По капиллярам,
артериям,
венам
Сердце качает старательно веру.

Связаны клеточки
пяток
и темени
Верою в прошлом и в будущем времени.

Тернии.
Ссадины.
Путь продолжается….
Вера в любовь на губах запекается.

Сердце
слабеет –
нет счёта потерям…
Вера мутирует. Стала неверием


Донора!
Донора!
Резус и группа?..


Не совпадение…
Кончено…
Глупо….


Ель Серебристая

Всё вроде бы сквозь туман… Смесь горечи с тишиной…
Теряю ключи, зонты… и что-то мешает спать.
Пока ещё я больна… Приглядывая за мной,
заботливый ангел мой печально вздохнёт опять…
Ему невдомёк, увы, откуда такая хворь.
И лечат ли доктора подобный недуг… И как?..
Ладонью поправит вновь взъерошенный свой вихор,
и молча пойдёт след в след… Забавный такой, чудак…
Но добрый и озорной, и вечно суёт свой нос
в компьютер (кому пишу?), и в чашку с моим питьём,
потом проверяет пульс… И только в глазах вопрос:
«Ну, что у тебя стряслось???»

Не верит, что всё путём…

Людмила Вишнякова

А это неминуемо, смотри: сначала - по сюжету - будет слово,
неловкое топтанье у двери; влюбленные, бездумно, безголово,
мы вышагаем город от и до, охваченные общей лихорадкой,
не оставляя за собой следов, сбегая от родителей украдкой.
А будет все по плану, расскажи, какие там у нас большие планы,
про звательные замуж падежи, про скромный быт шута и несмеяны,
про бесконечность будущих ночей и наш с тобой счастливый, редкий случай,
про то, что я ничья и ты ничей, про то, что так, наверно, даже лучше...

А дальше? Дальше утро. В цвете беж покажет время облик обезьяний,
и вот уже виднеется рубеж, где боль и неизбежность расстояний.
А мы с тобой на этом рубеже случайно разминемся на перроне.

И я не та, и нет тебя уже, и я не знаю, где ты похоронен...
Но там, в моем далеком далеке, в пространстве нестерпимо глупых сплетен,
где трескается наледь на реке и ничего не слышали о Лете,
неделя до скончания зимы, до взрослости - четыре с лишним века,
обшарпанный подъезд, и ты, и мы, два маленьких счастливых человека;
и столько слов, и все слова - не те, болтливых не пускают в эмпиреи.
И мы молчим, уткнувшись в темноте замерзшими носами в батареи.


Юлия Драбкина

У тебя распорядок, работа, стремления, дети,
у тебя биография - нечего ставить на вид.
У меня - словно черная сотня чудовищных йети
поселилась в душе, превращая ее в неликвид.

Ты неплохо живешь и доволен судьбою своею,
ты настолько здоров, что не знаешь дороги к врачу.
Я себя заразила тобой и все время болею,
я в хронической стадии, то есть, себя не лечу.

У тебя даже ангел-хранитель холеный и гладкий,
безмятежно расслабившись, курит кальян в стороне.
У меня настроения - ноль, и пальто без подкладки,
и под ним, отморожено, сердце щемит по весне.

Но не видит никто, как поспешно, неловко, нелепо
в суете не беря ничего из поклажи дневной,
вот из этого теплого, тихого, светлого склепа,
оставляя горящим пространство за влажной спиной,

ты сбегаешь ко мне, без остатков надежды и веры,
в мой затерянный мир непогоды под крышей дождя.
Так бегут от любви светоносной прекрасной Венеры,
с наступлением тьмы к Прозерпине в Аид приходя.

Юлия Драбкина
[700x388]

Вот - рукою подать - благоденствие:
ухватись и впадешь в забытье.
Вот висит уже сотое действие,
ни в кого не стреляя, ружье.
Вот подсчеты: потеряно, пропито,
разбазарено столько-то дней,
конвертация личного опыта
происходит с годами больней.
А, плевать! Лучше выйду на улицу,
все плохое закрою на ключ.

