Я люблю этот запах. В нём есть аромат пирога,
Или свежего хлеба. Он так же уютен и сочен.
Я ноздрями блаженно ловлю в нём тепло очага,
Откровенность погожего дня и таинственность ночи.
В нём от дьявола что-то едва уловимое есть,
И найдется, бесспорно, хоть малая толика Бога,
Всё сложилось в букет, собралось в хитроумный замес.
Из Эдема и Ада попало всего понемногу.
Неуёмная страсть и нескромность кошачьих манер,
Хладноватость вечернего неба расцветки индиго.
И едва ли способен его повторить парфюмер,
Даже тот, что придумал духи под названьем " Интрига".
Я люблю этот запах, его различу без проблем
От ванили и амбры, и множества запахов оных.
Фантастически тёплый, достойный цветов и поэм,
Несравнимый с каким-то другим запах женщины в доме.
Разговор с товарищем Путиным Маяковский-Орлуша23-03-2014 22:16
Владимир Владимирович Маяковский и Андрей Орлов-Орлуша
«Разговор с товарищем Путиным.
Грудой дел, суматохой банальной, день переходит в вечерний момент.
Двое на площади Триумфальной: я – в смысле памятник – и президент.
Я, как положено монументу, ростом повыше, башкой к небесам.
К ноге привязана белая лента, но это я, честно, сделал не сам.
Путин частенько ко мне приезжает, забыв, что здесь может происходить,
может стихи мои уважает, а, может, просто – поговорить.
Мы с ним толкуем довольно жестко, спорим запросто, горячо:
я, например, говорю ему: «Тезка, скажи мне по-честному как там, чо?
От нас поэтов не жди оваций, по, крайней мере, не от меня,
к примеру, развитие инноваций – это правда или фигня?
Давай-ка, Володя, правду выкладывай, не по бюджету, а по душе!»
Слышу в ответ: «Положение задовое, но что-то делается уже.
Мы догоняем другие страны, по многим факторам – впереди.
Таких, как ученого Перельмана, пойди попробуй у них найди!
У нас таких самородков – тыщи, загадочен гений нашей страны,
напрасно буржуй нас с подачкой ищет: нам их премии не нужны!»
Рот открыт в напряженной речи, бровей щетинки вздернулись ввысь,
во взгляде боль от судьбы человечьей, и о зверей выживания мысль.
«Ты думаешь, нам для чего миллиарды? Зачем мы тут копим рубли к рублям?
Знаешь, как плохо живут леопарды? Ты думаешь, жить легко журавлям?
Сердце готово от боли сжаться: их же может совсем не стать!
Короче, я тигров учу размножаться, а журавлей в небесах летать.
Еще теряем нищь и оголь, ширится добыча нефти и газа,
но рядом с этим, конечно, много всяческой сволочи и заразы.
Устаешь огрызаться и отбиваться, иные совсем отбились от рук:
очень много всяких мерзавцев ходит народных денег вокруг.
Многие не понимают сути на Триумфальной и Чистопрудной.
Мы их всех, конечно, скрутим, но всех скрутить ужасно трудно.»
Короче, все рассказал, без утайки, про то, что кризис – не ерунда,
про то, что не любит закручивать гайки, но нынче без этого никуда,
про то, что нашей любимой нации, чтоб солнце светило в стекла окон,
нужны не дурацкие инновации, а жесткие правила и закон.
Причем, не первый закон гидравлики, а чтоб не безумствовал интернет.»
Потом, подумав, сказал: «Журавлики, милей журавликов птичек нет!»
Поговорить не успели, жалко, мы на прощанье руки пожали,
он сел в большой дельтоплан с мигалкой и скрылся, курлыча, в небесной дали.
Ночь накидала на площадь тени. Вдруг, показалось, видеть могу:
Вон за собою стадо оленей гордо и смело ведет Шайгу.
Вон, все дела и заботы брося, кинув гламурную мишуру,
Рома на нерест ведет лосося, чтоб показать, как метать икру.
Вон с хомячками идет Навальный, вон за Собчак семенит табун,
вон за Мутко, матерясь нахально, звери по нато бегут с трибун.
Может не нужно нам инноваций? может проще решение есть?
Если дождемся таких миграций, значит есть смысл оставаться здесь?
Грудой дел, бестолковых по сути, день закатился, как солнца блин.
Я, не мигая, смотрел, как Путин в небе вел журалиный клин.»
Два абсолютно разных человека
Смотрели, как танцует в парке дождь…
Один сказал, что дождь — сердечный лекарь,
Другой, что дождь — вода, а чувства — ложь…
Потом нежданно солнце заискрилось,
Как будто у небес своя игра…
Один сказал, что это Божья милость,
Другой сказал: «Замучила жара»
А мимо них прохожие спешили,
Мелькали, исчезая, кто куда…
Один сказал: «Какие люди злые…»
Другой спросил «А вдруг у них беда?»
