Хоть ослепни, гляди в телескоп, развивая ругательства,

уповай на невидимый вектор скрывающий Глорию,

если верить Иуде, то нет никакого предательства

есть священная миссия - сделать краснее историю.



Хоть все щёки подставь и слезинкой растай на пощёчине,

доказав, что - красивые, щедрые, полные, плотные.

Если верить дорогам, то ад примыкает к обочине,

на обочинах вечно - цветы

(и как правило чётные)



Эзотерика ваша, агностика, пластика, мистика,

поцелуй ученицы, зажаренной готами в скверике.

Если верить учителю, всё, что он дал нам – дуристика

и уехал выращивать цитрусы где-то в Америке.



А мирок к солнцу бок повернёт такой хрупкий и крохливый,

так, что выступят слёзы у самых черствеющих сборщиков.

Если верить врачу, то… «скорей бы уже передохли вы», -

говорит, вечерами, устав от калек и притворщиков.

От жены и детей, от программ, где всё сшито и вспорото,

от красивых улиток, какие неспешностью милуют,

если верить войне, то……. бежать бы нам лучше из города,

где свои же тебя - отличат, победят, изнасилуют.



Уповай на равнину, считая овраги и пагорбы,

где шестой подползающий так и останется сменером,

если верить отцу, то родиться мне было не надо бы,

в крайнем случае – мальчиком, с мячиком, в будущем тренером.



Из ладоней посыплются центы, копейки, динарики,

золотые конспекты, медальки за правду и панику.

Вот уже обречён… посмотри, как мигают фонарики,

как спокойны мои скрипачи….

Если верить Титанику.



А в осеннем окне много красок от чёрных до разного,

много слов, очень тёплых, дурных, никому не досказанных,

если верить искусству… то лучше заранее - праздновать

и расстреливать в дурках - наивных, любимых и связанных,

чтоб потом навсегда ошалеть от вины и кружения

и когда тебе вставят в висок эту арфу эолову,

никогда-никогда не смотри ты в своё отражение,

если всаднику верить, который нашёл свою голову.

Ленка Воробей

Не маячит надежда мне,
То мелькнет, то куда-то денется.
И в загадочной этой стране
Ничего никогда не изменится.

И от этого даже легко
Опосля, как пропустишь стопочку.
Референдум прошел под пивко -
Панихиды пройдут под водочку.

И причины искать не надо:
Просто любят бараны стадо,
Ну а то, что в стаде их режут,
Так ведь это не всех, так ведь это все реже.

И по кругу пойдет дорога
Им, баранам, не нужно много
Забрасают в загон питание,
Вот и все проблемы бараньи.

Чтоб решать проблемы бараньи,
Существует голосование.
Все по карточкам, все законно,
Все, конечно, внутри загона.

А зачем баранам наружу?
Там ведь ум не бараний нужен,
Там ночами от страха жарко -
Там пастух и его овчарка.

Пастухи без особых хлопот
Над баранами ставят опыт.
Не спросившись про их желанья,
Ставят опыт на выживание.

Вечерами за шашлыками
Громко цокают языками,
Удивляясь на стадо с кручи:
Ох, живучи, ну и живучи


Андрей Макаревич

Что-то кому-то сужает зрачки,

Кто-то кому-то втирает очки...

Мы же – сидим на трубе.

Кто-то всех бьет – и поэтому крут...

Кто-то молчит, хоть про что-то орут...

Кто-то бежит за рубеж,



Кто-то рисует рекламный плакат,

Кто-то придурок, но сам виноват,

Кто-то – маньяк-психопат...

Чьи-то ракеты попали в Багдад,

Где-то опять Хиросиму бомбят...

Мы же глядим на закат.



Где-то потопы, а где-то пожар...

С неба летит к нам какой-то кошмар,

Кто-то божится помочь...

В общем-то, мог бы, да всех не спасти:

Добрые ангелы – будто с картин –

В ужасе ломятся прочь.



Мир помешался, по горло завяз...