Город. Пасмурный вечер сутулится
от синеющей тяжести туч.
Бог Потопа на небе куражится,
под ногами - река широка.
Я промокла. И счастлива, кажется:
и родители живы пока,
и мелькает гроза фотовспышкою,
и глаза все еще горячи,
и ребенок прижался под мышкою -
а других и не надо причин...
Горизонт золотистою граппою
заливает закат-винодел,
дождь оконные стекла царапает,
доводя до двухсот децибел
силу звука в природе. Но где его
перекрыть тишиной островной...
Лужа корчит лицо лицедеево,
поднимаясь от ветра волной.

До чего же твое праотечество
суетливо, отец Авраам:
чуть зима - и бежит человечество
врассыпную, скорей по домам,
то молитвы, то детские жалобы
вперемешку бубня на бегу.
Да и я о своем рассказала бы,
только вслух не могу, не могу,
безвозвратно теряю звучание,
стоя в центре людской толчеи.
И бессрочная эра молчания
наступает на пятки мои...

Юлия Драбкина

Мне пять веселых лет. Автопортреты, каракули, пространство-решето
и на резинке варежки, продеты сквозь рвущуюся вешалку пальто.
Еще я всех горластей и вихрастей, ни страхов нет, ни бед, ни горьких дат,
меня хранит от всяческих напастей веселый симпатичный Бог-солдат.

Дворовые гуляния на ужин, зачитанная книжка вместо сна,
мне транспорт никакой пока не нужен, мне так по нраву пешая весна.
И, презирая время-лженауку, я отпускаю свой кабриолет:
Бог-лейтенент ведет меня за руку, как и бывает в десять с лишним лет.

Как будто на себя карикатура, смешная у любви в большой горсти,
как тысячи других, как просто дура, как женщина неполных двадцати,
срываю якоря, молчит охрана, плевать, что по дороге утону:
в сопровожденье Бога-капитана пока не страшно даже на луну.

Отсчитываю время - четверть века, и хохочу, судьбу перемолов,
а Бог-майор с глазами человека опять идет со мной без лишних слов
туда, где в золотых семейных клетях, как на душе - один переполох,
где нет спасенья, только если в детях, недолгое, длиной в последний вдох.

Но к тридцати опять забудешь кто ты, да зеркало твердит "не тот, не тот",
кривляясь, отражаются пустоты, и хочется подальше от пустот
бежать, как обреченный уголовник от следствия. А где-то за спиной
немолодой угрюмый Бог-полковник, уже не поспевающий за мной.

Зайдем в кафе, усталый мой смотритель, прости меня, шальную, не серчай...
И Бог, снимая генеральский китель, из рук моих берет горячий чай.
И мы вдвоем на побережье Леты, два клоуна под крышей шапито,
болтаемся как варежки, продеты сквозь рвущуюся вешалку пальто.

Юлия Драбкина

И пока кто-то женится, душится, парится, обрываясь резко,
На карнизы встает и за бороду треплет немого Бога,
Мы придумываем ответы позабористей в эсэмэсках,
И по кухням ночами в бокалы льем кто-то пива, а кто-то грога.

И пока побережья заморские стонут тягучим и терпким блюзом,
Пахнут устрицы морем, в ведерке со льдом как прежде —
Мы корячимся в муках, не разродившись никак союзом,
Засыпая по спальням в пижамах, трико, и иной одежде.

Неподдельно от боли воя в пустынных просторах комнат,
Стережем одиночество. Свято храним, как зеницу ока,
Пока где-то нас ждут, пока где-то нас все же помнят —
Нам гордыня не даст проорать, как же дико нам одиноко.

