Окно плюется солнечными бликами,в нем зайчики качаются, дрожа.
Внизу мальчишки с радостными криками в полет шагают с крыши гаража.
Каркас фанерный, вместо перьев простыни да воля, крепко сжатая в кулак.
И с завистью глядят из окон взрослые, отчаянно желая сделать шаг,
сорваться вниз, где заросли акации, где рассыпает лютик желтый цвет,
где бродит детство без страны и нации...
Куда уже давно дороги нет.
Мы строим жизнь в согласии с запросами, ведя внутри себя жестокий спор.
И как же трудно притворяться взрослыми, когда в душе мы дети до сих пор.
Мы чертим в блогах путь от одиночества: пусть виртуально, лишь бы кто-нибудь.
И красной нитью: чуда! чуда хочется. Такого, чтоб потрогать и вдохнуть.
Вот потому и кажутся наградою,
знаменьем в повседневных миражах
крапивинские мальчики крылатые, стоящие на крыше гаража...

NeAmina

Гуляли ночью, рассвет в два-тридцать, прохладным ветром с Невы укрыться, смешались в памяти знаки, лица, с ума сошедшие небеса.

Дорога вилась, цвела, манила, звала пластинкою из винила, и, верно, скинутся на чернила все те, о ком я рожден писать.

Спускались к морю с потёртым ранцем, мешали сдуру вино и танцы, и я б, наверно, еще остался, но точно знаю же, что влюблюсь.

Ввернуть сейчас бы про равновесье, но стих не пишется, хоть ты тресни,
пардон, сегодня другая песня, мой старый летний паршивый блюз.

Кружили мысли нелепым вальсом, я много думал и ошибался, ни муз, ни музыки, ни Пегаса, и нет покоя тебе, душа...

Но что-то утром шептало в уши: "ты можешь больше, ты можешь лучше", будил под утро несмелый лучик - мы вместе делали первый шаг.

Ты ждёшь, я знаю, других историй, про битвы, замки, поля, просторы, про
гнев царей, про врагов престола, про звон самшира, про стук карет

Настанет осень, и возвратится визирь, шаманка, король, убийца...но нынче - август, жара и птицы, и я открою один секрет.

Я думал раньше, что сказки - это волшебный мир под рукой поэта, пираты, гоблины и скелеты, чужие тайны во тьме веков,

Мечтал о Ехо, о Средиземье, о странах, башнях, мирах подземных, о карте, двери, волшебном зелье, что унесёт тебя далеко...

...А сказка - это путём окольным наткнуться на невесомый Смольный, и рокот призрачной колокольни вокруг танцует, поёт, бежит;

Солёным ветром, мечтою ранней нестись меж морем, теплом, горами, тогда окажется лучше Нарний лукавый утренний Геленджик.

Когда в сомнений и страхов тине ты заползаешь на свой квартирник, а люди
- дивные, как с картины, и в мыслях только - "читай", "живи",

Когда за книгой, плацкартным чаем, летишь обратно бродягой-чайкой, и
вдруг приходит: "Скорей. Скучаю." от самой старой твоей любви.

Когда под жарким июльским солнцем играешь в "ладушки" ты с японцем, а он мухлюет, вопит, смеётся, бежим и прячемся от дождя,

Когда друзья, что по разным странам, звонками рвут паутину станций, и
это очень тепло и странно - в кого-то верить, кого-то ждать.

Ведь сказка - это не гул заклятий, не томный блеск королевских платий,
не монстр в недрах твоей кровати, не фея с тыквой, не кучер-мышь,

Любое чудо - живое, дышит, оно в глазах, километрах, крышах, оно тем больше, сильнее, выше, чем ты охотней его творишь

Любое чудо - не в тюрьмах книжных, оно снаружи, оно подвижно, с ним мир -
поверишь ли, удивишься - на нитку соткан из лучших мест.

Иди вперёд, сочиняй, надейся, живи мгновеньем, мечтою, песней, и дверь,
зелёная, как у Уэллса - представь! - окажется в твой подъезд.



Джек-с-Фонарём

С точки зрения ангелов, мы лишь судьбу гневим.

Вот Олег просто просит, чтоб всё было хорошо.

Но у Олега англоязычный и невнимательный Херувим,

«Будет исполнено. Хоррор-шоу, так хоррор-шоу».



