[показать]Вечный колокол
– Тебе не нужны доводы. Новгороду достаточно твоего слова, – Млад пожал плечами.
– В том-то и дело! Мне кажется, на меня давит желание поступить так вопреки Правде… Я не имею никакого права вмешиваться в дела Новгорода и тем более Руси. Мое дело – говорить Правду, нести людям волю богов, и не более.
– Ты считаешь, что не имеешь права на свое мнение? На свою собственную мудрость, не подкрепленную мудростью богов?
– Каждый имеет право на свое мнение и на свою собственную мудрость. Но доверие Новгорода ко мне – это доверие не к моей мудрости, а к мудрости богов. А я хочу воспользоваться этим доверием, навязывая новгородцам собственную мудрость. Как бы мне хотелось хотя бы на один день стать просто человеком! – Белояр качнул головой.
[показать]Вечный колокол
Хороводы кружились все быстрей, песни гремели все громче, гусляры рвали струны, жалейки заходились от задорного свиста, ложки отбивали неистовый ритм, звенели бубны.
Горящие стрелы впивались в крыши домов…
В середине одного из хороводов Млад увидел Ширяя – тот в одной рубахе, без шапки отплясывал вприсядку перед той самой девочкой, которая кружилась так быстро, что ее расстегнутый полушубок летал вокруг нее широким кругом. Хоровод, в котором уже смешались парни и девушки, бежал вокруг них, и Млад не поспевал за ними глазами.
Крепостные стены обваливались под ударами пушек, погребая под собой тех, кто не успел отбежать в сторону…
– Здоро́во, Мстиславич! – перед ним появился румяный, запыхавшийся Пифагор Пифагорыч. – Чего не весел?
– Я? Я весел, – ответил Млад и улыбнулся.
– А чего не в хороводе? Я и то тряхнул стариной! Может, выпьем понемногу?
И он выпил с Пифагорычем.
Остроконечные алебарды разрубали кольчужные доспехи, и кровь лилась на их короткие рукояти…
Музыка не смолкала ни на минуту, Млад смотрел на знакомые лица и вдруг ясно увидел,
как один из студентов падает на колени: тяжелая стрела вошла ему в солнечное сплетение и вышла с противоположной стороны, чуть в стороне от позвоночника. Он видел, как струйка крови потекла из угла рта на подбородок, видел, как побелело удивленное лицо и пальцы судорожно сжали воздух…
Млад тряхнул головой – парень, подхватив под руки двух сычёвских девчонок, отстукивал каблуками чечетку. Будущего не знают даже боги…
Тяжелая конница топтала копытами жалкий пеший строй, ломая выставленные навстречу ей копья…
Явь проступала сквозь наваждение праздника, и сквозь разухабистую, горячую песню слышались предсмертные стоны и бряцанье оружия. Явь мокрой тряпкой стирала нарисованное цветным грифелем веселье, обнажаясь перед Младом, словно бесстыжая девка.
– Млад Мстиславич! Иди к нам в хоровод! Чего стоишь-то? – крикнул студент с третьей ступени, а Млад видел перед собой безногого калеку, рыдающего и царапающего лицо.
Будущего не знают даже боги…
Он смотрел и видел мертвецов, сотни мертвецов вокруг… Пляшущих, обнимающих девушек, поющих и пьющих мед. Они были счастливы, жизнь била из них ключом, жизнь искрилась в свете костров, плескалась на дне кружек и проливалась на снег, жизнь цвела на их щеках ярче макового цвета.
Огонь, зажженный самим Хорсом, жег Младу глаза. Будущего не знают даже боги… Сомнения, конечно, не самая вредная вещь, но на войне нет места сомнениям. И ополчение не должно уйти из Новгорода. Любой ценой. Всеми правдами и неправдами. Родомил прав.
– Мстиславич, чего стоишь? – Пифагорыч подтолкнул его в спину. – Иди! Покажи недорослям, как в наше время умели плясать!
