наконец она вышла
-ну как тебе это?
-слишком красное
страсти и так хватает
размышлял он вслух
поглядывая на часы
-это?
она скоро преобразилась
-слишком изящное
ты в нем ослепишь толпу
смотрел он нетерпеливо
-это?
скинула она то что было
в примерочной
и нырнула в другое
-слишком блестящее
остановит движение в городе
будет мозолить
чью-то немую ревность
ты помнишь
я все еще не люблю магазины
-может быть это?
осталась она совсем голой
к его замечанию
-это мне нравится
проверено временем
-девушка
крикнул он громко
-заверните вот это
мое любимое
во все остальное
что мы уже перемерили
Когда эмоций в тебе на город, а мыслей вовсе на всю страну,
то тянет выбраться на озёра - врезаться лезвием в синеву
воды, испившей весенних ливней; царапать пальцами медь песка,
и выть устало, голодно, длинно - такая к ночи идёт тоска,
что накрывает тебя без меры. Толстовка влажная, мёртв костёр,
и не хватает ни сил, ни веры - плевать, насколько язык остёр
и сколько денег в твоём кармане, на пальце сколько твоём колец,
всё то, что зиждется на обмане, обречено на худой конец.
И вой, и плачь, и смотри на пламя, страны единственный гражданин -
корона есть, на флагштоке - знамя, одна трагедия - ты один.
Склон обрывая, мы пальцы сбивали в кровь,
мир становился отвесным и каменистым.
Кто из нас был сорвавшимся альпинистом?
Мягкую землю каждому приготовь.
Нам оставалось – яростно верить в жизнь,
кожу сдирая, в скалу упираясь лбами,
воздух хватая запекшимися губами,
мы говорили друг другу: Держи! Держи!
Когда не осталось ни выступов, ни ветвей,
когда на канат над пропастью время вышло,
кто первым ослабил хватку и не услышал,
как порохом вспыхнуло солнце в сухой траве?
Садишься к костру, смеешься и ешь с ножа,
и слушаешь дождь, набросив брезент на плечи.
У меня вся душа исписана твоим именем,
Изрисована и исчеркана, как поля в тетради.
Мне твой внутренний голос телеграфирует:
«Жди меня».
И я жду напролом, как больная, чего-то ради...
Я пропитана запахом свежей миндальной стружки –
Мне твой взгляд под язык положил цианистый калий.
Мы жестокие дети, нам лень собирать игрушки.
Мы друг друга послали туда же, где так искали.
У тебя между ребер кипящее пеной море.
Ты забрал мой спасательный, кинул его другой.
Я сижу на траве и пьянею от ветра. Спорим,
Я смогу продержаться всю жизнь под твоей водой?
Мне твой внутренний что-то ответил неясным матом.
Пальцы помнят отчетливо линию твоих скул.
Так же только, наверное, мать с войны ждет солдата.
Ты еще не вернулся? Я ставлю тебе прогул.
я устала завидовать этим улицам...25-07-2013 23:49
я устала завидовать этим улицам.
вот прохожие мимо идут, целуются,
он высокий, худой и немного щурится
от затопленной нежностью пустоты.
обнимает её, зарываясь в волосы,
что-то на ухо шепчет чуть хриплым голосом.
я стою и считаю на "зебре" полосы.
он смеётся. почти как ты.
А встреча - знаешь - всегда внезапна...16-07-2013 18:41
А встреча - знаешь - всегда внезапна, как нападение на патруль. Так кошка крадется на мягких лапах и прыгает резко тебе на грудь, так лайнеры тихо ныряют в бездну всего за каких-то семнадцать миль до точки прибытия.
Я исчезну. Так лучше - не стоит судьбу дразнить.
Но если когда-нибудь вдруг случится внезапная встреча, случайный миг - дай силы пройти, не остановиться, кивнуть - и не перейти на крик. Остаться спокойной, чужой, холодной - не выдать присутствие мятежа, готовой поспорить на что угодно, что все испарилось, и мне не жаль.
Но страшно, как будто без этой силы не дотянуться. Не уберечь.
И если б я что-то сейчас просила, то только:
Не дай нам подобных встреч.