Катя Цойлик

Ну ладно. Хватит меня испытывать. Давай с тобой, Господи, просто жить.
И ты перестанешь меня воспитывать, а я перестану тебя хулить.
Про маски… Пусть будут на мне, пожалуйста. Поди, страховаться же не грешно?
И дай мне любви своей, вместо жалости. Искрить не обязано, но должно.
Я не сбиваюсь, ты там не нервничай. Во мне радаров, как в тебе сил.
Спасибо, что отучил соперничать, хоть и никто тебя не просил.
Давай не будем с тобой о правилах, вся соль в исключениях, знаешь сам.
Уж коль подзатыльником не исправило — то нравоучением куда уж там.
Ты просто взирай иногда по-божески, чуть-чуть корректируй, чуть направляй,
Людей подбирай мне не по похожестям, а по нутрякам. И не болтай,
Совет тебе, с всякими лжепророками, их кроет потом так, что просто жесть.
Питаясь любви твоей всласть потоками, пытаются в шкуру твою залезть.
А в целом, все чУдно. Глобально, весело. Весь мир затаился и ждет конца.
Побольше бы легких, воздушных песенок, и был бы еще урожай винца.
Хотя, знаешь, все же я за растительность. А от алкоголя меня мутит,
Так что усыпи этих верхних бдительность, пускай прорастает, пускай дымит.
Стандартно: побольше любви и радости. И вовремя чтобы на тормоза…
И вот что: прощай нам, ведь мы от слабости…
А если страшно — закрой глаза.

Катя Цойлик

Уходят дети в электронный мир,
И это так удобно - поначалу:
Мы, возвращаясь в логово квартир,
Усталые, детей не замечаем.
Скучают книжки, свалены в углу,
И кубики заброшены куда-то.
На всех планетах - в холод и в жару
Воюют электронные солдаты.
Врастают дети душами в экран.
Потоки крови в схватках рукопашных.
Но умирать от виртуальных ран
Нисколечко не больно и не страшно.
И хочется - добить наверняка,
Добить, чтоб мОзги брызнули потешно.
На мышку жмет мальчишечья рука,
А взгляд пустой, бессмысленный, нездешний...
Зато - порядок в логове квартир.
Свободы у родителей навалом.
Уходят дети в электронный мир,
И это так удобно - поначалу...

Татьяна Щербинина

Счастье разбирали на запчасти.
У кого – в любви, кому - во власти.
У кого – в березке у дороги,
а кому - то - в помыслах о Боге.
У трудяг – без продыха в работе,
а у мам – о маленьких в заботе.
И в деньгах, и в играх разной масти,
и в вине искали люди счастье.
А оно почти неуловимо.
Вроде рядом. А проходит мимо.
Будущим манит, свербит вчерашним.
Прячется куда-то в настоящем…

Ирука

А придёт весна – будет радостно-звонко падать с небес вода,
и ворвётся горячих бликов коварная солнечная орда, -
и начнут сновать по бессовестно нежной коже туда-сюда,
рассыпаться по волосам.
Станем снова с кем-то плести венки и прятать лицо в листве,
станем снова с кем-то мотать круги и путать неверный след;
а куда укрыться, когда теплом заливает весь белый свет,
а на сердце – базар-вокзал?

А придёт весна – я куплю себе новых платьев и разных бус,
всё забуду враз, вспомнив тёмного пива холодный вкус;
поменяю мировоззрение, перекрашусь и постригусь,
песни выучу наконец…
А растает снег – и случится со мной половодье и беспредел;
я сойду с орбит, я сойду с обид, я найду себе двести дел –
и забуду тех, кто отдал меня, променял меня, проглядел,
и заеду в двенадцать мест.
Мне – глядеть в трубу, и, кусая губу, ночами читать Саган,
чьё-то имя пробовать, примерять, проговаривать по слогам.
А придёт пора – мы тогда и сами растопим кругом снега,
расплескаем медовый зной.
Я не Жанна д’Арк – хоть упряма порой, и зла, и в руке копьё, -
над моим врагом никогда не кружит голодное вороньё;
не из тех, кто сразу, придя-увидев, сомнёт – и берёт своё…
Но один из этих –
уйдёт за мной.

Екатерина Михайлова

Пусть кто-то от страсти рвет платье и выдирает волосы,
А кто-то до боли хлещет ладони, когда ты танцуешь, в такт
А хочется теплой руки на плече и хриплого голоса
На ушко шепнувшего: "Дура, простынешь, давай-ка, возьми пиджак"
Пусть кто-то в хмелю твое имя твердит, после выпитого вчерашнего
А кто-то пускается в тур приключений за дерзкой тобой,
А хочется мягкого пледа, с ногами тебя забравшего,
И чашечки чая, заботливой поданного родной рукой.
Пусть сто раз огоньками зажгутся глаза на тебя смотрящего,
Пусть от страсти и боли плавятся телефонные провода -
А хочется очень простого, как в детстве, и настоящего,
Которое только твое, даже если ты снова шагнешь не туда.

