[540x503]
несчастных нужно обнимать.
им это важно, в самом деле,
сказать, что птицы прилетели
и продолжают прилетать,

что город стал безумно мал
и мы нахально забывали,
что мы такими же бывали,
а нас никто не обнимал.

Кукла Саша

А що? І я спочину на хвилинку.
Сама собі запалюю ялинку.
Ліхтарики нехай замерехтять,
сніжиночки нехай собі летять.
І про життя спитаю у зозульки.
Boнa мовчить, обкльовує бурульки.
Над нею висить шишечка кедрова.
Життя складне, зозулька паперова.
І поживу в малесенькій хатинці,
що так притульно висить на ялинці,
де заглядає в зоряні віконця
Кіт у чоботях з вусами гасконця.
І там ніхто мене вже не дістане,
і срібен дощик йти не перестане.
І знову тихо погашу ялинку...
А що, і я спочила на хвилинку.

Ліна_Костенко

Крутое пике, ретроградный Меркурий, здравствуй, начало конца, как мы торопимся довести тебя до стены, чтобы расстрелять боем курантов. Дай нам Бог успеть. И дай нам Бог не нажать курок, отпустив тебя ровно в полночь – на все четыре стороны и на свободу от нас, измельчавших, ожесточившихся, циничных и вечно обвиняющих, лгущих любимым, пишущих пошлое, маленьких человечков, дрожащих тварей, которые, если честно, давно не имеют права.

Спасибо, 2016, за всю боль, через которую кто-то из нас спасется. За пустоту и молчание, битвы и поражение, за крики: «Вставай!» и рубцы на спинах, спасибо за каждого ушедшего человека – только сводки имен и могут напомнить о том, что ты сам еще жив.

Спасибо за темноту, благодаря ей мы учились добывать огонь из угасающих искр души. Спасибо за тишину, благодаря ей мы стали говорить, хотя речь наша все еще похожа на гортанные рыки животных. Спасибо за предательство, оно научило бороться. Спасибо за слова, в них удалось укрыть самое сокровенное, пронести сквозь исцеляющий огонь, достать на исходе года, держать на ладони молодые побеги нового.

Спасибо за вызовы и расстояния, за родство с сильными, заботу о слабых, презрение к жалким. За разбитые зеркала, ненавистные отражения, кровавые мозоли, ночные дороги, межсезонья и побережья. Спасибо за любовь, которой никогда не было – столько.

Ты был честным, 2016. И учил этому нас, не привыкших смотреть в глаза, верящих в фальшивое, мечтающих о дешевом. Твои пощечины будут гореть долго, это того стоило.

Мы с тобой подойдем к краю за руку, прыгнем и не разобьемся, шестерка расправится как пружина – семь, прямее некуда, будь счастлив каждый, кто заглянул в глаза пустоты.

Ничего не меняется в несовершенных календарях. Меняемся только мы. Счастье быть живым умножается и становится острым - сколько таких кинжалов ручной работы в сердце каждого? И кто мы без них? Тряпичные куклы, не видящие смены времен.

Спасибо, 2016. За каждое лезвие – спасибо. Пусть наши сердца танцуют.

Ты научил чувствовать. За пять минут до боя курантов – научи сохранить.

Кот Басё

Небо снег пушистый крошит,
Новогодним дышит чудом,
Я пишу письмо: «Ну, здравствуй,
Добрый Дедушка Мороз!
Я весь год была хорошей:
Не подверженной ни блуду,
Ни ехидству, ни злорадству,
Ни гуляниям вразнос.

Я весь год сидела дома,
Вечерами – четкий график,
Все цивильно и культурно
Поперек и даже вдоль.
Мужиков своих знакомых
Посылала строго нафиг
[Как известно, этим дурням
Нужен секс и алкоголь].

Не курила – это ж скверно,
Не бухала втихомолку,
Не ругалась бранным словом,
В общем, проще говоря…

Я весь год была примерной,

Только хрен ли в этом толку?!

Обещаю впредь такого

Никогда не повторять!»

=Лисёнкова=

Давно ли покупали календарь,
а вот уже почти перелистали,
и вот уже на прежнем пьедестале
себе воздвигли новый календарь,
и он стоит, как новый государь,
чей норов до поры еще неведом,
и подданным пока не угадать,
дарует ли он мир и благодать,
а, может быть, проявится не в этом.

