Ей не страшно к нему: у неё работа, друзья и дом,
она уже и время выкраивает с трудом,
чтобы побродить по развалинам старой жизни.
Надо съездить в книжный, купить пальто,
и сходить туда, и придумать это, и сделать то.
Но она всё откладывает на потом,
и не думает даже, что это - признак.

Он спокоен, улыбчив, гостеприимен, -
очевидно, его настиг
тот же самый покой; можно смело наклеить стик
\"мой хороший знакомый\", \"друг\";
рассказать, как легко оказалось его простить,
как ей нравится жить одной, как царевне в башне,
как гуляет сама по себе,
как ей нравится этот стиль.

Но, когда он её обнимет,
её вдруг начнёт трясти
мелкой дрожью - как на морозе в одной рубашке.

Ей-то слышно, как стены падают,
в ворота вламывается орда,
как цунами сметает целые города,
как орут сирены и бабы - \"пожар! пожар!\", как
в Венеции поднимается к крышам домов вода,
как шуршит рукав у маньяка,
предвкушающего удар, -

а она повторяет отчаянно:
да,
да,
да.

Никого не жалко

Ракель Напрочь

Сообщения кратки, звонки аккуратны, редки -
только громкая связь и сирены не утихают.
Всё в порядке, просто не езди по красной ветке,
слышишь меня, не езди по красной ветке.
Извини, что звоню тебе с пустяками.

Всё в порядке - как в день творения, как в начале.
Всё очевидно, просто, кристально ясно.
Всем довольна, Господи, - пусть они отвечают,
пусть они что угодно, но отвечают,
потому что счастливым есть за кого бояться.

Кто бы знал до сегодня, как много Тебя на свете,
сколько носит в себе любви заносчивый, гордый город.
Здесь не выдержат ничего никакие сети.
Может, впереди вовсе даже не полстолетья,
а два-три последних утренних перегона.

Может быть, я тогда лишнего с жару, с пылу
наговорила, - бурю устраивала в стакане.
Что-то ещё хотела, - ну вот, забыла.
Что-то хотела сказать, а теперь забыла.

Извини, что звоню тебе с пустяками.

Ракель Напрочь

Его из меня по частям вынимали,
Как плод с пороком.
Я днями лежала под одеялом,
Дышала плохо.

Синела, бледнела, плевалась ядом,
Стекала пеной.
А он в это время бродил во взгляде,
Бежал по венам.

И доктор кричал надо мной медсестрам:
\"Скорей зажимы!\"
И тыкал мне в грудь чем-то острым-острым.
Все время мимо.

А тот, что по венам стекла осколком -
впивался в сердце...
И чудилось, он поправлял мне челку,
Просил раздеться...

Руками холодными под халатом
Гулял и взглядом,
Но доктор меня возвращал в палату
Седьмым разрядом

Анна Тукина

…А я неуклюж с тобой, как большая панда, как старый баркас на фоне изящной яхты. И вечно с тобой ребята твоей команды, и вечно с ними в каких-то чужих краях ты. Они-то мальчишки, и все, как один, верзилы, в роскошных тату и с цепями на четверть пуда. Ты кошечка-пусси. Я рядом с тобой Годзилла. Триасовый ящер с назойливой верой в чудо.
Понятно, что всё нелепо, но всё же верю. И теплится где-то в сердце – а вдруг, а если?! В колонках душевно плачет Мэрайя Керри, а я в старом кресле, помятый, как Элвис Пресли…
…Но сколько подобным мыслям не отдавайся, не светит мне стать нужнее, чем те мальчишки. И жаль, что в продаже отсутствует тип девайса, который бы мог отслеживать эти фишки. Который бы мог увидеть анфас улыбки, и мысли того, кто трёт тебе спинку в ванне…
Швырнёшь мне смычок, прикажешь – сыграй на скрипке. А я не умею даже на барабане.
И мне не по сердцу записывать эти ноты и плакать с листа, проглатывать соль бемолей. А ты для меня, как обруч стальной гарроты. Ну, что за любовь в кромешной пучине боли…