Шквальный огонь, саблезубый экстаз...

Может быть, мы не в себе,

Раз не воюем, раз крови не пьем,

Просто залезли повыше вдвоем –

Вот и сидим... на трубе...



Милый маркетинг, ядерный взрыв...

Что там, внизу?.. Кто-то плачет, застыв,

Кто-то кричит: «Мы – в аду»!

Может, там жизнь, может, вовсе не жизнь...

Только не падай, крепче держись!

Я без тебя пропаду...


Екатерина Ермолина

Я продаю ангела, - сказал человек.
От него пахло дождем и вишней.
- Новенький, почти нулевой пробег...
В общем, у меня появился лишний".
- Что за это хочешь? Небось душу?
- Душу, парень, богу потом отдашь.
Просто посиди. Помолчи. Слушай.
Может, намотаешь на карандаш.

***

Демоны всегда убегают резко.
Утром просыпаюсь - ее нет.

Остается старая смска,
счет за пиццу, воду и интернет.

Ангелы заведуют всем белым.
Почему неймется? Чего еще?

Знаешь, ощущается всем телом
это опустение за плечом.

Я сидел на мете и альбуциде,
ел горстями экстази, викодин...

Нынче, видно демоны в дефиците -
- мне явился ангел. Еще один.

И все, что надо, ангелом этим сделано,
с ней меня уже куча народу видело...

Только я любил своего демона.
А демон - чей-то ангел теперь, видимо.

***
Так мы бросаем. Так же бросают нас.
Ставят рога. И ставят тебе крыло.
Неотличимо это "убил" - "спас",
"друга" - "врага", и даже "добро" - "зло".

И я теперь, прямиком из небытия,
с крыльями, как будто большая птица.

- Продаю демона, - говорю я, -
демон неопытный.
Но тебе пригодится.

Говорят,

что на всех не хватит, что у сердца бывает дно, что размеры одной
кровати не вмещают размеры снов, что едва уловимый запах будет тоже
иметь исток и, когда ты на мягких лапах, кто-то врубит тебе Вудсток.

Говорят.

Понимаешь, правда - это только твой личный фант. Даже если сама не рада,
то порадует сбоку бант. Это право - ходить весёлой, голой, смелой,
глупее всех. Только виски не нужно с колой, от такого в июле снег.

Говорят,

что любовь проходит, время очень хороший док. И не врут, потому что
вроде всем на свете он не помог: кто-то дышит всего неделю, кто-то годы
не может спать. Первый столько всего намелет, а второй будет век
молчать.

Говорят,

что с годами меркнет: и лицо, и душа, и мысль. Всё на свете слабее
смерти, после - вряд ли имеет смысл. Люди истово верят в Бога, наступая
на самый край - так легко упираться рогом, если где-то в запасе рай.
Под проценты жиреет в банке многолетний крутой резерв... Говорят, что на
малой ранке закаляется крепкий нерв.

Говорят, что...

а я не слышу. Потому что давно глуха. Потому что из тощей мыши не сварилась еще уха.

Потому что любить до песен, промурлыканных вдруг под нос, можно в мире,
который тесен, где один к одному прирос. Где один от другого волен
отойти, если так легло. Где друг другом никто не болен, потому что
болезни - зло.

Говорят, что опять дорога. Лето в самом конце пути.

Говорят - ты же хочешь много, не сбывается, расхоти.



...

А стоишь на своём - плати.

Лала Тарапакина​

Ею двигали то отчаянье, то любовь.
То безумный прекрасный мир накануне краха.
Это длиться могло до смерти её, но Бог как-то утром, во вторник, забрал у неё рубаху.
Ну, такую.. её с рождения выдают: тем, кто фактом прихода в жизнь подаёт надежды.
Этих долго любят, почти никогда не бьют,
если что - гладят волосы и говорят "всё гуд".
И в один из вторников просят у них одежду.

