Раздели меня, Господи, раздели, на слова, часы, полюса Земли, на зверей и
травы, на соль и мед… На него раздели меня. На нее. Проведи экватор во
мне – чертой, за которой тот не столкнется с той, чтоб они, волнами о
борт звеня, не сливались снова в одну меня. Раздели меня, Господи. Я
ковчег. Я не знаю, кто во мне и зачем, слышу только песни и голоса…
Научи меня, Господи, что сказать. Как спасти их, собранных там, внутри,
как найти для каждого материк, отпустить их в облако и на дно?.. На нее
раздели меня. На него. Я слежу, как свет переходит в тень, отпускаю
голубя каждый день, я смотрю в бездонную синеву. И уже не знаю, куда
плыву. Раздели меня, Господи. Вот ребро, я хочу деревянным своим нутром,
потемневшим от крепкой твоей смолы, прорасти, чтобы доски ушли в
стволы, чтобы больше не плыть и не помнить, как он тяжел и огромен, она
легка…



Им не выплыть, не выжить во мне вдвоем.



На него раздели меня.



На нее.

Кот Басё

Господь храни особенных.
к другим не приспособленных
живущих в обособленных, неведомых мирах.
дари им больше времени, а
окажись на дне они...
не предавай забвению, неси их на руках!
неси их на руках..

Я лежу в темноте.
И ты рядом – сопишь чуть слышно.
Мне же сон не идёт
/на часах уже час шестой/
Я сегодня прочел, что процентов на семьдесят (с лишним)
Человек состоит из обычной
Воды простой.
И теперь, когда я это знаю, ты мне скажи:
Где предел,
чтобы мне не допиться до дна однажды?
Я люблю твою воду, и мне без нее не жить.

Это очень особая,
Страшная очень
Жажда.

Саша Кладбище

в жизни всё просто, только нюансов парочка.
все объяснимое, кроме такого момента:
проще запомнить весь телефонный справочник,
чем позабыть конкретного абонента.

Кукла Саша

В вопросах Победы – да, я ретроград. Притом,
на тему, увы, не приемлющий словоблудия.
Мне бабушка в детстве рассказывала о том,
как прадеду голову взрывом снесло орудия,
Про бомбы в саду и про зимний голодный ад;
в Баварию как не угнали едва в сорок третьем;
как дойче зольдатен давали им шоколад
и плакали тихо по собственным дойче детям.
Как с братом на печке пряталась под дохой –
подальше от глаз офицера СС поддатого.
А дед ничего не рассказывал – был глухой,
всю жизнь свою, после контузии, с сорок пятого.

Сейчас, вроде, модно спорить, наперебой
друг другу орать, как всё было – я понимаю,
Но я ретроград. На три буквы пойдет любой,
кто гадость при мне про девятое скажет мая.

Да, я ретроград; пусть такие, как я, больны,
но наша болезнь – это память, и боль, и правда
В глазах ветеранов с последнего их парада.

О, если бы нам никогда не узнать войны...


Саша Кладбище

На скорости семнадцать кадров в сек. перемотаю времени клубок, как киноленту, и взметнётся снег с земли на небо! Пусть смеётся Бог, когда, босые ноги щекоча, влетят метели ледяные мухи. Пусть ангел из-за правого плеча снежком залепит бесу прямо в ухо. Торжественно по белому ковру архангелы пройдут цепочкой чинной. И слепит Бог Снегурочку к утру, а из ребра её создаст мужчину.

© allisandra

С точки зрения Солнца

В мире вечная ночь.

Никого не найдется

Заменить и помочь –



И бессчетные звезды

Не протянут руки...

Не подумайте, просто

Донельзя далеки.



Но оно не сдается

И не пробует ныть.

С точки зрения Солнца

Остается светить...



(lapushka1)

Мы - В разные стороны.
Ласточки - Вороны,
С разными планами:
Вольтами - Граммами,
Пуле-гранатами,
Унций-каратами,

Матом-Молитвой,
Истерикой-шепотом,
Миром и битвой,
На цыпочках - топотом,

Ладаном - Свастикой,
Крестиком - ноликом,
Красками - ластиком,
Бегом и волоком,

В коме, в прострации -
В воле, с насмешкою,
Родиной - нацией,
Дамкою - Пешкою,

В разные стороны,
С разными планами...