Огонь, зажженный Хорсом, слизывал остатки наваждения, и вместо костров горящие идолы простирали руки к небу. Сотни мертвецов смотрели на Млада с надеждой и без надежды, сотни мертвецов вокруг уже не пели и не обнимали девушек – он шел меж ними, а они вглядывались в его лицо, словно искали на нем ответ на вопрос: почему?
Музыка замерла на миг и полилась дальше медленно и тягуче. Хоровод мертвецов и их
подружек сомкнулся вкруг него. Млад медленно стащил с головы треух, словно прощаясь с ними, словно отдавая последний долг, а потом с горечью швырнул его на снег.
– Давай, Мстиславич, покажи им! – крикнул Пифагорыч из-за спины.
Млад сделал шаг, потом еще один, расстегивая полушубок. А потом песня грянула над ним, как последнее, что осталось от наваждения, и взяла за душу – в последний раз. Он перестукнул каблуками по натоптанному снегу – вместо горечи злость стиснула ему кулаки, и скрипнули зубы.
[показать]Вечный колокол
Хороводы кружились все быстрей, песни гремели все громче, гусляры рвали струны, жалейки заходились от задорного свиста, ложки отбивали неистовый ритм, звенели бубны.
Горящие стрелы впивались в крыши домов…
В середине одного из хороводов Млад увидел Ширяя – тот в одной рубахе, без шапки отплясывал вприсядку перед той самой девочкой, которая кружилась так быстро, что ее расстегнутый полушубок летал вокруг нее широким кругом. Хоровод, в котором уже смешались парни и девушки, бежал вокруг них, и Млад не поспевал за ними глазами.
Крепостные стены обваливались под ударами пушек, погребая под собой тех, кто не успел отбежать в сторону…
– Здоро́во, Мстиславич! – перед ним появился румяный, запыхавшийся Пифагор Пифагорыч. – Чего не весел?
– Я? Я весел, – ответил Млад и улыбнулся.
– А чего не в хороводе? Я и то тряхнул стариной! Может, выпьем понемногу?
И он выпил с Пифагорычем.
Остроконечные алебарды разрубали кольчужные доспехи, и кровь лилась на их короткие рукояти…
Музыка не смолкала ни на минуту, Млад смотрел на знакомые лица и вдруг ясно увидел,
как один из студентов падает на колени: тяжелая стрела вошла ему в солнечное сплетение и вышла с противоположной стороны, чуть в стороне от позвоночника. Он видел, как струйка крови потекла из угла рта на подбородок, видел, как побелело удивленное лицо и пальцы судорожно сжали воздух…
Млад тряхнул головой – парень, подхватив под руки двух сычёвских девчонок, отстукивал каблуками чечетку. Будущего не знают даже боги…
Тяжелая конница топтала копытами жалкий пеший строй, ломая выставленные навстречу ей копья…
Явь проступала сквозь наваждение праздника, и сквозь разухабистую, горячую песню слышались предсмертные стоны и бряцанье оружия. Явь мокрой тряпкой стирала нарисованное цветным грифелем веселье, обнажаясь перед Младом, словно бесстыжая девка.
– Млад Мстиславич! Иди к нам в хоровод! Чего стоишь-то? – крикнул студент с третьей ступени, а Млад видел перед собой безногого калеку, рыдающего и царапающего лицо.
Будущего не знают даже боги…
Он смотрел и видел мертвецов, сотни мертвецов вокруг… Пляшущих, обнимающих девушек, поющих и пьющих мед. Они были счастливы, жизнь била из них ключом, жизнь искрилась в свете костров, плескалась на дне кружек и проливалась на снег, жизнь цвела на их щеках ярче макового цвета.
Огонь, зажженный самим Хорсом, жег Младу глаза. Будущего не знают даже боги… Сомнения, конечно, не самая вредная вещь, но на войне нет места сомнениям. И ополчение не должно уйти из Новгорода. Любой ценой. Всеми правдами и неправдами. Родомил прав.