Марьяна Высоцкая

Никто для тебя не пишет, никто о тебе не вспомнит, Сиди незаметней мыши,
забвенней палеозоя, Горбатее кваземоды, пьяней одинокой стервы. Такие
как ты не в моде, такие как ты не в тему. Сегодня всё больше драйва,
сегодня всё меньше дома. Замолкни не улыбайся , впади незаметно в кому,
куда тебе в их отряды с твоим неудачным рыльцем, заройся в свои стишата,
срифмуй себе пару принцев, а в общий поток не лейся, не порти богемных
красок. Зачем теперь счастье, если ты там не была ни разу. Умолкни, и,
исчезая, следи, как в тебя по венам из окон зима вползает смертельная,
как гангрена.



Оксана Кесслер

Жила-была на свете Дверь.

Одета в чёрный дерматин, как вестник смерти и потерь, она мечтала
расцвести, поверить в счастье, полюбить, с петель сорваться и уйти…

Ей надоело вечно быть преградой на чужом пути...



Но годы шли.

Скрипела Дверь, свирепо клацала замком, глазком глядела, словно зверь на
тех, кто был ей не знаком, слегка разбухла – годы всё ж…

Когда хозяин приходил, втыкая ключ, как в сердце нож, она из всех
двериных сил сопротивлялась: «Не возьмёшь!», зажав замочный язычок

в щели дверного косяка.

Хозяин бил её плечом, ругаясь матом, и пока пинал ногой, кричал: «Ну, всё! Достала рухлядь! Завтра в лом!»

Она же морщилась: «Осёл! Ты, верно, выжил из ума… Как без меня оставишь
дом? Да я б давно ушла сама, но кто, коль я уйду, скажи, квартиру станет
сторожить? А значит, в корне ты не прав, ко мне не чувствуя любви…» – и
с каждым днём сварливый нрав, скрипя, старалась проявить.



Однажды в полдень мужики в зелёных робах, как Гринпис, другую Дверь за косяки держа, на лифте поднялись.

Недолго длилась канитель. Сказали ироды: «Ништяк!», и сняли старую с петель, ломами выдрали косяк…

На месте бабушки теперь стоит, металлом серебрясь, крутая новенькая Дверь.

Старушку ж, выставили в грязь, к помойным бакам прислонив…



Сбылась мечта сварливой скво – свобода! Только отчего так этот мир
несправедлив? Ведь вот она – венец красы, и даже старый дерматин

в слезинках утренней росы, невинной свежестью блестит…

А то, что ей немало лет, так ведь известно всем давно – чем старше, тем ценней вино, и для любви препятствий нет.



Конечно, проще бы рассказ закончить тем, как мальчик злой взял зажигалку… вспыхнул газ… и Дверь осыпалась золой…



Но всё ж добрей бывает явь: и как-то утром «Жигули» старушку-ветреницу взяв, с собой на дачу увезли.

Хозяин новый, освежив, подкрасив, ласково шепнул: «Ну, что, подруга, будем жить? Давай, садись на петли, ну…»



С тех пор она живёт в любви, вишнёвый сад ей новый дом, с пригорка ей
открылся вид на пруд, и поле за прудом, а у крыльца цветёт сирень…

И вот что важно – верь, не верь, но нараспашку целый день стоит незапертою Дверь.

С её наружной стороны убор, (не подыскать слова!) – над новым косяком дверным резной наличник в кружевах.

И петли больше не скрипят, а песню нежную поют, впуская бойких пацанят в просторный комнатный уют.



А в небе носятся стрижи…

к хозяйской кошке кот рябой пришёл мурлыкать…



Это – жизнь!



И сотни раз: всё – жизнь!



Всё жизнь!



И нескончаема любовь!..



Ник Туманов

Опять свезло!..
Уже когда-то было: квартира, пища, коврик у порога. Хозяйка даже куртку
мне купила, но я её носить робел немного в походах по вечерним переулкам
– а ну, как дождь надумает забрызгать. Ах, как я до отчаянного визга
был рад вести хозяйку на прогулку!

И этот, вроде, тоже ничего. Вот только пьёт. И вечно что-то пишет. Вчера грустил, весь день смотрел на крыши, потом вздыхал.