..в среду утром она проснулась: голым-гола.
Простыни прохладны, а кофе горяч и горек.
Ни любви, ни страха, ни даже пахучих слоек на большом подносе в правом углу стола.
Ни прыща на коже, ни насморка, ни тоски: телефон поломан, на новый не будет денег,
Безразлично, что будет есть или что наденет , и куда потратит время или мозги
Простыня как лист, да и завтрак её - как лист. Только кофе без сахара и остальных добавок:
В эту вёрстку она не сможет внести поправок,
Как не сможет быть объективной и сильно правой,
Потому что это тоже, по сути, риск.
***
Поначалу трудно, но дальше пойдет легко: без оглядки назад, в направлении строго прямо.
Только плечи дрожащие, слёзы при слове "мама"
Остаются её единственным косяком.


Лала Тарапакина

Элли, скажи, ну зачем тебе этот хлам?
Этот страшила... по дому одна солома!
Этот плюшевый песик без пуговок-глаз и лап.
Где ты их откопала? Помойку разводишь дома!

Элли, скажи, может, выкинем этого льва?
Ты посмотри на него, он такой плешивый.
Ты пыталась пришить ему смелость, но не смогла?
И поэтому распорола и не зашила?

Ну, а зачем тебе робот? Он дровосек?
Жуткий и с острыми ржавчинами пластинок...
Хочешь, купим нового яркого, чтоб блестел?
Элли, не плачь, или я заберу его силой!

Здравствуйте, доктор. Не знаю, с чего начать...
Мы уже не справляемся сами - что толку?!
Элли строит дорогу из желтого кирпича...
Эта дорога ведет от кровати к окнам.

Саша Бест

Мои палачи вызывают ко мне врача,
Толпятся у камеры, глухо бренчат ключами.
"Послушайте, доктор, она не должна молчать,
А вот ведь - уже полгода не отвечает.

Сама себе делает хуже - смотрите, док,
Как бесится пульс, как ее донимает кашель.
Упрямая - ужас. Да был бы с упрямства толк!
А скажут, поверьте, что здесь упущенье наше.

Мы делаем все как положено. Вот контракт:
Иголки под ногти, бессонница, боль, потери -
Точь-в-точь по рецепту. За что она с нами так?
Поможете, доктор?" И доктор проходит в двери.

Он смотрит по-птичьи, задумчиво хмуря бровь,
На губы, зашитые крепкой неровной строчкой,
Старинным ланцетом из вены пускает кровь -
И я истекаю стихами до первой точки.

Светлана Ширанкова

Выживая, выдерживая ли, урча, учась,
Человечество будто нарочно идёт по краю:
Вот мы тут сидим с тобой, такие, смеёмся, пьём чай
С печеньем, а где-то сейчас
Стреляют.

Совершенствуясь, совершая… Кровавый девятый вал:
Меч, копьё, иприт, АКМ, водородная бомба…
Так обыденно и привычно:
Афган,
Чечня,
Цхинвал…
Творческий кризис Бога.

Это даже не страшно – так много десятков лет
Из пустого в порожнее льются очерки журналистские.
Но… так хочется верить: настанет минута молчания по всей Земле –
Первая в мире без эха выстрелов.

И пускай не минута даже: короткий миг –
Тих, спокоен, чем нестандартен и непривычен.
И, быть может, тогда поверится, что наш
Маленький
Бедный
Мир –
Не горючая пылинка на боку коробка спичек.


Е. Ермолина

– Верочка, я налила компот! Вставай, а не то

Остынет… – Верочка смотрит в стену, свернувшись в калачик.

Бабушкин голос далёкий, с колодезной глухотой.

Верочке хочется застрелиться. И не иначе.

Боль – настоящая, повод не важен – когда проступает холодный пот,

Когда тянут на все девяносто счастливые девятнадцать…

…Вера встаёт, садится и пьёт компот.

Бабушка смотрит, и надо ей улыбаться.



Будет, как было не раз: улыбаешься – и внушаешь себе: ожила, ожила.