Катя Цойлик

Первая, кто не “в общем”, не “просто так”,
Кто не судила — молча сняла с креста…
Только лишь мне приметным движеньем губ
Ласково прошептала, что я могу
Прыгнуть однажды с крыши и не упасть…
Кто объяснила, что означает “страсть”,
Кто зачеркнула “пройдено” и “нельзя”
И отдала мне больше, чем я мог взять…
Кто не по разнарядке, а от души
Мне показала — как хорошо грешить.
И оказалось, в общем-то, нет греха
В том, что в себя поверил и смог вдыхать,
Пить это небо, словно хмельной кисель…
Кто мне сказала: “Ты не такой как все…”
И не во сне, не в сказке, а наяву
Так невзначай напомнила, что живу…

Игорь Приклонский

А жениха мы найдем тебе нежного-нежного,
Будет туфельки покупать, пяточки целовать.
Ну а пока - пару шагов по манежу,
Ну а пока - первые ласковые слова.
Выйдешь из комнаты... и незаметно - замуж...
Вечно бы девочка, вечно бы на руках ...
Ну а пока - ложку за папу и ложку за маму...

И за того... сказочного жениха...

Сола Монова
[604x453]

В то время и в средних широтах гуляли пассаты,
в то время деревья, как водится, были большими...
Размеренный пульс окончания семидесятых
стучал, как поздней нам сказали, в застойном режиме.
Уже д'Артаньян возвратил королеве подвески,
и Гоголь уже написал о летающей панне...
Я помню девчонку с мальчишкой. Обычных. Советских.
Живых, остроумных и слывших душою компаний.
Им были еще неизвестны объятия сплина;
для них в партитуре нашлись энергичные ноты:
они хохотали и пили дешевые вина,
они бесподобно умели травить анекдоты.
Но только они попадали в одно помещенье -
как будто бы свет выключался в большом кинозале...
Планета на эти часы прекращала вращенье,
и словно по прихоти мага, слова исчезали.
И воздух сгущался, как жар вулканической Этны;
Они замирали, друг друга коснувшись случайно...
Меж ними струилось молчанье, как дым сигаретный,
и всем очевидна была их неловкая тайна.
А рядом - горбушки, стаканы да шпроты. Аскеза.
А рядом - лились из колонок битловские нотки...
Но стоила мессы их странная кома together,
смесь боли и счастья, смятенный отрезок короткий.
Любовь и такою бывает - пугливее лани.
И тех, кто в себе ее носит, никто не осудит...

Полгода спустя он бессмысленно сгинет в Афгане.
Она выйдет замуж.
Но помнить, наверное, будет.

Габриэль Александр

В бою за добро все средства вполне хороши.
Любой рычажок пригодится тебе, Архимед.
Как это легко: вещать про величье души,
но знать, что души как реальной субстанции нет.
Природа мудрей: сквозь камень пробьется трава,
найдя без ошибок свой точный единственный путь.
Какой это бред: себя превращая в слова,
считать, что словами - и только! - исчерпана суть.
Въедается в кровь предчувствие грустных вестей;
потеряна карта маршрута, надежды, родство...
И мы говорим: всё это во имя детей,
поскольку иначе неясно, во имя чего.
Поплавай поди, коль мелью сменяется мель;
поди воспари над грядою привычных планет...

У жизни людской, по слухам, имеется цель
помимо сведенья баланса, которого нет.

Габриэль Александр

Раскроить бы небо пополам, заглянуть в разрез, увидеть Бога:
«Как Ты там? Всё судишь по делам? А за мною дел сегодня много?

Я – как все – исток добра и зла. Осуждаешь? Или, скажешь, сносно?
Как Тебе «вобще» мои дела –вот сейчас и в прошлом – високосном?..

А у вас весна опять сбоит, ну, а мне – куда до идеала?
Здесь ведь как? То слог не тот, то вид, там – напрасно шла, а тут – стояла:

никуда не деться от судЕй –люди вечно ищут виноватых:
тот – неблагодарный, тот – злодей… Был ли кто тут без вины когда-то?

