Настроение сейчас - грустно

– Ты очень послушная девочка, я хочу рассказать тебе сказку.

– Потому что ты меня не любишь, – отвечает Каприна. – Если бы ты меня любил, то просто обнял бы.

Она берет с моего стола лист бумаги и с лукавым видом рисует на нем сердечко.

– Хорошо, забирайся ко мне на колени!

– Может, ты и готов меня обнять, но это совсем не значит, что ты меня любишь!

– Если не веришь, давай спросим сирень у забора. Вот уж кому нет никакого смысла нас обманывать… Скажи, подружка-сирень, люблю ли я Каприну?

Сирень склоняется к нашему окну цветущими гроздьями и шепчет:

– Это все равно что спросить ручей в долине, любит ли он свое каменистое русло.

– Видишь? А ты сомневалась.

– Ну и что? Подумаешь! Ты же знаком со всеми цветами на свете.

– Ладно. Тогда давай спросим зяблика – вон он поет на яблоне. Скажи, дружище-зяблик, люблю ли я Каприну?

Зяблик весело смотрит на нее и смеется:

– Это все равно что спросить дерево, любит ли оно сад, в котором выросло.

– А теперь?

– Ну и что? Ты же знаком со всеми птицами.

– Предположим. Но ты ведь не думаешь, что я знаю вон то облачко над нашей крышей? Давай-ка, спросим у него.

И облако отвечает:

– Это все равно что спросить мельницу, там, внизу, любит ли она ветер.

– Вот так. Убедилась?

– И вовсе не убедилась, ты дружишь со всеми облаками!

– Понятно. Тогда давай дождемся вечера. Ты выберешь любую звезду, а я ее спрошу.

– Нет-нет! Будет то же самое. И цветы, и облака, и птицы, и звезды – все твои друзья. Я часто вижу, как они с тобой разговаривают.

– Хорошо. Раз уж ты не веришь ни цветам, ни облакам, ни птицам, ни звездам, то сердечку-то ты можешь поверить – вот этому, которое сама только что нарисовала? Передай, пожалуйста, ножницы.

И я с осторожностью вырезаю сердечко, изображенное на листе бумаги.

– Сердечко-сердечко, помоги мне, пожалуйста. Каприна говорит, что я ее разлюбил. Если она ошибается, стань птицей и взлети в небо!

В тот же миг с двух сторон сердечка появилось по крылышку, и оно принялось радостно порхать по комнате.

– Ну теперь-то ты видишь! – торжествую я. – Какие еще доказательства тебе нужны?

– Это не доказательства, – отвечает Каприна и осторожно берет за крылышки сердечко, опустившееся на ее рукав. – Ты дружишь с птицами, вот они и одолжили крылья. Нисколько не сомневаюсь, если ты попросишь сердечко покрыться маргаритками, или превратиться в облако, или засверкать как звезда, оно сделает всё, что ты попросишь.
– Раз так, пусть сердечко снова превратится в простой лист бумаги, – говорю я и сурово сдвигаю брови. – Давай его сюда!

И так быстро выхватываю сердечко из пальцев Каприны, что крылышко надрывается.

– Постой! – кричит Каприна, в ужасе хватая меня за руки. – Постой, вредина! Смотри: там кровь…

– Ну надо же! – сконфуженно подтверждаю я, увидев, что на месте разрыва сверкнула капелька крови. – Вот что бывает, когда ты меня сердишь...

– Не ворчи, – говорит Каприна, забираясь ко мне на колени. – И обними меня! Я знаю, ты меня любишь, но повторяй это почаще. А теперь, раз я такая послушная, давай, рассказывай…

(Карем Морис "Сказки для Каприны")

Настроение сейчас - одиноко

Всю книгу стоило прочесть только вот из-за этого куска. ) У меня тоже так было. И моя Пао тоже в конце исчезла.