Душу не видно, вокруг – лишь пространственно-временной отрезок,

Внешний уютный мир: глаза бабули, клетчатость стен и стола.

Здесь годы идут, не трогая кружек и стареньких занавесок…

… А Верочка думает: легко ли мне через все круги ада одной,

Сквозь непонимание, холод, сквозь грязь и копоть…



У глупенькой внучки душа в рваных ранах – с метр длиной

И глубиной по локоть.

Бабуля не то чтоб очень уж понимала её,

Но, щёлкая в кухне газовой зажигалкой,

Ставит кастрюлю, говорит про житьё-бытьё…

Верочка – дурочка, но родная, родную-то жалко.

Да и у бабули тоже свои невзгоды – годы

Неумолимо берут своё…

Верочка ходит к ней, чтобы та не выжила из ума…

Хоть руки трясутся, бабуля старается, варит свои компоты

К её приходу.

– Верочка, может, ещё? – Подожди, я налью сама!



И Верочка честно берёт стакан,

Улыбаясь всё так же, из

Морщинистых рук, несмотря на количество внутренних рваных ран…

Наливает компот… Улыбка её начинает косить уголками вниз,

Кажется, мир покачнулся и накренился под странным

Углом,и в этот раз стекло, сжатое так, что больно рукам,

Точно не выдержит, вопьётся в ладони, брызги взлетят фонтаном,

Донышко звякнет и упадёт на стол…

Стоп.

Вера справляется, делает первый глоток.

В стакане играет солнце и плавают вишни.



…Когда-нибудь бабушку, а после и Верочку призовёт Всевышний,

И спросит, какой от них на земле был толк,

В чём заключалась их роль, важнейшая их работа…

И обе они сквозь поток

Разных своих прегрешений вспомнят каждый стакан компота,

Выпитый друг для друга с тех самых времён,

Когда Верочка была совсем ещё глупой девчонкой…

Прочее – просто сон, нелепый сон…



…И обе они, улыбаясь, ставят пустые стаканы сквозь клетчатую клеёнку

На чашу огромных весов…

Е.Ермолина

Так они и не встретились.

Ведь жили в разных мирах:

он в густых лесах, на почти отвесных горах –

а ещё в самолётах, где-то между Сахой и Перу...

А она на ресепшене, в парикмахерской на углу.



Он искал – сам не зная, что именно и зачем.

Но старался и книги писал про то, как искал.

А она на ресепшене – да, пожалуйста, вот ваш чек...

ей и дела-то, вроде, не было до разных болот и скал.



Он за ноутбуком в палатке ночь не смыкает глаз,

а наутро опять – на какой-нибудь самолет...

А она вышла замуж.

И родила сынишку.

И развелась.

Больше замуж пока что её никто не зовёт.



Он угомонился. И денег добыл уже,

и немало женщин промяло его кровать.

Он зациклен на длинноногом их типаже –

на заводе таких бы пачками штамповать!



А она живёт всё по той же схеме – стирай и гладь,

на работу к восьми-тридцати... И забудь, как внутри болит.

Но ей снятся зачем-то горы... И звёздного неба гладь...

И ревущего самолёта тяжёлый винт...



И она каждый вечер идёт через парк одна,

крепко сжав рукою баллончик в кармане пальто.

Он на эти аллейки любит смотреть из окна,

рассуждая, что в жизни... ну, как-то вот всё не то,



наливая коньяк или кофе и вглядываясь в даль...

А у неё сын не сделал уроки... и на работу опять к восьми-

тридцати...

Так они до сих пор и не встретились...



Жаль,

чёрт возьми.

Е.Ермолина

У меня переломы судьбы. На душе першит.

Метастазы в недавнем прошлом…Но к чертям детали.

А вы знаете, доктор, что жизнь — это shit,

Очень много раз fuckin shit,

Что она не стоит того, чтобы её спасали?

Неужели вам не сказали?



Нет? И хрен с ним. Это уже не суть

Важно. Я объясню на пальцах:

Доктор, выпишите мне чего-нибудь, чтобы уснуть…

Уснуть

И больше не просыпаться.