Ах, государь мой, новый календарь,
три с половиной сотни, чуть поболе,
страниц надежды, радости и боли,

спрессованная стопочка листов,
билетов именных и пропусков
на право беспрепятственного входа
под своды наступающего года,
где точно обозначены уже
часы восхода и часы захода,
рожденья чей-то день и день ухода
туда, где больше нет календарей,
и нет ни декабрей, ни январей,
а все одно и то же время года.

Ах, Государь мой, новый календарь!
Что б ни было, пребуду благодарен
за каждый лист, что будет мне тобой подарен,
за каждый день такой-то и такой
из них, что мне бестрепетной рукой
отсчитаны и строго, и бесстрастно.

...И снова первый лист перевернуть -
как с берега высокого нырнуть
в холодное бегущее пространство.

Юрий Левитанский

Не бери меня, Ной, на ковчег
и не думай тяжелую думу,
даже если я выпишу чек
для тебя на огромную сумму.
Не бери на ковчег меня, Ной,
и об этом забудь и не сетуй:
я и так совершенно больной
от дождя и от сырости этой.
Не базарь, милый друг, не базарь:
у тебя каждой твари по паре;
ну а я, недостойная тварь,
пребываю в одном экземпляре.
Я останусь, а ты уплывёшь
на своей перегруженной лодке...
Нам на годы лишь дождь, только дождь
обещают по метеосводке.
Уплывают газели, дрозды,
люди, кондоры, тигры и мыши...
Остальное - лишь тонны воды,
подступающей выше и выше...

А.Габриэль

Привет, ну как ты?
Какие вести?
С тобой не виделись лет так двести,
И, впрочем, это еще не много.
У нас с тобою одна дорога,
Но ты по встречной,
А я пешком,
С завязанным на голове мешком.

И если честно,
Дела не очень,
Нам не досталась путевка в Сочи,
И выпал снег на полметра в мае,
И я, как бабка, совсем больная.
Никто не знает, придет ли лето,
В кармане еле звенят монеты,
Работы нет
И шумят соседи,
У всех друзей и знакомых - дети.

Совсем не сплю,
И питаюсь плохо.
А ты, наверное, помнишь кроху,
Которой было для счастья мало -
Купил бы кукол, чтобы играла,
И чаще брал бы с собой в спортзалы,
И не кричал бы на маму пьяный,
На детской психике ставя раны.

Да ладно, хватит, прошло так много,
У нас с тобою одна дорога.
Ты осторожнее...
* в горле ком *
А я - пешком.
С завязанным на голове мешком.


Анастасия Ермашкевич

Когда весна до снопа искр
насквозь прожжет твою бесценную земную оболочку и в мятых зимних
дневниках поставит точку, ты осознаешь, что никто не бережет тебя —
ни ангелы, ни бесы, ни инстинкт. Ты предоставлена одной себе и только,
ты — апельсиновая высохшая долька. Остался цвет и капилляров лабиринт.

Когда зеленый светофора поплывёт, и ты не сможешь разобрать ни цифр,
ни знаков, и перекресток каждый станет одинаков, в тебе чуть слышно
треснет мутный толстый лёд. И в свете фар забьются тени и черты,
и ты как будто даже вспомнишь кто-откуда, и рухнет с плеч твоих
заснеженная груда незавершенных диалогов мерзлоты.

Когда ты спрячешь шарф и зимнее пальто и облачишься в март и ситцевое
платье, опять поверишь — кто-то точно сможет стать Им. Пусть до сих пор
и не сравнился с Ним никто. И ты захочешь, чтобы таял грязный снег,
и ты захочешь беззаботной быть и лёгкой. За холода ты стала тусклой
фотопленкой из кадров «сон-работа-Viber-сеть аптек».

Когда синоптики предскажут стойкий плюс, признай, что всё не зря, что
все ошибки — опыт, что в голове настырный беспокойный шёпот — не что
иное, как весенний дикий блюз. Открой окно, почувствуй ветер перемен.
Ломать системы и быть сильной проще летом, ну, а сейчас, под этим первым
ярким светом впусти весну и сдайся ей в блаженный плен.