Ласточки - вороны,

Парами, парами....

Pakironos

Чего - поди пойми!- ждала ее душа?

Чем виделись в мечтах тропинки и дороги? -

но с милым был ей рай. Пространство шалаша,

как в зрелищном кино, раздвинулось в чертоги.

Она была юна, прекрасна и легка;

смертельный омут глаз, точеный нежный профиль...

Но жизнь брала своё: стиральная доска,

потертое трюмо да на плите - картофель.

И каждый новый день вмещал в себя века.

Кипел в кастрюле суп. Вода неслась по трубам.

Из "ящика" вещал багровый член ЦК,

одышливо пыхтел и вяло цыкал зубом.

От тысячи забот трещала голова,

но ей же не впервой: сутулилась. Молчала.

Работы было две. И сына - тоже два.

Ах да, еще и муж. Любимый. Поначалу.

Была ее рука в мозолях от весла,

а время шло и шло... Рельеф меняла местность...

Он бил ее порой, но в целом не со зла -

за этот скорбный лик. За эту бессловесность.

Я знал его слегка. Ее немного знал -

Фортуна всех в один колодец окунала...



Причудливым мазком я б выписал финал

в истории моей.

Да только нет финала.



Александр Габриэль

Вы, конечно, вольны не верить, и считать это за прикол, но вчера сквозь
двойные двери светлый ангел ко мне зашёл. Отобрав мою папиросу
(согласитесь же – моветон!), он сказал, что меня не бросит, потому как
хранитель он. И, расправив большие крылья, затянулся он не спеша и
сказал мне, что сенсимилья офигительно хороша. Покурили моей отравы,
поплевали с балкона вниз…

Я по жизни-то парень бравый, и, конечно, не из подлиз, но ему я сказал:

- Спасибо. Ведь не очень-то жизнь любя, я тебе благодарен, ибо в ней
не справился б без тебя. Сколько раз выручал меня ты там, где выжил бы я
едва ль, и последнего вздоха дату передвинул тем самым вдаль. И в
постылой игре без правил ты на скорбном моём пути столько знаков и вех
расставил! Я не все замечал, прости… Но когда я не видел знаки, хоть и
зрением не был слаб, ты меня выносил, однако, и, причём, с корабля на
баб. Как солидно в твоей конторе подготовили свой спецназ…

Он презрительно сплюнул, вскоре повернулся ко мне анфас и расставил такие точки, что я тут же припомнил мать:

- Это были ещё цветочки. Время ягодки собирать…



Migov

...а я скажу
тогда: а что рассказывать? О чем просить, по счету заплатив? Ведь мой
сюжет – не «Братья Карамазовы», не «Гамлет» и отнюдь не детектив.
Родился, жил... обычная история. Дорога от рождения во тьму. Забег по
траектории, которая приводит нас в итоге к одному. Искал себя в чужой
разноголосице, старался избегать ненужных склок... Набор стандартных
формул так и просится в какой-нибудь стандартный некролог.



Всё так, скажу
тогда я. Спорить не о чем, и наши судьбы схожи, как ни ной: ведь каждый в
этот мир приходит неучем, и неучем уходит в мир иной. Мы тем похожи –
все без исключения – что мчимся, как ночные поезда, не ведая ни пункта
назначения, ни времени прибытия туда.



И я скажу: мне
кажется, пора бы нам закончить это мрачное кино. Но мы обречены играть
по правилам, которые понять нам не дано. В плену у этих правил,
провались они, рванув со старта – каждый в свой черед – мы мчимся по
дорожкам, нам предписанным – в пустую черноту, вперед, вперед – так под
Москвой летят вагоны синие в предобморочной мути часа-пик… вот так и я
по заданной мне линии проследовал до станции «тупик». Промчалась жизнь,
прогрохотала конница. Все поглотила черная дыра. Забег окончен, публика расходится, и мне пора. Конечно же, пора.