Е. Ермолина

Вот ты идёшь — среди таких же собратьев.
Дождь, остановка, маршрутка, работа, дождь, остановка…
Дни сыплются бусами с лески — и не собрать их —
Они, как дождинки, скользят между пальцев ловко.

Всё течёт — иногда ручейком, иногда водопадом,
Ты продолжаешь куда-то идти, ждать чего-то, с чем-то даже бороться…
И так живёшь, живёшь, пока не споткнёшься взглядом:
На стекле запотевшем в маршрутке — солнце.

Ну да. Пока ты устраняешь в системе сбои,
Болеешь, лечишься, ходишь в гости строго на Рождество,
Периодически меняешь сантехнику и обои,
Покупаешь два каких-нибудь барахла по цене одного,

Скачиваешь себе на выходные побольше жутких
Фильмов, реагируешь или не реагируешь на каждый пустяк,
Кто-то рисует солнце в серой промозглой маршрутке —
Всем. И тебе. Просто так.

Возможно, у рисующих солнце секта такая — что ж,
Нынче всё может быть, и сектанты в такси маршрутном.
Но ты выходишь на своей остановке под всё тот же холодный дождь —
И почему-то тебе нелогично теплей, чем утром…

Екатерина Ермолина

Если Бог зачем-то устроил наш мир вот так,
То не нам судить, что в нем правильно и неправильно…
У Тамары Михайловны есть тридцать два кота.
У котов, соответственно, есть Тамара Михайловна.

У Тамары Михайловны квартирка мала и доход не ахти –
Много ли купишь со среднепечальной пенсии?
У неё в этой жизни одна только радость – её коты,
Несмотря на шум и на запах, слышный уже на лестнице.

Сосед ночь-полночь матерится: я в суд на тебя подам,
Стучит (ему бы на стены сделать обивку мягкую),
Трындец, говорит, и тебе, убогая, и твоим котам,
Если ещё замявкают.

Но не она спасает котов… Это коты её берегут от стуж,
От тишины ночной, пустоты в углах – от чего угодно…
…У Тамары Михайловны были и сын, и муж.
Первый погиб в Чечне, и второго уже нет два года…

Хлипкий, убогий мир, состоящий из мягких стен, –
Только в них и стучат, когда ты до корки выжат…
Быть может, только странный душевный теплообмен –
Это и есть здесь единственный способ выжить,

Каждый свой день завершая нулём, начинать с нуля
С новым рассветом, размеренным шагом дойти до горба и гроба,
Ощущая при этом – да, под ногами осталась земля…
_______________________________________

Кажется, просто, ведь правда?

Поди попробуй.

Екатерина Ермолина

Далеко за полночь усердно терзая Windows,

Вроде, просто сидим, для себя, починяем примус…

Наша жизнь – атипична, как самый заразный вирус,

Но семь бед, говорят, в итоге – один ответ:

Жёг ли ты посевы, сеял ли лён и просо…

Человеки всю жизнь по сусекам скребут вопросы,

А потом с объяснением к нам явится тот, кто погасит свет –



Так легко нас задует, как будто не нас, а свечи.

И тогда-то всё станет понятным, как чёт и нечет,

Разойдутся круги от весла – и крыть тут нечем.

И кивнёт в темноте дряхлый лодочник: хорошо.

Сняты номер, жакет, отпечатки пальцев и даже порча…

Человеки пришиты к бессмертной части себя непрочно –

И того и гляди, от любой ерунды разорвётся шов…



Твои самые близкие человеки: из слёз и хлама,

Песнопения в стенах храма, тени в огнях рекламы,

(А из детства мне лично маячит улыбка мамы…

И спокойно дыхание дочки моей в ночи).