Поди, пойми его – сидит, молчит. И в доме тишина. Такая, что заныли перепонки...

А у соседки рядом две болонки и мне из них понравилась одна, кудрявая
как клоун в старом цирке. Но у неё в друзьях английский дог.

Жаль, новый мой до женщин не ходок – вон, снова палец выперся из дырки...

Была б жена, заштопала б, поди...



Эээх, сердце зацарапалось в груди и что-то защипало в носопырке...



Ник Туманов

носители свободы и хулы,

чужих одежд и собственных ошибок,

мы – люди.
мы из глины и золы.
из криков от восторгов и ушибов.
из веры в непременное добро.
из тайн, из откровений и открытий.
из слов на суахили, на иврите.
из маленьких вселенных под ребром.

по лоциям надежды и таро
мы, штурманы и сами неплохие,
поверженных вершителей стихии
выводим из неведомых миров.
привычно с января до января
мы узнаём друг друга без паролей.

но, всё же и у нас глаза горят
от вовремя не выплаканной соли.



Ник Туманов

Ты знаешь, с наступленьем темноты

пытаюсь я прикидывать на глаз,

отсчитывая горе от версты,

пространство, разделяющее нас.



И цифры как-то сходятся в слова,

откуда приближаются к тебе

смятенье, исходящее от А,

надежда, исходящая от Б.



Два путника, зажав по фонарю,

одновременно движутся во тьме,

разлуку умножая на зарю,

рассчитывая встретиться в уме.



Иосиф Бродский

Я цветок осенний
Последний
Меня почти не осталось
Кричу ЗАЩИТИТЕ
Занесите в КРАСНУЮ КНИГУ
В ответ слышу
ЛЮДЕЙ НЕ СПАСАЕМ
Бережём РЕЛИКТОВУЮ РЫБУ

Алмат Малатов

Он, конечно, хотел, как лучше. Но не спрашивал, что ей нужно.
Он готовил паэлью, суши, делал вафли и сыр сычужный,
Фуа-гра, канапе, ризотто, приправляя всё жгучим карри.
Пёк эклеры, безе и торты в исступлённом чумном угаре.

Из пяти перемен обеды, каждый ужин безмерно ёмок.
Тошноту вызывала следом мельтешня голубых каёмок.
Но прижав по-кошачьи уши, ела вежливо… И однажды…
Он, конечно, хотел, как лучше. А она умерла от жажды.



(c) Ira Son

Все влюбленные склонны к побегу
по ковровой дорожке, по снегу,
по камням, по волнам, по шоссе,
на такси, на одном колесе,
босиком, в кандалах, в башмаках,
с красной розою в слабых руках.

Булат Окуджава

Ему недавно красотка-кошка всю душу выскребла. Он исчез. Он просто взял, опустил окошко, и молча выбросил GPS. Он до отказа педалью газа не выжал прошлое, и всегда она стояла в глазах, зараза. Но всё проходит. И города мелькали, словно в калейдоскопе, крутился бешеный рок-н-ролл…
Он выпал звуком в её синкопе и места нужного не нашёл, в котором можно лежать и раны лизать, покуда не выйдет яд, и думать, что в этом мире сраном, куда привычно ни бросишь взгляд – всё будет плоско, как диск попсовый, всё будет мелко, как твой Арал. Пока любовь не закрутишь с новой. Пока поймёшь ты, что зря страдал и волочился за этой дурой – пушистый белый холёный хвост. Её пора отделить цезурой, врагам оставить её форпост. Иначе будешь в её рулетке как шарик долго искать зеро. А нужно лишь на другую клетку уйти с е2 и своё нутро почаще слушать, тогда прокатит, и будут пофиг все бабы-вамп.
Он сбросил скорость, решив, что хватит. Приехал. Тоже мне Форрест Гамп. На зимних шинах - все выходные, коту под хвост и стихами в стол.
И влево руль через две сплошные крутил безбашенный рок-н-ролл.

Мигов

Летели в Африку рояли,
Образовав изящный клин:
Такой шикарный сюр едва ли
Пришел бы в голову Дали.
Рояли крышками махали,
Курлыча, словно журавли.
Скрипели жалобно педали
В небесно-облачной дали.
Прохладный покидая север,
К теплу был устремлен косяк...
И стаю вел концертный " Seiler"-
в боях испытанный вожак.
А в городке провинциальном,
Где запустенье и тоска,
Один рояль принципиально
остался на зиму в ДеКа.*
Не "Blutnher", даже не " Yamaha",-
А наш, советский и простой,
Резонно думал : - Ну их на...
С их африканской духотой!