Вот только
мысли прыгают зайчатами, вот только жжет, куда ни погляди, в сетчатку
мне безжалостно впечатанный последний кадр того, что позади – того, что я
оставил недоделанным, когда отсчет закончил метроном (вот здесь, на
этой лавочке, сидели мы, гуляя с дочкой в парке перед сном). И я гляжу,
гляжу с недоумением на мир людей, оставшихся в живых (здесь девочек
дразнил на перемене я, здесь годом позже дрался из-за них; вот здесь
плясал с женой на свадьбе дочери, вот здесь плясал, когда женился сам)… Я
знаю, время ставить многоточие, свободу дав рулю и парусам. Но вот
проходят дни, года, столетия, и нет меня в веселой их гурьбе. Ответь
мне, Боже мой, на этом свете я хоть что-нибудь оставил по себе?..



И я скажу: мой внук уже подрос, поди: девятый год пойдет на рождество… А я пожил совсем неплохо, Господи.



Одно понять бы только: для чего?







thelonewolf

...и каждый стих - удар, звучащий: "Нате вам!", и каждый слог сиреною:
"Подъем!". Хочу о коллективном бессознательном, но всё равно выходит о
своем. Я искренен (то более, то менее), но разве в том виновен я вполне,
что личные мои местоимения порою применимы не ко мне?! И вновь в
финалах текстов вижу то, с чего когда-то я так бойко начинал... Любил
идти от частного - до общего, но проиграл и не попал в финал. Ведь спели
до меня: "Гори, гори, моя звезда!", причем задолго до меня... Поэты,
словно кофе, растворимые, рождаются, как сполохи огня: березки,
канделябры да соцветия, любови, акияны да моря... Лихие кубометры
бессюжетия - чем не стезя? - да только не моя. Не то чтоб я - свидетель
обвинения; кто я такой, чтоб грозно обличать?! Но право на бесхитростное
мнение мне ближе, чем молчания печать.



Коль высказаться мне еще не поздно, я взнуздаю застоявшихся коней. В
чужой душе - потемки. Ночь беззвездная. Кто я такой, чтоб что-то знать о
ней?! Нет, я не поверяю истин спорами; кругом полно неведомого мне... И
не гожусь я в Юнги с Кьеркегорами; не примеряю фрейдовы пенсне. А ежели
ищу - так только мира я, и врыто в землю острие копья. Зажим и
скальпель, души препарируя, не попрошу у подмастерий я. В другие судьбы с
носорожьей грацией не ткну я любопытствующий нос. Дай бог с самим собою
разобраться бы, найдя ответ хоть на один вопрос.



Отдав другим сонеты, оды, тристии (пусть будоражат кровь и дух пьянят), я
сам пишу одни лишь эгоистины - простые, как мычание ягнят. Пишу с себя,
да так и будет далее, пускай судьба мне попадать впросак - не для меня
туника и сандалии да миртовый веночек в волосах. И я не оптимист.
Скорей, признаться, я - отчаяннейший скептик, господа. Восторженной и
бодрой интонации вам от меня не слышать никогда. Я не певец чужого,
заоконного, и только сам себе властитель дум... Скорей, я рецептура
желчегонного, чем сладкий мед или рахат-лукум. Не вижу свет. Лишь иногда
- мерцание. Люблю покой души да тишь аллей... Я аллергичен к знакам
восклицания. Мне знаки вопрошения милей. Пишу о том, как мы себя
истратили, безбожно постаревшие юнцы...



И если у ТАКОГО есть читатели -

они мне братья.

Сестры.

Близнецы.



Александр Габриэль

Когда всё будет спето и исхожено,

и все, кто были "против", станут "за",

и этот мир, досмотренный таможенно,

приветливо заглянет нам в глаза,



когда нам разрешат любые выходки -

иди себе в цари или в ворьё, -

когда уйдут логические выкладки

в забытое ненужное старьё,



когда польется с неба дождь из олова

по воле неземного волшебства,

когда перевернутся с ног на голову

привычный быт, привычные слова -



когда всё в мире станет обесценено -



Господь усмешку спрячет в бороде,

и мне вручат тевтонский орден Ленина

за неуспехи в жизни и труде.