В общем, в мире совершенства нет. Так что Ты ко мне – не слишком строго…
По делам? Семь бед? – один ответ. Но и тот, конечно же, у Бога…

От меня до неба – сотни вёрст. Да и не спешу пока отсюда:
мне хватает лампочек и звёзд, так что я до времени побуду?

Я потом наговорюсь с Тобой (много ли осталось десьтилетий?) –
там, где жизнь становится судьбой, там, где нет меня уже на свете.

А сейчас – попробуй: не виня. И за всё прости меня, дурёху,
и храни бичующих меня, потому что им, наверно, плохо.

А ещё: позволь хранить других –так, как будто я у них – одна лишь.
И, пока мой голос не затих, я уж постараюсь: Ты же знаешь.

В общем, сговоримся? По рукам? Не сердись, что я – как будто «всуе»:
где молитвы множатся, как спам, захотелось – как-то напрямую,

словно мы с Тобой наедине или – нет: на связи остаёмся.
Что – тарифы? Дело не в цене. Главное – услышь, а там – сочтёмся».

Лана Яснова
[614x460]

Вот дом, где каждый гвоздь забит моей рукой,
Вот три ступеньки в сад за приоткрытой дверью,
Вот поле и река, и небо над рекой,
Где обитает Бог, в которого я верю...

Я наливаю чай, ты разрезаешь торт,
Нам звезды за окном моргают близоруко,
Но мы из всех миров предпочитаем тот,
Где можем ощутить дыхание друг друга.

Очерчивает круг движенье рук твоих,
Рассеивает тьму сиянье глаз зеленых,
И наш домашний мир, деленный на двоих,
Огромнее миров никем не разделенных.

Игорь Царев

Говорят, что весна. Я синоптикам верю на слово.
Ими честно заслужен пропахший апрелем сестерций...
И в порядке вещей, если с ритма сбивается сердце;
я люблю тебя, жизнь, даже если ты снова и снова...
Наше прошлое вряд ли потянет на статус былого;
и напрасно пером ты к чернильнице тянешься, Герцен.

Мы искали и ищем. И значит, однажды – обрящем.
Потому как весна. А весною нельзя по-другому.
Пусть журчат наши реки, покуда не впавшие в кому,
и стучит в наши двери умение жить настоящим,
вместе с теплым дождем и воздушным коктейлем пьянящим,
и с безродной тоскою, еще не набившей оскому.

Мы надеждой себя слишком долгие годы травили
и привыкли к манящему вкусу медового яда...
Уплывают, как дым, времена снегопада и града
в те часы, когда солнечный луч нас пронзает навылет.
На исходе привал. Лишь идущий дорогу осилит:
это лозунг для нас, для людей неособого склада.

Наши игры с тобой все никак не сверстаются в роббер,
в чем изрядная прелесть. Не время еще об итоге.
И, покуда застряли в пути погребальные дроги,
бес бушует внутри и грозит переломами ребер.

Пусть растает, как тучка на небе, дождинка на нёбе.
Мне не хочется знать, что написано там, в эпилоге.

А.Габриэль

- Ты чувствуешь? Вокруг весна…
Зеленый трепет ожиданья
И непонятные желанья
Разлила в воздухе она.

- Послушай, это все обман, смешные выдумки
поэтов. Что с этого, в итоге, нам? Без разницы –
весна и лето…

- Ты понимаешь, я весной
Дышу как будто по-другому,
Брожу в волнении по дому,
И удивляюсь, что со мной!

- Наверно, авитаминоз… Ешь фрукты, просыпайся
позже, а, может, это от мимоз, будь с аллергией
осторожней.

- Я очень радуюсь весне
И чувствую ее круженье,
Тепло лучей, планет движенье,
И днем, и по ночам во сне.

- Не забивай себе мозги, Подумай лучше
о зарплате, или попей пивка с тоски. И говорить
об этом хватит…

Нам не понятен мир чужой -
У каждого своя ментальность.
Но воздух напоён весной,
И это – главная реальность!

Петр Давыдов