– Мстиславич, чего стоишь? – Пифагорыч подтолкнул его в спину. – Иди! Покажи недорослям, как в наше время умели плясать!
Огонь, зажженный Хорсом, слизывал остатки наваждения, и вместо костров горящие идолы простирали руки к небу. Сотни мертвецов смотрели на Млада с надеждой и без надежды, сотни мертвецов вокруг уже не пели и не обнимали девушек – он шел меж ними, а они вглядывались в его лицо, словно искали на нем ответ на вопрос: почему?
Музыка замерла на миг и полилась дальше медленно и тягуче. Хоровод мертвецов и их
подружек сомкнулся вкруг него. Млад медленно стащил с головы треух, словно прощаясь с ними, словно отдавая последний долг, а потом с горечью швырнул его на снег.
– Давай, Мстиславич, покажи им! – крикнул Пифагорыч из-за спины.
Млад сделал шаг, потом еще один, расстегивая полушубок. А потом песня грянула над ним, как последнее, что осталось от наваждения, и взяла за душу – в последний раз. Он перестукнул каблуками по натоптанному снегу – вместо горечи злость стиснула ему кулаки, и скрипнули зубы. Хоровод пошел в противоположную сторону, кружа голову.
[показать]Вечный колокол
– Перестань. Я тоже думаю каждый раз, что можно было бы все изменить. Один шаг, одно движение… Но оно не изменится от того, что я буду об этом думать. Над временем не властны даже боги, оно течет только вперед. Нам придется с этим жить. И… Ты никогда не задумывался, почему на тризне положено смеяться?
– Потому что смерть боится смеха, – ответил Ширяй. – Потому что смех пугает Недолю, Неудачу.
– Да, конечно. Но есть и еще одно: кто-то уходит, жизнь так устроена. Но мы остаемся. И
наше дело жить дальше, жить без тех, кто от нас ушел. И ловить каждый глоток этой жизни, любить ее такой, какая она есть.
– Да, – улыбнулся Ширяй, – мир, в котором мы живем, – прекрасен. Я помню. Ты всем это говоришь перед пересотворением…
– Я прав.
– Знаешь, Мстиславич, ты очень хороший учитель. Если бы я не поверил тебе тогда, я бы сейчас не смог всего этого пережить. Я твердил самому себе: мир, в котором я живу, – прекрасен. Как во время пересотворения. И если бы не потери, он был бы не таким… прекрасным… Если нет зимы, какая радость в лете?
[показать]Вечный колокол
Печать смерти лежит на челе каждого шамана перед пересотворением. Млад до сих пор не сомневался в том, что умер и родился заново. Отпуская его домой, духи сказали ему, что его зовут Млад и он шаман; больше ничего о себе он не знал и не помнил. Прошло довольно много времени, прежде чем он начал вспоминать себя до испытания, узнавать родных, друзей, знакомых. И теперь думал о себе в детстве, словно о другом человеке.
[показать]Вечный колокол
– Тебе не нужны доводы. Новгороду достаточно твоего слова, – Млад пожал плечами.
– В том-то и дело! Мне кажется, на меня давит желание поступить так вопреки Правде… Я не имею никакого права вмешиваться в дела Новгорода и тем более Руси. Мое дело – говорить Правду, нести людям волю богов, и не более.
– Ты считаешь, что не имеешь права на свое мнение? На свою собственную мудрость, не подкрепленную мудростью богов?
– Каждый имеет право на свое мнение и на свою собственную мудрость. Но доверие Новгорода ко мне – это доверие не к моей мудрости, а к мудрости богов. А я хочу воспользоваться этим доверием, навязывая новгородцам собственную мудрость. Как бы мне хотелось хотя бы на один день стать просто человеком! – Белояр качнул головой.