Это цитата сообщения чудоблин Оригинальное сообщение

в тихом омуте черти водятся,
в покер режутся до утра,
хлещут виски, по пьяне ссорятся
/заходила я к ним вчера/
в тихом омуте черти – девочки
пьют шампанское до зари,
красят губки, рисуют стрелочки,
строят глазки, грустят о любви.
в тихом омуте секс, наркотики
и бульвары ночных фонарей.
купидоны играют в дротики,
попадая опять в людей..
и не целясь, стреляют пьяные
и кайфуют…
а на земле..
лечат раны на сердце рваные
пострадавшие
по весне...

Ирина Ульянова

Ты с ними никогда не ссорился,

меж вами не вбивали клин...



Они к твоей взывают совести,

к твоей гражданственности, блин.

Они берут тебя за лацканы

во имя деток и внучат;

и лозунги, зубами клацая,

они в лицо тебе кричат.

Я сознаю: их дело - правое.

Всё понимаю, не тупой...

Но ведь нельзя ж - такой оравою,

такою блядскою толпой,

такою танковой дивизией,

армадой, мать ее етить!

Я посинел душой и физией

в попытке пыл их разделить -

не смог. И снова в обороне я,

с упрямым ветром в голове,

и с неизменною иронией

в несексуальном меньшинстве.

И бродят мысли невесенние,

неблагородные, не те,

рождая чувство омерзения

к чужой извечной правоте.



(с) Александр Габриэль

Тысячи лет, миллиард событий – что ж, Ариадна, порвались нити, так что придётся и прясть, и вить их, новый мотать клубок. Впрочем, оставь-ка потуги эти… Лучше забрось потайные сети, чтоб ни один ротозей на свете их миновать не мог. Ты же в искусстве рыбалки дока, и на живца-минотавра столько поймано было по воле рока – надо же так суметь! Так что не плачь по своим утратам – будет с избытком шального брата.
Знай, Ариадна,
что я когда-то рад был попасться в сеть.

Я, в лабиринте блуждая, всё же тщетно надеялся - ты поможешь, дашь путеводную нить, а может, просто найдёшь слова. Да, лабиринт золотой, не скрою, только паршиво в душе порою мне оттого, что о нас с тобою бродит везде молва. Вот ведь, поди, объясни народу, что, принимая вино за воду, я пароходу своей свободы только усилил крен. Время буксиром меня оттащит, я-то ещё не такой пропащий.
Пой, Ариадна…
Твой голос слаще всех голосов Сирен.

Это игра, где беда не горе, сам я теперь минотавр, и вскоре свежий игрок из запаса в поле выйдет - замкнётся круг. Я ухожу, не могу иначе – на горизонте судьбы маячит бодрый Тесей, а ведь это значит – снова быку каюк. Только ты знаешь, я верю свято в то, что акуна почти матата, вот и пойми, что твоя утрата – это лишь часть игры. Время ко мне по кривой дороге снова пришло – подводить итоги.
Спи, Ариадна...
Я знаю, боги будут к тебе добры.


Александр Оберемок (Migov)

Скрип дверной тоски, поворот ключа…

Он глушит глотками горячий чай. Курит красный «Marlboro» трижды в час. Стрелки времени медлят шаг. Ты пришла, как снег через столько зим, твой «Chanel» привычно невыносим… Погляди теперь: весь его интим - ритмы рваные, как душа. Носом в стену, мыслями за тобой, спал с текущей /действующей/ женой, снил тебя отчаянно… параной…я бы мог, говорил, но ты… Он забыл, как нежно твоё «хочу» рвет в ошметки нити взаимных чувств, подарил бы голову палачу, все равно, мол, почти кранты. Мол, послал бы на хрен тебя в сердцах до известной матери и отца, но в который раз, как дурак-пацан помещался под твой каблук.