А в парке на земле лежал мужчина…
Смотрели люди, косо, и ворча…
Один сказал: «Напился, как скотина»
Другой: «А вдруг инфаркт? Скорей врача…»
По парку шли влюблённые, казалось,
Что ловят каждый взгляд друг друга, вдох…
Один сказал: «Уж лучше б не влюблялась…»
Другой сказал: «Счастливые… Дай Бог…»
И вот уже у входа магазина,
Застыл один от этой красоты…
Другой сказал «Немытая витрина…»,
А первый… любовался на цветы…
А дома… «Посмотри…», — она сказала,
С восторгом, у раскрытого окна…
А он ответил: «Рама старой стала…»
Она ему: «Да нет же, там луна!!!»
Один ворчал на всех вокруг полвека,
Другой любил весь мир… за солнца свет.
Два абсолютно разных человека
Живут в одной квартире много лет…
Мужчина, который мне вовсе не нужен,
Готовит заботливо завтрак и ужин,
Неверно толкует мой взгляд молчаливый,
Считая себя неприлично счастливым,
И даже везучим - ни много ни мало,
И, трогательно подоткнув одеяло,
Собой согревает в бетонной коробке,
И каждую ночь прижимается робко
К груди, где мое непослушное бьется
О том, кто ко мне никогда не вернется.
Счастье разбирали на запчасти.
У кого - в любви, кому - во власти.
У кого - в березке у дороги,
а кому - то - в помыслах о Боге.
У трудяг - без продыха в работе,
а у мам - о маленьких в заботе.
И в деньгах, и в играх разной масти,
и в вине искали люди счастье.
А оно почти неуловимо.
Вроде рядом. А проходит мимо.
Будущим манИт, свербит вчерашним.
Прячется куда-то в настоящем…
Боже, спасибо за сигареты. Хотя за такое – не благодарят.
Голос простужен, звонки запретны.
Так что потягивай колкий яд.
Тот на мопеде разбился ночью, эта – скончалась от наркоты.
Видишь, как мир подо мной непрочен..
Что-то держало ведь.. Может, ты?
Пачка в руке самый веский довод. Больно, но мертвые не скулят.
Мне бы дождя. Или просто повод.
Все, кто не ты уже тихо злят.
Если не можешь рукой ударить, не поднимай на меня слова.
Как ни крутись, но не заживает, где-то в висках «я была права».
Рай никотиновый – по затяжке на «обещаю» и «не сбылось».
Было и хуже? Бывало тяжко,
Но чтобы так пробивать насквозь…
«Вот мы состаримся вместе где-то,
Будет нам счастье, оно нас ждет…»
Слушай, спасибо за сигареты.
Это, наверное, и добьет.
Новейшие планы Верховного Мага (насколько постиг я, почтительный раб) — расширить присутствие гимна и флага в реальности русской. И правда, пора б! Российская слава сгорает бездымно, уходит в преданья, что твой Оссиан, — поскольку свой день начинает без гимна, без пения вслух большинство россиян. Ведь гимн — это истинный шанс прикоснуться к величью Отчизны. Почувствуй, тупой: ты все же проснулся, а мог не проснуться, у нас это просто. Проснись же — и пой! Ты мог бы проснуться в участке, на зоне, в канаве (в подпитии заночевав), в программе Малахова, в вечном позоре; ты мог в Бирюлеве проснуться, чувак! Ты мог бы воскликнуть в сердитом бессильи — мол, тресни весь мир, раздолбать его на … — и сесть за призывы к развалу России, поскольку ведь треснет при том и она; а мог бы — за приступ кощунственной злобы, за отчую власть, оскорбленную честь, за церковь… да трудно придумать, за что бы при должном стараньи ты мог бы не сесть. Пока ты не тронут. Великое благо! Буквально восторг закипает в груди. Оденься в цвета трехполосного флага, раскрась ими мордочку, так и ходи! И главное — громче, чтоб знали соседи, которые пристально бдят за стеной, — труби во весь голос при каждой победе, военной, спортивной и всякой иной, чтоб слышали, сволочи, слева и справа, не зная покоя, не ведая сна: «Россия — священная наша держава, Россия — любимая наша страна!»
Пусть все голосят, от скина до фаната, чтоб знали: достойные детки растут. Сказал же Шойгу: расширяется НАТО. Оно уже рядом. Оно уже тут. Страну окружает всемирное скотство и ждет, на последнем застыв рубеже. Тряпьем и айфонами их производства весь внутренний рынок завален уже. Несчастным приходится много трудиться и думать убогой своей головой, а ты и без этого можешь гордиться — размерами! Предками! Тем, что живой! И эти пиндосы, и эти косые, и все остальные уперлись в облом — а ты на просторах единой России сидишь, торжествуя, державным орлом! На ост и на запад глядишь, как пиранья, с гримасой презренья к труду и стыду; одна голова у тебя для киванья, в другую тебе помещают еду. В отличье от этого самого НАТО, которое вечно преследует нас, тебе ни работать, ни думать не надо: подумает Путин, потрудится газ. И пусть они чуют в Китае и Польше, как мы подпеваем сплоченной толпой: ограбили — пой, оболванили — пой же, отбуцкают — пой, изнасилуют — пой! Есть дедова слава, басманное право, чужая вина и глухая стена — короче, священная наша держава, конкретно — любимая наша страна.