Леша Самолетова

Мамина Пчёлка скептически смотрит в шкаф и неуклюже наносит на веки цвет.
Мамин Диор сладким облачком расплескав, Пчёлка чихает. Ей завтра пятнадцать лет.
Ну, а сегодня гремит подростковый бит. Школьные танцы. Почти что весенний бал.
Ваен ли пчёлкин доклад про гористый Крит, если приснилось, как Рыжий с нейтанцевал?
Пчёлка с пяти знает English и учит Deutsch, выбрала ВУЗ, репетиторов, факультет.
Мамина Пчёлка — ну просто мечта, не дочь. Только вот Рыжему дела до Пчёлки нет.
Рыжему нравится Baby из класса Е. Ходит за ней по пятам, будто на цепи.
Пчёлку по грустной растрёпанной голове
мама заботливо гладит и шепчет: «Спи».
Мамина Пчёлка помадой ведёт вдоль губ, пальцами чёлку взбивает, глядит хитро.
Видео-блог о студенчестве на что ни сокурсник — поклонник/приятель/бро;
две стажировки — Варшава и Лиссабон; семь публикаций в ведущих ведомых СМИ;
сто путешествий и полу-пустой вагон;
«Мама, ну что ты, нет времени для семьи,
мама, я буду писать о лице войны, о неисхоженных улочках городов,
я забегу к тебе как-нибудь на блины? Всё хорошо. Всё в порядке. Диплом готов.»
Пчёлке не спится на подступах к рубежу. Вместо овец — знаки, за запятою Пи.
«Мама, а вдруг я не так хорошо пишу?»
Голосом нежным в динамике трубки: «Спи».
Мамина Пчёлка в костюмчике от-кутюр. Где-то под шпильками тонет её Париж,
в каждой статье рой заманчивых авантюр, в вечере каждом Лонг-бар на одной из крыш.

Мамина Пчёлка смешлива и хороша. Тридцать по паспорту. Время то как летит.
Облачком сладким всё пахнет её душа, а на комоде флакончик Диор стоит.
«Всё хорошо. Всё в порядке. Ты как там, мам? В среду приеду. Готовь для меняблины».
К чёрту Монмартр, показы и Нотр-Дам. В этом Париже ей снятся плохие сны.
В этом Париже не видно, как Он живёт с кем-то без всей этой тяги нестись вперёд.
Сыну какой там по счёту? Четвёртый год?
Пчёлка летит.
Время тоже летит.
Неждёт.
Панцирь всё толще. Всё крепче её броня.
Мамина Пчёлка в подпанцирной той степи,
и до сих пор под конец непростого дня
Пчёлке спокойней от голоса мамы: «Спи».

Леша Самолетова

Ты только представь — вот тебе ещё нет и пяти. Тебя
кормят кашей и дарят цветные совочки, с соседской девчонкой играете
в матери-дочки, и незачем, некуда, кроме как к маме, идти. Живут очень
долго и счастливо в сказке-стране: принцесса и нищий, сиротка и принц,
Зита с Гитой. Так сказки гласят, а ты веришь, и с кукольной свитой
мечтаешь о собственном «долго и счастливо» дне. Ты только представь, в это время в тени облаков премудрые старцы отчаянно спорят о вечном. И видит
один тебя в платье до пят подвенечном с мальчишкой, решающим споры
путём кулаков. Качает второй запыленно-седой головой, и третий
с четвертым нахмурили пышные брови, а ты запинаешься в этот момент
в полуслове, задиристый мальчик тот падает на мостовой.

Ты только представь — вот тебе двадцать пять/двадцать шесть. Ты много
работаешь, год как одна поселилась, в машине твоей полный привод,
внушительный клиренс, и ты ненавидишь всем сердцем обманы и лесть.
Задиристый мальчик тот носит рубашки/пиджак, он стал потрясающе хватким
и мудрым юристом. Он отпуск, как ты, проводил на курорте скалистом:
Ремарк, штиль на море и белый под солнцем лежак. Он так же, как ты, чтит
родителей, пьёт слабый чай, как ты много шутит, умеет предельно быть
честным. Вот только едва ли бывает пустым свято место, и на перекрестках
всегда между вами трамвай, вы ходите в те же спортзал, супермаркеты,
банк с разрывом в минуту-другую. Достаточно, чтобы не встретиться с ним
НИ-КОГ-ДА. Таят мерно сугробы. И что-то назад не торопится твой
бумеранг. Он пробует жить с молодыми/постарше — никак на место
не встанет в груди замороченный пазл. И ты удаляешь мужчин номера раз
за разом. Не то. Не твоё. Не любовь, а сплошной кавардак.