А тебе, играя, - всегда джек-пот, ты бросала даже под Новый Год, а его бросало то в смех, то в пот…Поищи где таких же сук. Возвращалась снова, и все, как встарь, (у тебя почетная должность – тварь!) по нечетным, черкая календарь, оставалась тушить мосты. А когда календарь изошел на нет, вновь ушла, потушив за собой рассвет, и бог весть, через сколько никчемных лет вдруг опять появилась ты.

Сигаретный смог, остывает чай. Тихо шепчешь: как ты там, не скучал?(и неважно что тут ей отвечать). Завела про себя рассказ - про побеги мужа, про дочь, про снег на поспевших листьях в твоей весне, улыбнулась прошлому на стене, не заплакав и в этот раз. Береги теперь ты, не береги, довела до рёберных невралгий, вогнала в депрессии и долги… весь расстроенный, как рояль. А сама распущена, как цветок, и опять вливаешься в кровоток, и опять впиваешься в левый бок, сердце выплеснув за края.

Постарела тварь, подползла к ногам, он бы мог тебя со всех нот и гамм, он хотел тебя ... да ко всем богам тридесято спустить на мель. Только спеют листья, дымят мосты, убегают жены, мужья и сны, а ему опять достаешься ты, красный «Marlboro» и «Chanel»


Виктория Дворецкая (Элеонора Счастливая)


***************

Голова предательски горяча, ты лежишь в рубашке с его плеча, он в своей дали допивает чай, красный «Marlboro» мнёт в руке. Наливает виски и трёт виски, защищаясь рифмами от тоски, разбивая вдребезги ветряки в неуютном своём мирке.
За окном туман, впереди рассвет, из душевных ран льётся маков цвет, вытекает жизнь, исходя на нет, но не им будет сорван куш. Ядовитым дымом струится ночь, в кружке горький чай, а в стакане скотч, а тебя во сне обнимают дочь и нормальный, законный муж.

У тебя есть муж, у него жена, ох уж эти нравы и времена, и не тот расклад, и не та страна, и события всё не те. Остаётся ждать и копить бабло, чтоб когда-то снова судьбе назло, замерев в объятиях (повезло?), раствориться в своей мечте. Утопить ключи и сломать замок, чтоб никто войти никогда не смог и, тела сплетая в тугой комок, потерять и мозги и стыд. Да гори огнём, да плевать на всех, только б этот взгляд и счастливый смех, на разрыв аорт во вселенский грех… Люди – вряд ли, а Бог простит.

Он на ушко шепчет смешную чушь, ты с тоскою думаешь: «Ну, разрушь, поломай хоть что-нибудь, не хочу ж приближать расставанья день…». Ты святая, девочка. Ты не тварь. Посмотри в окошко и в календарь – наплевав на осень, мороз и хмарь, за окном расцвела сирень! Ты своей любовью творишь цветы, ты сосуд мерцающей красоты, и твои сомненья, увы, пусты, но тебя побеждает страх. Сотворяет чудо святой порыв, ты, поверь, умеешь творить миры, у тебя в раскладе любой игры только козыри на руках.
Но, покуда ночь, беспросветна тьма, на дворе ноябрь, а в душе зима, и осталось только сойти с ума или выбрать иную цель. Перекрёсток боли в конце времён, голова трещит и проблем вагон, и в кошмарных снах только он и…он. Красный «Marlboro» и «Chanel»...

Алексей Порошин

Ну, вот и всё. Последняя обновка. Простой кусок хозяйственного мыла. Теперь комплект – пеньковая верёвка, крюк, табурет и.... сердце вдруг заныло. Бумага, карандаш, свеча и водка. Плесну в стакан, глоток, другой, затяжка... Кричать? Рыдать? Я пел, а вышло вот как... ...Худющая облезлая дворняжка завыла за окном, предвосхищая... Иди ко мне, бродяга. Хочешь сыра? Теперь мы оба изгнаны из стаи и лишены любви большого мира... ...Свеча мигает, плачет стеарином, плевать мне – ночь ли, утро, поздно ль, рано... Споём, Дружок? И сколько не ори нам, мы будем выть – фальшиво, горько, пьяно... Два пса, два неудавшихся поэта, кудлаты, бесприютны и бесполы... И дружный звук охрипшего дуэта закончится моим тоскливым соло... ...А что писать? Кому? А кто-то вспомнит? Вот, сука-жизнь, бездарна и бескрыла! Уйду я гулким эхом пыльных комнат из этой яви, тусклой и унылой в угрюмый зев бездонного колодца, в безрадостную тьму ночного мрака... ...Так гулко чьё-то сердце рядом бьётся... А, это ты, несчастная собака. Ты знаешь, боль в душе сильней, чем в теле. Горит и жжёт, затравленная ядом... Мы как-то вдруг с тобой осиротели и оба не нужны всем тем, кто рядом. Похоже, нас покинула удача, до точки израсходована квота. И я сижу с тобой, курю и плачу, а ты хвостом виляешь... Ждёшь чего-то. Портрет луны завис в оконной раме, и ветерок свистит в разбитых стёклах... А может, прогуляемся дворами? Давай пройдёмся, вечер нынче тёплый...