Читатель! Мы связаны чем-то интимным, и это отчаяться нам не дает. Ты скажешь, что это глумленье над гимном? Довольно: я вижу, что ты патриот.
Не думай, не спрашивай, дела не делай, молись калачу, доноси палачу — и будь, если хочешь, хоть красный, хоть белый, и даже, и даже, и даже — молчу.
Память и ревность! Ужасный оскал. Как я влюблялся нелепо и пламенно, как я любимых потом отпускал, как это, в сущности, было неправильно! Надо-то было идти по следам, совестью мучить, скандалами мучиться, втягивать третьих, таскать по судам, год заниматься разделом имущества... Спрашивать: я ли тебя не любил, я ль не снабжал тебя свеклой и репкою; кто тот мерзавец, засранец, дебил, кто разрушает семью нашу крепкую? Было бы надо насильно ласкать, не подпускать жениха иностранного, замуж тем паче тебя не пускать, стала бы ныть — напускать Залдостанова, чтобы не смела чужая свинья лезть в огород наш. Не сносит копыт она?! Ты же до гроба, до края моя, мною воспитана, мною пропитана! Кто бы еще посвятил тебе стих, кто удушал бы объятием пьяненьким, кто бы тебя досконально постиг, кто бы учил тебя поркой и пряником? Было бы надо твой путь проследить — в образе грозного ангела, демона ж... В гости к избраннику трижды ходить и говорить ему: что же ты делаешь! Вскакивать вечно, подобно прыщу, чуть ли не в отблесках адского пламени:
— Я не пущу тебя, я не прощу! Ты развела меня, ты предала меня! Деспотом смеешь меня называть? Дескать, пресытилась ласками пресными? Ладно бы, если еще азиат — я не позволю гулять с европейцами! Ты же была украшеньем жилья — нечто такую ушами прохлопаю? Ты не Европа, а баба моя, так и помрешь не Европой, а попою!
Так бы я сбил твою пошлую прыть, ставя на место суровыми фразами. Жалко, что газа не мог перекрыть, — но придушил бы тебя и без газа бы.
Живо представил я этот процесс, глядя на то, как родное чудовище* бывших своих не пускает в ЕС и нагибает за чуб Януковича. Может, я всем опостылел бы в дым в образе жалкого, грозного нытика — это считалось бы очень крутым и называлось бы «геополитика».
И вроде в жизни исход не патов,
Но вечно в мыслях сплошной бардак.
Она
надеялась стать пиратом таким, как Черная Борода. Чтоб серьги в ухе. И
без причесок. И чтоб не нужно носить корсет. А то, что девка, так это
черт с ним, ведь недостатков полно у всех.
Хотя проблема по сути в малом, но дело в целом выходит дрянь.
Она
считалась живым кошмаром, ввергала в ужас семью и нянь. В домашних
спорах ломались копья, но так согласья не отыскать. Она хранила моряцкий
компас и целый тубус старинных карт.
Дорогу выбрав, нырнуть, как в омут, себя проверить: а не слабо ль?
Она сбежала тайком из дома, лишь только компас забрав с собой.
Луна на небе, боясь промешкать,
За тучи прячет унылый лик.
Он
равнодушно сносил насмешки, был слишком замкнут и молчалив. Жил на
отшибе у тетки хворой, умен и чуток не по летам, и даже старый и мудрый
ворон к нему беседовать прилетал.
Гроза пугала далеким гулом, мол, разразится уже вот-вот, а он на пляже чертил фигуры, смиряя натиск прибрежных вод.
Он сторонился людей и лести и верил в мудрость неспетых саг...
Однажды в полдень вдали за лесом проплыли алые паруса.
Что было дальше, осталось тайной.
Коль знаешь что-то, так подскажи.
Но позже с женщиной-капитаном
Уплыл таинственный пассажир.
Предавшие.
Предайте нас совсем.
Во дни сомнений и во дни гонений,
Без пафосных натужных объяснений
Своих многоходовых пошлых схем -
Предавшие.
Предайте нас совсем.
Оставшиеся.
Что мне вам сказать?
Вы - идиоты. Нас сожрет эпоха.
Заткнись, - ответят, - без тебя неплохо.
А дальше только молча всех обнять
И так стоять.
Ни выдоха. Ни вдоха.
Оставшимся мне нечего сказать.
Но где-нибудь.
В главе "Пожар утих"
Все встретятся.
Я это предвещаю.
Жизнь страшно распадется: на своих
И - тех, других, которых не узнаю.
О них - ни строчки.
Ничего о них.