Алексей Порошин

Цветочки, скобочки и кавычки, и нежны суффиксы, как суфле -
растут личинки любовей в личках. Еще не \"гоп\", но уже \"але\".
И начинается - буря мглою, фонарь, аптека и лунный диск,
случайно пишешь \"проснись со мною\"(по Фрейду) вместо
\"со мной простись\".
Пока что вечер и прост, и весел, в кармане лето, вокруг зима,
но начинает штормить: \"а если...\" И понемногу плывешь с ума
без рулевых, запятых, \"и\" кратких… Упарив море, как коноплю,
(чтоб обнажилось на дне, в остатке, без роз и кружев, одно - \"люблю\")
хватаешь жабрами воздух-строчки. „Какого, - шепчешь себе, - рожна...\"
A малосольное многоточье уже слагается в \"приезжай!\"

Но в планах божеских всё иначе.

На отмель вывалив потроха,
взлетаешь нафиг к чертям собачьим, в пике играешь под дурака,
когда никак не наступит утро, хоть звезды капай, паси слонов,
когда не можешь проснуться мудрой и твердо знаешь: не всё - рaвно,
когда живется на грани фола, и в кровь закушены удила,
когда стихи обжигают горло и запиваются из горла,
когда на море меняешь прудик, но продаешься за еврогрош,
когда поймешь – ничего не будет, но по привычке еще живешь.

Гуппи

А все со временем замерзает, а что замерзло - то не болит,
и я от прошлого ускользаю куда-то к морю, на край Земли,
весна весною, но небо - выше, я дотянулась до самых звезд...
ты говоришь - я почти не слышу, ведь жизнь полна и других знакомств.
Ты мне с вопросом "что, больно, больно?" - я отвечаю "терплю, терплю,"
меня тревожат морские волны и свежий ветер играет блюз.
Во сне я путаюсь в коридорах и понимаю: не суждено,
ты мне по-прежнему очень дорог, и очень важен, и нужен. Но...
я не рыдаю под одеялом, с души давно сорвала кольцо...

недавно с ужасом осознала:

я забываю твое лицо.

Второе августа. Четвертое. Девятое.
Десятое. Бессоница. Дожди.
Двадцатое. Бульвар желтеет пятнами.
Двадцать второе. Кто-то приходил.
Потом звонил. Двадцать седьмое. Пятница.
Вот-вот повысят цены, говорят.
Напиться что ли с горя, да расплакаться?
Тридцатое. Второе сентября.
Начнем опять считать с начала месяца.
Бульвар желтеет пятнами. Дожди.
Ну что мне делать - петь или повеситься?
Прости меня. Мне плохо. Приходи.


Юлия Вергилёва

Ей периодически снится высокая лестница:
карабкается, словно там наверху ждёт Бог.
Проснётся... в одну из пятниц, раз в несколько месяцев,
садится у барной стойки и слушает рок.
Живите, как вам живётся... а не надуманно.
Дышите не кислородом... а тем, чем дышится.
У всякого же на свой лад настроены струны.
У каждого ведь по разному едет крыша.

Юля Волошина

Прошло, прошло, прошло и это — библейский мирный царь не врал — и увлечение брюнетом, и завихрения сюжета, и все вопросы без ответа, и близость судьбоносных жвал, давно желающих отведать, насколько крепок твой хитин.
Сосед за столиком напротив дымит крепчайшей сигаретой, и мир чужих, враждебных спин туманится, плывёт, отходит опять к задворкам бытия. Кривит соседка сочный ротик, но, слыша "лапочка моя...", с готовностью в ответ смеётся, и продолжается игра — с ленцой, бездумно, самотёком.
В окне крупицы серебра летят из тёмного далёка — зима, как никогда, щедра на запоздалые осадки. Кофейный бог, густой и сладкий, глотком последним нежит нёбо, вот-вот, и выходить пора туда, в объятия озноба, но я держу, держу момент, как держат паузу актёры, а вечер, прикорнув у шторы, глумливо шепчет: "Веры нет.... Весь мир — театр, игра бездарна". Киваю: "Да". Коньяк янтарный преобразил бы интерьер, но, избегая полумер, предпочитаю в чёрно-белом. Ночь набирает децибелы и намекает на абсент. Спасибо, нет.
Бежать отсюда, где люди покупают чудо в бутылках тёмного стекла, на улицу, под фонари, живущие неярким светом, которым познаётся мгла. Нарушив прагматизма вето, бежать туда, навстречу лету, в свой личный маленький Тибет.
Но, между тем... Пройдёт и это, и мир откроется тебе...