А.Порошин

...И тянет ночь кизиловым дымком, и привкусом вина воспоминаний
о прошлом, и о том, когда легко роняешь в снег и кровь и мед признаний.
Что те снега - упали на виски,
а ты теперь сиди да вой с тоски!
Танцует ветер пьяный хоровод - то запахи мешаются, то звуки -
от ливня, что неделю льет и льет, до вздохов неизлеченной разлуки.
Что тех ветров - казалось, далеки,
а вот поди ж ты: встали, как штыки...
и мир на них потерянно повис, хрипя чего-то вроде "Марсельезы",
и звезды по одной спадают вниз по облакам из лунного разреза,
как семена - но, впрочем, сей-не сей,
а мысли как десяток карасей,
все тычутся в невидимую сеть условий и условностей: "Могли бы!..",
Но - не смогли. И выпало - висеть безмозглой бесполезной снулой рыбой.
Не дергаться. Исход один - кукан.
Что, думаешь, налить еще стакан?
Изволь, чего ж. Да брось ты, все свои! Не будешь пить? Ну, значит, ставь кофейник!
Там, в сахарнице, глянь-ка - муравьи, устроили, мерзавцы, муравейник:
вытряхивай подальше от воды,
живые ж души, мать бы их туды...
Ишь, как шустрят! Веранда от дождя пропитана по лесенку прохладой,
и ветер гладит ветви, обходя продрогший пруд. Камыш у края сада
во влажной полутьме похож на лес.
Сазан гуляет, слышишь - легкий плеск?..

...И мы с тобой стремимся в никуда,
навроде рыб из этого пруда:
все копим нержавеющий запас, гребем куда-то сдуру плавниками,
а после бог вылавливает нас по одному из омута руками.
И падает душа, как чешуя -
ни весу в ней, ни толку... ни х...

Алина Марк

Вытрясти нужно душевный сор. Водка - давно не средство.
Может, поможет мне старый двор? Все мы пришли из детства.
Смотрит устало с небес луна. Тихо скрипят качели.
Булка с вареньем - на всех одна. Мы её дружно сьели.
Я - самый младший. А на губах сладкая капля тает.
Трое с Афгана пришли в гробах. Больно. Не отпускает.

Ветер зарылся лицом в песок. Он - на экстримы падкий.
В пыль исписали цветной мелок, значит, играем в прятки.
Кто там, как слон, пробежал в кустах, тех что к подьезду ближе?
Чую затылком, иду искать. "Вижу, Толяшка! Вижу!"
Прямо с этапа бандит бежал. Ходка уже вторая.
"Эй, стуки-палы, Толян. Не ждал?" Больно. Не отпускает

Старая липа шуршит листвой в ритме минорных терций.
Лето. Каникулы. Двор пустой. "Сашка плюс Оля = сердце."
Наши всем скопом ушли в кино. Предки - весь день на даче.
Всё, что естественно - не грешно. Если любовь - тем паче.
"Горец! Я - первый! Чего молчишь?!" Быстро патроны тают.
"Оля плюс выгодный брак = Париж". Больно. Не отпускает.

Вытрясти нужно душевный сор. Водка - давно не средство.
Не помогает мне старый двор. Кончилось наше детство.
Лёгкая поступь твоих шагов. Руки сжимают плечи.
Ты понимаешь меня без слов. Ты меня сердцем лечишь.
У зажигалки работы нет. Пачка, увы, пустая.
Волосы гладит твои рассвет. Надо же... Отпускает...