Александр Габриэль

Среди людей, которые не с нами

уже есть те, которые не с ними,

а с теми те, которые не с теми,

и дальше, дальше вереница спин.

на цыпочках уходят по цепочке

по тихо звякнувшей дверной цепочке

и мы лежим, до боли сжав ресницы,

чтобы не догадались, что не спим.

чтобы не догадались, как мы тотчас,

как только лифт придет - чертовски точен,

как только звук шагов все дальше, тоньше

мы выбежим в предутренний ландшафт

и будем все глядеть, как застывая,

уходит то, чем жили мы. в трамвае

заплатит за проезд. поставит vale

в конце письма. и прекратит дышать.

и прекратит дышать. и будет снимок

с такими нами - жаркими, лесными

среди людей, которые не с ними,

не те, не мы, чужие из кино

и будет снимок, смазанный и мелкий,

никто не различит - цвета померкли,

что ты и я смеемся на скамейке

и солнцем истекает эскимо.

Хвала тем, кто не с нами, храбрым вам, кто

Терпел все наши глупости, повадки,

и вряд ли тот и вправду виноват, кто

решил, что с теми тоже по пути.

Как хорошо, что лето, ярки краски,

Что ночи коротки, что ранний транспорт,

Что ты так крепко спишь. И не напрасно,

Что лифт вот-вот уж должен подойти.


Аля Кудряшева

от сладкой жизни до хорошей клизмы

как от маразма до постмодернизма

пунктиром вдруг становится сплошная

когда ты упражняешь усложняешь

свои элементарные частицы

пульс то замедлится то участится

когда дырявишь вражеские рожи

шрапнелью из Есенина Серёжи

на выдохе сбивается наводка

и не берут тебя ни зло ни водка

сомнительные антидепрессанты

в жи- ши- подвох и в дважды два засада

и всё тебе не в кайф и всё не в тему

и эмо то же самое что эму

когда родной язык дается туго

луне плевать на квадратуру круга

не будет ни покоя ни коллапса

обвойся на неё или облайся

проигрывая в этом поединке

купи себе удобные ботинки

расслабься...


Ирина Парусникова

Всё равно ведь буду рядом; через труп

(чей – неважно) или так, – вот-вот узнаем.

Раз ты каменный – при встрече, как сестру,

обнимай меня, не бойся: я стальная.

В этом холоде ничто не чересчур,

камни с косами всегда сходились близко.

Всё равно ведь ты зовёшь – и я лечу,

и лечу быстрей метательного диска.

Я уж как-нибудь управлюсь с личной тьмой,

я уж как-нибудь окончу личный ГИТИС.

...И стою, и понимаю:

этот – мой,

это – мой точильный камень.

Берегитесь.

Когда не стало больше тем

для разговоров,

когда несешься в темноте,

как самый скорый

из всех возможных поездов,

по параллели

ко всем возможным из миров –

на самом деле,

а не во сне и не в пятнистой

лихорадке –

без тормозов и машиниста,

то в остатке

сухом деления пути

на время ночи

зачем-то силишься найти

гудок погромче.



Не для того, чтоб оценили

силу звука,

не оттого, что больно или

слишком туго,

не потому, что естество

твое не вечно...

А чтоб услышал голос твой

хотя бы встречный.

Дмитрий Быков // "Новая газета", №53, 25 мая 2015 года
"Господа, я предлагаю тост за матерей, которые бросают детей своих".
А.Н.Островский «Без вины виноватые»

И вот на день-рожденье Осино я думаю (прямая связь): что делать, чтобы ты не бросила, не прокляла, не отреклась? Что делать, чтоб тебе понравиться и не погибнуть в тот же час, как только у тебя появится резон избавиться от нас? Чуть кто-нибудь по воле случая попался в плен,
ведя бои, — ты сразу скажешь: я, могучая, — не я, и дети не мои. Они наймиты, а не воины, признало даже Би-би-си, они давно уже уволены, не веришь мне — жену спроси…

В частях их нет, из списков вылетели...
Пойди пойми, что все не зря! Каныгин к ним допущен, видите ли, а дипломатам что, нельзя? Видать, нельзя. Российской душеньке враждебна
милость искони. Они теперь уже не ГРУшники — уже двурушники они!