Уже Другая

Ему было нечего ей предложить..
А звезды.. Что звезды? Их в суп не положишь..
Он мог бы Вселенной ее окружить
и бархатом трав.. но травой не поможешь

сплести разноцветную, яркую быль
с домами, гостями, охотой и пиром,
где в море житейском - достаток и штиль..
И он для других отпустил ее с миром..

Ему было нечего ей предложить..
Лишь пламя в груди, да мурашки под кожей,
да душу готов был еще заложить..
А звезды.. Что звезды? Их в суп не положишь..

И жизнь протекла, как из песни река,
полна и легка, и чиста, и красива..
И весть получил он, как взрыв у виска:
что супом из звезд быть могла бы счастливой..

Мария Говорухина
[640x454]

Войти в ту же реку,
Влезть в старую кожу…
Попытки - нелепы,
А шансы – ничтожны.

Но маюсь надеждой
У запертой двери,
В метаниях между,
Из «верю» в «не верю».

На гуще кофейной…
Авось да срастутся
С таким наслажденьем
Разбитые блюдца.

Александрина ван Шаффе

У тебя есть работа, планы, творческая возня,
У тебя в блокноте дневник, на холсте мазня,
У тебя есть друзья, к которым пора бы пойти,
И куча всего, что хотел почитать в сети.

И внезапно все это остыло, оставлено во "вчера",
А сегодня - ее пароли и номера,
Ее руки без маникюра и без колец,
И глаза, в которых ты видишь - тебе конец.

Алия Ахверди

Ну, здравствуй, ошибка моя фатальная. Я тоже застрял в ледяной глуши, и тщетно пытаюсь найти проталину в заснеженных дебрях твоей души.
Вчера я раскладывал карты веером, в пасьянсах на части судьбу дробя, безумно желая, чтоб ты поверила, что мир не обязан вокруг тебя вращаться, одаривать светом ласковым, скулить у твоих королевских ног, раскрашивать будни цветными красками…
Ты, знаешь, а я бы, наверно, смог тебе подарить пусть не всю Вселенную, но свой уголок на её краю. Я даже согласен, пускай разменная монетка согреет ладонь твою. Из пальчиков выскользнет и покатится, легко затеряется где-нибудь. Ты снимешь корону, и в белом платьице проводишь монетку в последний путь.
На все ледяные четыре стороны ты можешь отправить меня – пойду. А, хочешь, я стану придворным вороном, как в сказке? Но только имей в виду, что воронам свойственно одиночество, во взгляде таится немой укор, а их потрясающий дар пророчества, как правило, сводится к \"Nevermore!\"
И всё б ничего, но уйти по-доброму уже не получится - злись, не злись. Зверек, что от боли кричит под ребрами, когтями стальными кромсает жизнь, судьбу изменяет по наущению той силы, что всякой другой сильней...
И пройдена точка невозвращения, и стимула нет возвращаться к ней.
Короткие тени скользят по комнате, луна безразлично глядит в окно. В моем беспокойном, но тихом омуте чертей разномастных полным-полно. Они на свободу рванут при случае, и всё это действо, как мир старо. Потрепанный бес, одолев излучину, уткнулся рогами в мое ребро. Увы, как бывает порой, не сразу я сумел догадаться, что он не враг. На ниточках, к пальцам твоим привязанным, душа моя пляшет не просто так. В экстазе порочном гремит оковами, звенит бубенцами, как верный шут.
Но, Ваше Величество, расколдовывать меня бесполезно - напрасный труд. Мы верим, упрямо творя грядущее, едва ли не каждому миражу.
Нарядная жизнь, как строка бегущая, мелькает, а я на неё гляжу. Поэтому пусть всё идет по-прежнему, своим чередом в суматохе дней…

…Искрится на солнце вершина снежная, и ворон устало кружит над ней…


Владимир Плющиков
[640x440]

Люблю людей,
и по наивности,
открыто с ними говорю.
И жду распахнутой взаимности,
а после горестно курю....