Играю громко, поётся скверно, запрячу март у себя в глазах; я знаю, мы родились, наверно, на разных северных полюсах. Наточит время свой ржавый ножик, уйдем тропинками наугад. Смеёшься: "Вы очень с ним похожи", я скалюсь - "О, я, конечно, рад". На сизом небе - следы пожара, осколки света на синь сукна, "А вы вполне неплохая пара, я как-то видел вас из окна". Я бьюсь с тобой, как с болезнью бился - мой плеер, сон, аспирин-упса. (Не дрейфь - не то что бы я влюбился, мне просто не о чем стих писать.)
Играю громко, на окнах - пламя, поётся хрипло, но на ура. И снова в душу мне лезет память, как перелётная мошкара.
На крыше - танго, смешно, опасно, горит, целует в глаза заря. И может, было всё не напрасно, и может, было-то всё не зря. Чаи на кухне, плоды поспели, смеёмся смехом святых детей, "Серёж, мы, кажется, повзрослели", о да,конечно, куда взрослей.
Играю громко, поётся пусто, на спящем небе следы от пуль, не бойся, это уже не чувство, а просто грёбаный мой июль. Да брось - какое же это горе, обычный мелкий такой прострел... я просто снова забил на море, а значит - снова не загорел. Я верю в сказки - тайком, отчасти, но так, что глупо уже менять. Тебе сейчас пожелаю счастья, а значит, будет и у меня. И просто я ничего не знаю, и просто ты говоришь о нём. Мы если встретимся, то узнаем, а может, даже ещё кивнём.
Играю громко, поётся басом, лицом по желтому кружеву.
Ты только, милая, улыбайся.
Иначе я не переживу.
[504x700]
Я тебя отпускала корабликом по ручью,
Объясняла серьезно, что хватит, что не хочу.
Три-четыре минуты грустила, гадая в чью
Разогретую гавань ты чутким уткнешься носом...
И спешила отпраздновать первый свободный день,
Собирая подружек по радости и беде.
Приползала под утро хмельная... а ты сидел
На скамейке несчастный, влюбленный и без вопросов!
Я тебя отпускала синицей и журавлём,
Каждый раз чемодан выставляла в дверной проём
И старалась ругаться нематерно за рулём,
Подъезжая к парковкам столичных аэропортов.
Ты писал, что у Индии мой сокровенный вкус,
Что, любимая часть на Иврите зовется «Кус»,
Что вчера [между делом] с дружком покорил Эльбрус...
И являлся под окнами с песней на трех аккордах!
Я тебя запускала ракетой к другим мирам,
Ты вскрывал себе вены и горестно умирал,
Кровь хлестала фонтанами из самодельных ран
И летала по комнате - вроде как невесома.
Мне тебя приходилось стремительно возвращать,
Гладить стрелки-манжетики и наливать борща,
Пересказывать байки о добрых простых вещах,
Подпускать твои руки к своим эрогенным зонам.
А потом я подумала: «Может не отпускать?
Все же мы с тобой оба болеем за ЦСКА,
Золотой на запястьях, серебряный на висках,
Ты меня осчастливишь такую же дорогую!»
И тогда я сказала: «Ну ладно уж, обними,
Мой возлюбленный Царь свою нежную Суламифь...»
И вот только я это сказала... как в тот же проклятый миг...
Ты послал меня к дьяволу и...
Память приходит кошкой. Тихо. На мягких лапах.
И, оказавшись близко, сразу – глаза в глаза.
Всюду тебя отыщет, будто знакомый запах.
Знает, что ты не сможешь памяти отказать.
Правдами оцарапав, тут же следы залижет,
будто бы зацелует жгучую колею.
Ластится, льнёт к коленям, чтоб оказаться ближе.
Чтобы из чашки сердца вылакать весь уют.
Память приходит кошкой. Тихо. По кромке ночи.
Только смахнуть попробуй – когти вопьются в плоть.
Цепкая хватка львицы.
Память сегодня хочет
глубже в тебе остаться. Или тебя вспороть.
Крадучись, незаметно, в дом и ко мне заглянет.