Премудрые старцы кивают в тени облаков. Так надо, так правильно, так
будет лучше обоим. Ты только представь, ливень в город врывается роем,
и тучи темнее подвалов всех и чердаков. И старцы не видят, что снизу.
Грохочет гроза. Под синим зонтом ты по лужам бежишь к магазину,
врезаешься в чью-то широкую сильную спину, и первый раз в жизни
встречаешь Его глаза…

Леша Самолетова

У кого-то на ладонях линии ровные,
Жизнь понятная и борщ всегда на плите.
А у нее только и есть, что сердце огромное,
И глаза, которые светятся в темноте.

Дед Мороз прошаркал мимо
В ночь под Новый год.
Я шептала чье-то имя,
А пришел не тот.

Я не знала, что ответить,
Он не знал, как быть.
Он старался не заметить,
Я - не нагрубить.
Он сказал: "За наше счастье!"
И налил вина.
Он сказал: "Все в нашей власти.
Ты мне так нужна..."

...И моего лица овал
Он так усердно целовал,
Как будто сам подозревал,
Что кто-то третий ревновал

Екатерина Горбовская

Вновь приходит зима в круговерти метелей и стуж,
Вновь для звезд и снежинок распахнуто небо ночное...
Все равно я дождусь! Обязательно счастья дождусь!
И хочу, чтобы вы в это верили вместе со мною

Роберт Рождественский

Я не утратил друга,
Но оказалось вдруг:
он - из другого круга,
и я не вхож в их круг.
У них свои задачи,
игрушки, алтари.
Они живут иначе.
В своём кругу. Внутри.
А я живу снаружи.
Мы с другом не враги,
но я боюсь нарушить
проклятые круги.
Невидимы преграды,
условны рубежи.
Мы с ним, как прежде, рады
привычному: "Как жизнь?"
Жаль, видимся не часто,
и жаль, что на бегу...
Дай Бог надыбать счастье
ему в его кругу,
а мне дай Бог - снаружи...
"Всё хорошо. Беги!"
По жизни, как по луже,
расходятся круги.


Александр Рубан

Просыпаюсь в своей берлоге,
поднимаю себя силком.
Я здесь самый заядлый блоггер –
на обыденность-точка-ком.
Я почти модератор – где-то
пару лет, и меня возьмут.
А покуда пишу куплеты,
как придворный горбатый шут:

«Я упрямо несу мешками
откровенно собачью чушь
среднерусского Мураками
в среднерусскую нашу глушь,
где от века не знают броду
и не лезут в калашный ряд;
где живут через пень-колоду,
и колоду свою крапят;
где идут по привычке в ногу;
где себе зашивают рты;
принимают царя за Бога,
только Бога зовут на «ты»…

Тонет в серой тоске и скуке
Белый Город – тут свой режим…
Дай мне лапу на счастье, сука,
потому как издох твой Джим.
И теперь ни любви, ни ласки,
ни тепла тебе, ни угла…

«…Птица-тройка, ты веришь в сказки?
Ну, закусывай удила…»


А.Оберемок

Ложатся в концепцию вечности снежные зимы,
Где после февральских метелей - черёд декабря.
Так холодно, что замерзают в раю серафимы,
укрывшись шестью одеялами крыльев. Не зря
синоптики делают ставки на белое поле.
Плохая погода и новости. Смутные дни.
И хочется, выпив для храбрости, крикнуть: «Доколе?»
в открытое небо. Но мы во Вселенной одни.
Никто не услышит. И нет мирового реестра,
где вписаны люди и судьбы. Примёрзла губа
к трубе у солиста весьма духового оркестра,
и гулкое соло выводит печная труба…
А лето придумано. Лето – красивая сказка.
Сеанс для детей, где билеты – всего по рублю.
А что с алкоголем? Здесь дело подходит к развязке,
и если завязано крепко, тогда разрублю.
Иначе, увы, не спасут ни чугун батареи,
ни блёклое солнце, ни лучшие в мире врачи.
Но это для тела, а душу, я знаю, согреет
Один огонёк небольшой новогодней свечи…

