих крыши и тепла.
Бросайте прямо в грязь, да так чтоб грязь и кровь смешались
воедино, бросайте так, чтоб был понятен весь ужас звука
тем замерзшим детям, что будут тыкать палочкой или носком
ботинка в спину, проверять - живой?
Нет, не живой давно, заткните ж, сволочи, поглубже в глотку звук,
пусть он сожжет, сожрет - не пожалею. Убейте, черт возьми,
и изуродуйте же наконец
картинку трупа.
Чтоб не видно было золота волос, и пальцев, и тем более -
не видно глаз. Сломайте, выкиньте.

Стреляйте в пианиста, когда его игра - предел возможности и силы.

 

Мы с моим домом похожи на врача с пациентом.
Вечером я прихожу и устало вздыхаю, глядя на поблекшие занавеси, замершие часы и застывшие стеклянные глаза - окна.
Я вздыхаю и принимаюсь делать стандартные процедуры по приведению пациента в стабильное состояние.
Ввожу контрастное вещество - включаю свет. Вывожу из организма токсины - открываю окна и выбрасываю мусор. Набираю капельницу-чайник.

Иногда, когда я не успеваю на последний автобус, а после опускаются шлагбаумы и начинается ночная смена у сторожевых, мой дом мертв целые сутки.

Слушать этот музыкальный файл

Иногда я не успеваю на последний автобус, а после опускаются шлагбаумы и начинается ночная смена у сторожевых, а значит, я не попаду домой.
И тогда мне приходится оставаться наедине с темнотой и городом.
Мой город из темно-серых монолитов, мой город под клубами черного дыма из труб заводов, мой город отлично сочетается с темнотой, похожей на солдатский плащ, продырявленный фонарями-пулями. Город хочет только одного: умереть. Ему надоели люди, эти эритроциты в городской крови, текущей по венам-улицам. "Вот бы заболеть раком", - думает город, он хочет, чтобы внезапно у него отказали жизненно важные органы: разом сломались все механизмы центрального завода, лопнули толстые трубы, по которым идет газ и вода, оборвались все провода и попадали все электрические столбы. Люди сделали из города какого-то Франкенштейна - искромсанного, изукрашенного узорами швов и напичканного железными болтами.
Жители в этом городе быстро засыпают, и только тогда он открывает свои зажмуренные глаза и ощущает себя немножко мёртвым: спящие в своих домах люди похожи на замершие тромбы.
И я иду по городу, по серым шероховатым плитам, грею руки в карманах жесткого пальто, оттаиваю в маленьких ресторанах, где почему-то играет старая эстрадная музыка и люстры всенепременно в абажурах с бахромой. Мне, если честно, плевать на город, и ему - плевать на меня. Мы живем в чудесной гармонии. Я меланхолично отмечаю, что городу опять заменили кардиостимулятор - привезли новое оборудование на производство, взамен старого - город же заметил, что я снова без шарфа и у меня замерзли уши.
Так и живем.
А потом, завидев ярко-алое пятно на центральной дороге - мой автобус - я снова удивлюсь тому, как быстро прошла эта холодная весенняя ночь.

Пьяные летние ночи не дают мне покоя. Уже сейчас я засыпаю рядом с распахнутым настежь окном только потому, что начали петь птицы, а их пение на рассвете - это же лето, это же безумно жаркое удушье, испанские аккорды и...
Сегодня ветер с моря. Он безжалостно выдувает случайные образы лета из моих реальностей, что появляются перед настоящим сном, и я закрываю окно, натягиваю на себя одеяло и замерзшим пальцем ковыряю бетонную стену, надеясь, что вот-вот научусь разрисовывать все узорами инея - а как иначе избавиться от этой болезни, этого пьяного лета, которого никогда не было и уже не будет? Придется застрять в зиме и постепенно забыть обо всём, кроме работы - разрисовывания окон инеем.
Я закрываю окно и уже не могу заснуть.