И то сказать, любые пленные — позор. Их совесть нечиста. Они, предатели презренные, не стоят Красного Креста. Не обладают честным именем, не видят нашей правоты… Хоть застрелились бы, как минимум, а то ведь выжили, скоты!

И эти все, колонна пятая, — жалеть не стоит ни о
ком: стишки в Америке печатая, «Свободу» слушая тайком, — вы сами Родину подставили, законы общества поправ; вы вне закона — но не сами ли себя лишили общих прав, травя генсека-паралитика и осмеяв рабочий класс?! Нет
правды, есть геополитика. Кто не за нас, тот против нас. Здесь так бывало пересолено, таких поперли за кордон, что на Гуриева и Сонина мы просто харкнули, пардон. Кто говорит о вырождении? Мы не хотим иной судьбы: у нас красавицы и гении всегда родятся, как грибы.

Не ища себя в природе, в состояньи полутранса мы приходим и уходим, цап-царапая пространство; мы как баги в божьем коде, вырожденцы Средиземья, мы проходим, как проходит беззастенчивое время... Мы заложники рутины, безучастники событий, мы Пьеро и Коломбины, что подвешены на нити; мы на Волге и Гудзоне, дети тусклых революций... Небо тянет к нам ладони, но не может дотянуться...

Мы свободная орава, нам пора бы к Альфам, Вегам... Знаем: больше влево-вправо не считается побегом, и не зырят зло и тупо, не поддавшись нашим чарам пограничник Карацупа со своим Комнемухтаром... Но привычки есть привычки, всё так страшно и неясно; и в дрожащих пальцах спички загораются и гаснут. Нет "нельзя!", но есть "не надо!..", всюду мнятся кнут да вожжи... Нам бы выйти вон из ряда, но в ряду комфортней всё же...

Всё, что писано в программе, мы узнаем в послесловьe. Остается лишь стихами истекать, как бурой кровью; потому что в наших норах - атмосфера тьмы и яда, потому что в наши поры въелись запахи распада... От Ванкувера до Кушки в двадцать первом шатком веке спят усталые игрушки по прозванью человеки; на бочок легли в коробки фрезеровщик и прозаик, души вынеся за скобки, чтоб не видели глаза их... Недопаханные нивы... Недобор тепла и света...

Лишь одни стихи и живы.
И спасибо им за это.

(с) Александр Габриэль

Девочка перебирает камни, ласковым медом струятся волосы. "Этот вот, белый ...его - куда мне?" - шепчет неровным и тихим голосом. Тысячу лет целовал ручей их, пересыпались водой окатыши...

Лето за летом летит звончее - конными рыцарями у ратуши.

Девушка смотрит на свет кристаллы - эти на бусы, а те - для броши бы... Как-то ведунья ей нагадала: "Станешь счастливой, не будешь брошенной!" Встретила парня, смирила нрав, да верила свято, ждала, что сбудется. Милый ушел воевать за правду в горы, похожие на верблюдицу. Там и остался, в чужих ущельях - кровь на закате разлил по каменным тропам. И тучи, уйдя в похмелье, пики вершин озаряли пламенем...

Женщина молча сплетает нити.

Лето за летом как свечки плавятся.

Солнце застыло над ней в зените - вроде обычная, не красавица, и застывают в глазах узоры - облако да васильки над склонами. Шепчет старинные наговоры - дома, за стенами небелёными есть только мир, тишина и чудо мига создания, со-творения. Тает под солнышком снежной грудой память - холодные наслоения прошлого. Капают понемногу - и воплощаются в украшениях: нитью жемчужной - молитвы богу, бронзовым бисером - прегрешения, в центре, опалом прозрачной масти - счастье, зашедшее на минуточку...

Нынче ее называют - "мастер".

Только не легче от слов - ничуточки...

Алина Марк