…Но планета летит: раз, и нет нас уже – ни в золе, ни

В огне… И сидишь в темноте, обхватив колени,

И взахлёб, на пределе сердце в тебе стучит…



Умирать… вроде, это не страшно: просто изменишь форму,

Как состав от платформы – и замелькают другие фоны…

Но иной раз боишься притронуться к телефону:

Вдруг тебе оператор скажет, ответа нет –

И, чтоб просто услышать голос, ты всё отдашь, но…



…Я люблю их, пойми (вот любить – априори страшно).

Не ходи к ним, ты слышишь, и… не гаси их свет...

Екатерина Ермолина

…Все замерли. И некуда бежать:
Не видно света в тёмных коридорах.
Гул голосов. Шаги. Щелчки затворов.
Стекает сок по лезвию ножа –
С надрезанного яблока раздора.

И это всё не ново: понеслось
На раз-два-три, сверкая и сквернея,
И прирастает жизнями погост;
Мир, будто сказочный Калинов мост,
Дрожит над бездной, ожидая змея.

Да, третьего… Достанет сил прогнать?
…Корысть, ложь, глупость, злоба без исхода…
Надрез: над миром, над рассудком, над…
Качает ветер мостик, как канат,
Внизу бурлят смородинные воды.

…И хочется, покуда цел висок,
Не хлынул через край кровавый сок,
Чтобы хоть Он всех нас не предал и не продал.


Екатерина Ермолина

Бог любит беречь бережёных. Тем более, это легко:

Не будет язык обожжённым, раз дуешь на молоко,

А кто кипятка глотнул – ну что ж, то была вода…

Надеюсь, ему, горемыке, досталось не сильно.

Вообще, у Бога есть, видимо, Красная книга – туда

Все бережёные вписаны пофамильно.

…Береги себя. Хоть потоп, хоть пожар, хоть лодка дала вдруг течь –

Если Бог устанет, я буду тебя беречь.

Екатерина Ермолина

Давай относиться к людям – как будто к детям.

Так легче гораздо большее им прощать.

Начнём улыбаться - а хочешь, и песни петь им.

Серьёзно. И даже конфетами угощать.

С теплом и добром, а не «я к вам теперь – как вы…», и

Беззлобно – пусть поначалу и не ко всем подряд.

Как будто они… неразумные, а не злые.

Как будто они не ведают, что творят.

Проголодался – поешь вот, устал – присядь-ка;

Попробуй понять их, почувствовать с ними их боль –

И, может, трамвайный хам окажется добрым дядькой

И милым очкариком – злой шизанутый тролль,

И стерва-кассирша обслужит тебя, как надо,

И дворник запойный станет не столь суров,

И бабка с шестого, не брызжа слюной и ядом,

Под вечер тебе принесёт неожиданно пирогов.



…Однажды и ты сломаешься. Всё понятно,

Ведь ты не железный. Подчас в голове кишмиш

И кошки скребут на душе… Что ж, и на солнце бывают пятна.

И ты обозлишься, кому-нибудь нахамишь

С досады, на кого-нибудь зыркнешь коброй –

Да сколько ж терпеть их можно, в конце концов!

А тот неожиданно обернётся в ответ и с доброй

Улыбкой вздохнёт. И насыплет в ладонь тебе леденцов.

Екатерина Ермолина

...да и кто я такая, чтоб штормом нарушить ваш штиль?
этой жизни строку я пишу невпопад и неровно...
что искать мне в глазах ваших самую мелкую пыль?
мне б из собственных как-то извлечь очевидные бревна!

Юлия Олефир

Четыре платья у меня, четыре платья,
Хотела больше да в сердцах решила хватит.

В одном по дому хлопочу, всегда вполсилы –
Льняное, с маленьким пятном, почти сносилось.

Другое, для шикарных дам, из креп-жоржета.
Я в нём по улицам брожу, охотник-жертва.

Давно истёрлось по бокам и на подоле,
И запылилось, почернело будто вдовье.

Ещё есть платье из тафты и белых кружев,
Переходящее порой от мужа к мужу.

А платье счастья моего, с каймою алой,
Висит в шкафу. И я его не надевала.

Аглая Паюшина