Ох уж, эти современные короли: Мизантропы-миротворцы, циники-психологи, другие правители. Ведь достойные же люди, разве нет? Разве не трепещет душа перед этими воинами, что добровольно выбрали такой путь? Ничтожность своя вдруг не становится светлой и легкой, нет? Глумиться над ними бессмысленно, а смеяться, разве что горько, да и то - лень.
Пусть вершат пылью в этих своих нелегких стезях, ну. Хочется им так: войну выдумать и героями отчаянными воевать в пустоту. Чем бы слабоумец не тешился, лишь бы в Думу не баллотировался. Растёт себе и растёт - солдат прямолинейных войск, блюститель справедливости. Изгнанник, конечно, за инакомыслие, да непонятно откуда, за что и куда. Оттого единственный самый зрячий, перезрячий даже, я бы сказала.
И вот казалось бы, а что такого, в самом деле? Не убивать же их всех за одну лишь вымученную монотонную тошнотворность. В конце концов, люди и тортами себя называли, и жили себе потом замедленную тортовую жизнь среди невообразимого ассорти, исполняемых человеками.
Слышала тут, что семья с инвалидом - тоже семья, а значит всё нормально, всё как у людей, можно не стыдиться. Не хуже соседей жить можно, да и достаточно.
Но есть в этой каждой исключительной личности кое что немыслимое, стадная черта - слепая уверенность. Невозможно ублюдская уверенность, что правда за их спинами армией вкопана; что каждого из этих глупых людей (это нас с вами, чтоб вы не забывали) они во все времена знают, и никакого света истины в нас нет и не будет, точно знают утонченные. В такие моменты я лучезарно улыбаюсь, одобрительно киваю головой мудрым словам, и между делом, вытираю слюни слабоумия с их крысиных ангельских мордочек. Не ровен час, захлебнутся, а ведь жаль блаженных этих, Просветленных.
Сказать, что я удивилась - это не сказать ничего.
Я абсолютно, напрочь, будто и не писала его никогда, забыла об этом стихотворении.
Это ввело меня в ступор. Даже в забвение какое-то.
Оно с того момента, когда мы только общались вконтаче и ещё не виделись.
Достойное впечатление с самого утра.
Вот вам парень - худенький и вялый,
С бешеной улыбкой до ушей.
Он сегодня очень пьяный,
Самый пьяный среди алкашей.
Почему нажрался? Так зарплата,
Первая за несколько недель:
Изначально как-то маловата,
Вот и спущена на водку и бордель.
Он козел. Он сам об этом знает.
Он красавчик и супергерой.
И без умолку, нон-стоп, болтает
О том, какой же он крутой.
Он верстает сайты в интернете,
В плеере большой бардак.
Только всё равно, поверьте,
Валя - потрясающий мудак.
Пусть играет даже на гитаре,
Я хочу забрать твою усталость, мой друг.
Ту, что ухмылку рисует горькую.
Да в темной комнате, при свете экрана, вечерами в груди жжет. Которую, связанным из других мыслей, веником выгнать, нехотя, пытаешься.
Настойчиво убежденный, что хроническая она - усталость эта - неизлечимая.
Ты нужен мне, радость моя.
С вековым окоченевшем взглядом, с хитрой улыбкой в уголках глаз. С кристальной обидой в голосе, с чистейшим гневом неуправляемым.
Покой мой без остатка бери, Линкор утерянный.
Ветром разольюсь в твоих парусах, если штиль приведет в исступление. Мирным морем проведу, минуя кораллы, рифы и мель. Дельфинов своих танцующих выпущу, если холодом отзываться будет тоска в твоем позвоночнике.
Я не держу тебя, мой странник.
Глаза твои - неба дети. Куда бы ни пошел ты, где бы не видел грязь в людях: мне стоит лишь посмотреть вверх, чтобы быть рядом. Уходи, уж душа требует если. Если на месте сидеть, рутину в шею вплетать, невыносимо.
Понедельник тот мне, до самого исхода Вечностей, видеться будет.
Вместо темноты под веками - иллюминаторы июля, аномальные явления лета.
Знать, что ты мимо меня - это каждый раз будто между ключицами копьё.
Помнить, что не хватило смелости, занося голову на плаху.
Холод твой
Убаюкал.
Я улыбаюсь тебе.
Это есть
В глотке ледяной воды из любимой кружки, той самой, что всегда стоит в твоей комнате.
В голосах на улице ночью, обладателей которых не разглядеть, будто и нет их вовсе.
В шагах соседа сверху, которые звучат так монотонно и привычно.
Это есть
В школьных тетрадях, что хранятся где-то на дне шкафа, в старых пакетах.
В забытом фотоальбоме, среди засвеченных фотографий.
В первом утреннем ветре, который пахнет росой и мокрой пылью.
Запотевшие стекла машин будто призывают написать на них какую-нибудь чушь или постылую цитату.
Ты замечал, утром, как много этих железных ящиков? Натыкано, втиснуто, разбросано. Несет железом и резиной так сильно, что привкус во рту не приглушить даже никотином. Каменные норки, железные ящики и рыхлый асфальт. В асфальте есть запах гудрона, что нагретый летним утром, впечатляет намного красочнее. Это, пожалуй, единственный плюс.
А когда ты перестал ждать?
В какой момент осознал ложь - нехитрую, и довольно глупую, бутафорию?
Под утро, закрывая уставшие глаза на болтливых вписках, думается о чем-то?
Под ключицами, между лопаток и в шее что-то звенит. Звук пустоты. Нечто веками непоколебимое - стерли, словно матерное слово со школьной доски. Ощущение неожиданного освобождения - помилованный Сизиф, без единого движения, лежит у подножия горы, растеряно впившись взглядом в бескрайнее небо.
Растерянность. Сбегая из векового заточения на волю - что дальше?
Вот она, твоя реальная свобода. Жить в привычном рабстве невыносимо, а другой сути неведомо.
Всё не может быть заключено в безуспешном толкании камня. Из самой строгой тюрьмы можно сбежать.
И есть те, кто сбежав, строят дорогу.
Я помню
Тех, кто задерживал дыхание, опускаясь на дно;
Тех, кто мастерил крылья, вздымаясь к небесам.
Что-то невероятное, непостижимое пронизывало каждый их взгляд и улыбку. В каждом слове и движении сквозило знание. Знание носящее оттенок порочного, отвратительного, недопустимого. Вместе с тем внеземного и влекущего, требующего непомерной выдержки. Молодые и живые, но им при жизни могилы копали Яростью. Их разрывали за дерзкий поступок - распоряжение собственной жизнью. Быть такими, как они - значит, предать свою семью, здравый смысл и светлое будущее. Живи, как все.
Они умели чертить двери на коже, рисовать окна в воздухе, путешествовали - оставаясь на месте.
Они протаптывали дорогу отсюда.
И уходили.