Настроение сейчас - Хорошо)А Сашка в Метро...завидно немного* * *
Разлиты в электрическом дыму
железных листьев тонкие сюиты.
Похожие на маленьких муму
кассирши разноцветные сердиты.
Метро, в твоих раскидистых руках
тепло, как в продуктовом магазине,
где, со снастями юбок и рубах,
все тети, дяди, дети - на резине.
«Где ты купил зеленые очки?»
«На кольцевой у бабочки-скрипачки,
пиликавшей, как будто вопреки
царившей всюду океанской качке.
Нас вынесла огромная волна
и схлынула, но, верно, не людская:
так пафосная звездная война
выносит уцелевшего джедая,
так плот из прелых листьев и мацы
выносит верой крепкого раввина
туда, где объявляют мертвецы
и темных лиц натянута резина.»
* * *
Вот слышен голос труб иерихонских,
он замирает в точке болевой.
Но волос человечий или конский
намотан на запястье кольцевой?
По матери я тоже парикмахер
и электричек оперных суфлер,
но мне продели в ноздри черный маркер,
стреляющий катренами в упор.
Кому-то Парки, а кому – припарки,
как мертвой примадонне бигуди,
а кольцевой аптечные прилавки,
лечебные пиявки на груди -
для тех, кто отличает их рисунок
от хаоса бильярдных черепов,
которых гонят прямо в устья лунок
уколы тонких белых черенков.
Тут лузы, люстры, люди, полицаи
и мраморная грубая листва.
И нет на мне ни умного лица, ни
какого-нибудь детского лица.
Другие тоже так – одна лепнина:
провалы глаз, суровые углы -
штурм Зимнего и взятие Берлина.
Слова приходят, но уже малы.
* * *
Две собаки по метро кочевали.
Мы дневали там, они - ночевали.
В переходе их, видать, зачинали
под горячечное брень-трали-вали.
Вот, казалось бы, какая безделка -
величали их не Белка и Стрелка:
величали их Чапаев и Петька,
хоть оно бы и понятней, заметь-ка.
Впрочем, были это псы-ветераны,
сквозь подземные стальные бураны
прорывавшиеся с боем и лаем.
Никому такого не пожелаем.
Где теперь они? К собачьей ли маме
улизнули, или в белом вигваме
с Линчем Дэвидом. Иль Костя Рупасов
числит их среди заоблачных асов?
А бомжи и музыканты-мутанты,
нацепив иссиня-черные банты,
все играют в эти нарды и фанты,
исчезая, лишь очнутся куранты.
* * *
Ты в комнату впорхнешь (тебе светло-о)
и крикнешь, отставляя помело:
"Внизу – лампад неоновое жженье!
Там чебуреков жертвоприношенье,
там каждое небритое мурло
поет и пьет!"
Но в этом отношеньи
мое метро пустынно и мертво.
Я слышу только лязг и рев машин,
бормочущих прямые директивы,
и вижу грустных женщин и мужчин,
читающих чужие детективы.
У нас с тобою личный детектив.
Я промолчу. Но слышен звук гортанный:
орет, отведав падали, мой гриф,
хотя он не крылатый, а гитарный.
* * *
В кладовке у бога – снега
как средство для облачной стирки,
мука на мацу, кочерга
и пресные слезы в пробирке.
Он в ступе толочь известняк
пытается дряхлой десницей.
Растрепывает березняк,
скоблит переулки скребницей.
Нисколько не стар и не прост,
он горд, как художник, мозолью:
смотри на ветвей перехлест,
обсыпанный мелом и солью.
Но если дохнёт кукловод –
мороз до костей продерет
и здания, и пешеходов,
и хитрый подземный народ
в таинственной тьме переходов.
[441x331]