/Ночь на любых широтах – это кошачий час./
Жадно приникнет к сердцу будто бы к валерьяне…
ночь равняется расстоянию от одной лопатки до другой лопатки06-07-2013 02:18
ночь равняется расстоянию от одной лопатки до другой лопатки
потому что лопатки словно попытки крыльев
но едва коснувшись подушки думаешь — все в порядке
нас в очередной раз спасли прикрыли
слава богу об этом никто никогда не снимет фильма
и никто над этим не будет плакать как над собственным
тихим горем
просто если прижаться к друг к другу сильно
сердце на мгновение становится одно — там где двое
чтобы не слишком много ветра воды и ветра
медленно привыкаешь к тому что воздух живет повсюду
чтобы вдохнуть и выдохнуть незаметно
ятебянезабуду [700x465]
Нет, он не придёт - ты ведь это знала.
но плелась за ним - до гроба, холода, до финала.
если б ты умела понять сначала
свою цену, истинный рост и вес...
ты бы не скулила потом, что больно,
не смывала б тушь натуральной солью,
ты жила б спокойно, спала спокойно,
не ждала бы "скорую" и чудес.
он не подпускает тебя во благо.
взращивай уверенность и отвагу,
изливай в истерике на бумагу
чувства ослепительной красоты.
говоришь, ну ладно, я не ревную,
раны перепрячу, перебинтую,
мне переломаться бы насухую,
выздоровлю; к черту его понты.
и идешь домой, ревёшь, ничего не хочешь.
а потом ползут обычные дни и ночи.
только его имя всё кровоточит -
болью, проступающей сквозь бинты.
нам засчитают все: и первое «агу», и первый шаг, и первое похмелье, и первый поцелуй, и выстрел по врагу, и тяжкий труд, и сладкое безделье, и дружбу, и предательство, и зло, которое свершится мимоходом, холодный взгляд, душевное тепло, и звездопад, и лунные восходы, молчанье, болтовню и пустяки, и жертвенность, и грешные поступки, и праведность не поданной руки, и на душе болючие зарубки, и честные, и лживые слова, и трусость, и бесстрашие, и трезвость, наломанные впопыхах дрова, полезность нашу, да и бесполезность, умение пройти по лезвию ножа и устоять у гибельного края…
наверно, лишь попытку убежать нам никогда никто не засчитает
В обычной волшебной истории, вечной и старой,
живёт стрекоза, что умнее с годами не стала.
Она не взлетает, хотя, вероятно, могла бы:
она не ломает ни планы ничьи, ни уклады,
и рук не ломает, а также – комедий и судеб.
А только поёт и танцует, поёт и танцует.
Да-да, я всё знаю: герой у Крылова – кузнечик.
Мне только дышать без тебя исключительно нечем
и трудно, как в гору карабкаться, жить вполовину…
Но я тут не буду о доле слепой муравьиной.
И я не взлетаю, не еду на лётное поле,
не рвусь за кордоны и всех оставляю в покое.
Пускай у Крылова кузнечик, мне ближе стрекозы.
Они большеглазы и даже немного раскосы,
и вечно трепещут – чувствительность эта знакома:
два дня без звонка довести меня могут до комы!
Нет места за печкой, в чужих муравейниках, в ульях…
Сижу на цветке и качаюсь. Пою и танцую.
просматривать фотки, не глядя в глаза
нарисованным людям, читать по диагонали;
есть в этом нездоровый смешной азарт -
попытаться остаться одной из карт,
так невовремя выпавших.
вы не знали?
ведь я не умею отказываться от людей,
однажды встреченных забираю себе - и баста...
и мне фиолетово, сколько у тебя дел,
сколько женщин уже готовят тебе обед,
красятся в блондинок и носят красный,
я всё пытаюсь
тянуться к твоей звезде...
бродить по дорогам в пыли, пока ходят ноги,
я могла бы выучиться молчать, делать гоголь-моголь,
тихо-тихо петь, рисовать немного
и стараться скрасить любой твой день...
если бы только однажды ты захотел...
просматривать фотки, не глядя в глаза
нарисованным людям, читать по дагонали;
так неловко бывает любить - вы, конечно, знали.
но поделать с этим совсем ничего нельзя...