А.Оберемок

Ему недавно красотка-кошка всю душу выскребла. Он исчез. Он просто взял,
опустил окошко, и молча выбросил GPS. Он до отказа педалью газа не
выжал прошлое, и всегда она стояла в глазах, зараза. Но всё проходит. И
города мелькали, словно в калейдоскопе, крутился бешеный рок-н-ролл…

Он выпал звуком в её синкопе и места нужного не нашёл, в котором можно
лежать и раны лизать, покуда не выйдет яд, и думать, что в этом мире
сраном, куда привычно ни бросишь взгляд – всё будет плоско, как диск
попсовый, всё будет мелко, как твой Арал. Пока любовь не закрутишь с
новой. Пока поймёшь ты, что зря страдал и волочился за этой дурой –
пушистый белый холёный хвост. Её пора отделить цезурой, врагам оставить
её форпост. Иначе будешь в её рулетке как шарик долго искать зеро. А
нужно лишь на другую клетку уйти с е2 и своё нутро почаще слушать, тогда
прокатит, и будут пофиг все бабы-вамп.
Он сбросил скорость, решив,
что хватит. Приехал. Тоже мне Форрест Гамп. На зимних шинах - все
выходные, коту под хвост и стихами в стол.
И влево руль через две сплошные крутил безбашенный рок-н-ролл.

А.Оберемок

и говоришь, что, в общем-то, не злой,
что виноват текущий кайнозой,
колки, что не подтянуты на нервах,
и кое-кто с веслом / ведром / шестом
тебя сожрал за блядство на шестом
и отрыгнул на улицу на первом

и думаешь упорно об одном,
что всё вокруг не может быть не сном,
но это не оправдывает яви,
ведь жизнь уже чернеет вдалеке,
и что бы ни было на языке,
но с бодуна во рту песок и гравий

и знаешь, что причин особых нет
молчать на весь окрестный белый свет,
но тянешься не к слову, а к пробелу,
и слышно до шестого этажа
как очень нестерильная душа
тревожит одноразовое тело

А.Оберемок

Когда мне про белых кошек,
жен, разводы, женитьбы,
детей, ученье, леченье,
технику – сан-, электро-,
коллекции и комплекты,
гарантии, гарнитуры,
гарниры, аспирантуры,
библиотеку, сервизы,
автосервис, автомобили

обмены, евроремонты,
евровояжи, курорты,
пикники, шашлыки, кабаки

бани, рыбалку, банки,
древо рода, сады, огороды,
сборы – грибов и родни,
семейный бизнес, семейный кризис, психоанализ,
презентации, компенсации,
клубы, мальчишники, женщин
и – кошек
раз за разом часами рассказываешь –
час за часом назад разматываешь
жизни своей серпантин, –
из морозного темного вечера
бродягой смотрю беспризорной
через твой силуэт, продышанный
в золотых оконных узорах, –
на чужой хоровод возле елки,
и кошки на сердце скребут.

Ася Шнейдерман

На нем и волос не осталось,
понятие цвета лица
сменила сплошная
усталость —
предтеча земного конца.
Свело ревматически руки,
Беззуб, пустотел его рот.
Ну, что старику до науки,
что-де
осчастливит народ...
Зачем ему атомный поезд,
а также — полет на Луну,
когда он в могиле по пояс,
когда он у смерти в плену.
Но дед граблевидной рукою
внучонка ведет на проспект,
но дед перед вечным покоем
следит за полетом ракет;
но дед посещает музеи,
и дед без претензии рад,
что внук его зоркий —
глазеет,
что хрупает внук виноград,
что кто-то с улыбкой до уха
несет для кого-то цветы,
что волосы красит старуха,
желая достичь красоты;
что яблок базарятся груды,
что пляшут в Неве корабли,
что будут другие,
но будут! —
дышать кислородом земли.

Глеб Горбовский