Игорь Губерман...

Это цитата сообщения --__JOSE_ASH_-- Оригинальное сообщение

Я разбила коленку - смешная нелепая травма.
Йод, зеленку и спирт доставай – лей на ранку смелей!
Я разбила коленку, и это ни сколько не странно:
Я уставилась в небо, а ямка была на земле.

Я разбила коленку - не голову, вот что приятно!
Я разбила коленку за то, что была неумна.
Пусть сегодня немного пугают кровавые пятна -
В скором будущем ссадина будет уже не видна.

Я разбила коленку. Спасибо вам, духи Природы,
Что на глупом примере открыли житейскую гниль.
Я разбила коленку – я стала на время уродом,
Для того чтобы видеть вперёд на 400 миль!!!!!!!

Сола Монова,2005
[500x369]

нам не нужно кричать и делать акцент на имени.
если верить дыханию, слышится \"обними меня\",
если видеть двуличие, - жаться душой к обочинам.
под замочные скважины чувств голоса заточены,
но не каждый почувствует главное.
Богу - Богово.
посмотри на свободу зеницами одинокого
и не бойся терять. но пока твои страхи мнимые,
я дышу так, чтоб слышал \"Господи, обними меня...\"

Юлия Гридасова

говорить не посмел - сиди теперь и строчи. "я отдал тебе и бессонницу, и ключи, я позволил себя погладить и приручить, ну о чем ты молчишь, о чем ты сейчас молчишь.

что тебе предложить, покуда я пуст и гол, ну вот разве надежный дом и накрытый стол, ну вот разве спасти от от бурь, отгоняя боль; почему ты смеешься, будто бы режешь вдоль.

почему лишь с тобой я крепко и долго сплю. без тебя даже кости держатся на клею. я смотрю и молчу о том, как тебя люблю - это полупрозрачный танец. постыдный блюз.

это бог нас сшивает - криво, наискосок, чтобы ты без меня смогла, ну а я не смог; из чего застрелиться - браунинг или глок?"

он молчит, в небе тишь, тулузский, вишневый сок.
она смотрит и смотрит прямо ему в висок.

Сиддхет

Она выходит замуж. Так она
Сказала мне, прощаясь на рассвете.
Все просто: ей нужны семья и дети,
А у меня есть дети и жена.

И в этот миг забарабанил дождь,
Ручьями слезы потекли по окнам.
Она сказала: - Может, подождешь?
А я сказал: - Не бойся, не промокну,

И бросились друг к другу второпях,
Так, словно бы не виделись два года.
И оба ощутили на губах
Горчащий вкус непрошенной свободы…

…Дождь кончился. И дышится легко.
И солнце в лужах первый луч полощет.
И женщина вдогонку - босиком…
И плеск ее шагов, как звук пощечин.

Михаил Полячек

За выбор выжить любой ценой
ты часто платишь несоразмерно,
ты веришь в святость пропорций, но
пьянчужкой дремлет беда под дверью,

и ты, шагая через порог,
опять споткнёшься, ругнёшься матом
и выйдешь в утро - серым-серо -
один из многих, персона грата,

персона \"wanted\" (поймать живым,
достать из мёртвых - всё, как обычно)...
Привычным жестом вскрывая швы,
что так похожи на ряд кавычек,

ты будешь гордо идти вперёд,
почти свободный, похмельно-мятый...

И будет утро - серым-серо,
одно из многих. Почти бесплатно.


Анна Рубинштейн

ну а небу - никто не ровня,
и на землю никто - не пал.
мы и любим теперь - бескровно:
кто попало - в кого попал.

мы рисуем себя - с нажимом,
и где тонко - туда и рвём ,
будто сами - себе - чужие,
будто сами - себе - ворьё.


Катя Селюк