..."И тут из-за низких, тяжелых туч вдруг брызнули лучи солнца, огромного, золотого, и этот немыслимый танец стал еще веселее. Танец рухнувшей веры. На площади МакКензи Сати заметила девушку, которая затеяла настоящий хоровод. У девушки были тяжелые черные блестящие волосы и кожа цвета слоновой кости; явно полукровка сино-канадского происхождения. Очень веселая, шумливая, уверенная в себе; звонкий смех ее напоминал звуки медного колокольчика. Она всех в хороводе заразила своим весельем, и Сати присоединилась к этой веренице веселых и счастливых людей, а парнишка, что аккомпанировал им на концертино, показался ей вдруг просто потрясающим музыкантом. В одной из фигур только что придуманного танца Сати и черноволосая девушка сошлись лицом к лицу и взялись за руки. Сперва засмеялась одна, затем — вторая. И весь вечер, всю ночь до рассвета они не размыкали рук…
Странно, но сразу после этих воспоминаний Сати уснула — спокойная, ничуть не встревоженная. В этой тихой комнате с высоким потолком она теперь всегда спала таким здоровым, крепким сном.
На следующий день ей удалось подняться по течению реки выше обычного, и домой она вернулась поздно, очень усталая. Она поужинала вместе с Изиэзи, немного почитала и разложила свою постель.
Но стоило ей выключить свет, как она снова очутилась в Ванкувере — через день после того праздника.
Они с Пао тогда отправились на прогулку за город, в холмистый Нью-Стэнли-парк. Там еще сохранились большие деревья; они казались прямо-таки огромными, потому что за последние десятилетия большая часть растительности в окрестностях парка погибла, как и повсюду на Земле, из-за чрезмерного загрязнения окружающей среды. Это ели, объяснила ей Пао. Ели обыкновенные и ели Дугласа. Когда-то здешние горы казались просто черными, так густо их склоны поросли елями.
— Представляешь, мохнатые и совершенно черные склоны! — Голос у Пао был чуть хрипловатый, и Сати тут же увидела перед собой огромные черные леса, тяжелые блестящие черные волосы…
— Ты здесь выросла? — спросила она. Потому что они еще не успели почти ничего друг о друге узнать, и Пао ответила:
— Да. Но теперь хочу как можно скорее отсюда убраться. И как можно дальше!
— Куда же?
— На Хейн! Или на Be, или на Чиффевар, на Верел, на Йове-Верел, на Гетен, на Уррас-Анаррес, на О — да куда угодно!
— На О, О, О! — подхватила Сати со смехом и чуть не плача от радости, потому что Пао вслух высказала ее собственную тайную мольбу, которую она повторяла, точно магическую мантру. — И я тоже туда хочу! Я тоже туда собираюсь!
— Так ты уже учишься в Центре?
— На третьем курсе.
— А я только на первом.
— Ну так догоняй! — весело предложила Сати. И Пао почти догнала ее, сдав материал трех курсов за два года. Через год Сати закончила обучение в Экуменическом Центре и еще на год осталась в аспирантуре, одновременно преподавая грамматику хейнского языка начинающим студентам. Даже когда ей пришлось уехать в Экуменическую школу в Вальпараисо, они с Пао расстались всего на восемь месяцев, но и за эти восемь месяцев виделись дважды: Сати прилетала в Ванкувер на каникулы; вот и получились четыре месяца, а потом еще четыре. И после этого они уже никогда не расставались; они учились вместе в Экуменической школе и готовились вместе побывать во многих неизведанных мирах. «Мы будем заниматься любовью на такой планете, — говорила Пао, — даже имени которой еще никто не знает и которая отстоит от нас на тысячу световых лет!» И смеялась своим очаровательным ликующим смехом, который возникал где-то у нее внутри, в ее «тан-тьен-тамми», как она это называла, и вырывался наружу так бурно, что заставлял ее трястись и раскачиваться из стороны в сторону. Она часто смеялась даже во сне. И Сати всегда просыпалась, слыша этот тихий и радостный смех, а утром Пао непременно объясняла, что ей снились ужасно смешные сны, и снова начинала смеяться, пытаясь пересказать эти сны.
Они продолжали жить в той самой квартире, которую нашли и сняли через две недели после объявления Свободы; в своей любимой грязноватой квартирке на первом этаже на Суши-стрит — Суши, потому что там было целых три японских ресторана, где подавали суши. Квартира была двухкомнатная; в одной комнате пол от стены до стены был застелен футоном, а во второй имелись: камин, раковина для умывания и пианино с четырьмя немыми клавишами (колки давно выпали), которое досталось им в придачу к квартире, ибо было слишком разбитым, чтобы его ремонтировать, но слишком дорогим, чтобы просто выбросить его на помойку. Пао играла на нем бравурные вальсы с «дырками» в пассажах, а Сати тем временем готовила индийские кушанья. Сати читала наизусть стихи Эснанаридарата из Даранды и чистила миндаль, а Пао жарила рис по-китайски. Однажды у них в кладовой родила потомство мышь, и они долго спорили о том, что делать с новорожденными. Не обошлось без обмена Читать далее...

Слушать этот музыкальный файл

Эта версия нравится мне больше. "Так что навсегда уходящее солнце замрёт в этом жарком июле"

Настроение сейчас - детка, не плачь

Ланцелот. Эльза, да ты, кажется, собираешься плакать?

Эльза. Собираюсь.

Ланцелот. Почему?

Эльза. Мне жалко.

Ланцелот. Кого?

Эльза. Себя и вас. Не будет нам с вами счастья, господин Ланцелот. Зачем я родилась на свет при драконе!

Ланцелот. Эльза, я всегда говорю правду. Мы будем
счастливы. Поверь мне.

Эльза. Ой, ой, не надо.

Ланцелот. Мы пойдем с тобою по лесной дорожке, веселые и
счастливые. Только ты да я.

Эльза. Нет, нет, не надо.

Ланцелот. И небо над нами будет чистое. Никто не посмеет
броситься на нас оттуда.

Эльза. Правда?

Ланцелот. Правда. Ах, разве знают в бедном вашем народе,
как можно любить друг друга? Страх, усталость, недоверие сгорят
в тебе, исчезнут навеки, вот как я буду любить тебя. А ты,
засыпая, будешь улыбаться и, просыпаясь, будешь улыбаться и
звать меня -- вот как ты меня будешь любить. И себя полюбишь
тоже. Ты будешь ходить спокойная и гордая. Ты поймешь, что уж
раз я тебя такую целую, значит, ты хороша. И деревья в лесу
будут ласково разговаривать с нами, и птицы, и звери, потому
что настоящие влюбленные все понимают и заодно со всем миром. И
все будут рады нам, потому что настоящие влюбленные приносят
счастье.

- Минуточку! – произнес он, ковыляя прочь от огня. – Минуточку внимания, мадам. Все, что Вы сказали, верно. Я всегда хочу знать худшее и держаться как можно лучше. Потому спорить не стану. Допустим, мы видели во сне или выдумали все это: деревья, траву, солнце, звезды и даже Аслана. Но тогда выдумка лучше и важнее реальности. Допустим, это мрачное место и есть единственный мир. Тогда он никуда не годится. Может, мы и дети, играющие в глупую игру. Но четверо детей создали игрушечный мир, который лучше вашей реальной ямы. Я не предам игрушечного мира. Я останусь с Асланом, даже если Аслана нет. Я буду жить как нарниец, даже если Нарнии нет. Благодарю за ужин, но мы четверо покинем ваш двор, вступим в темноту и будем всю жизнь искать дорогу наверх. Не думаю, что жизнь эта будет долгой, но стоит ли о том жалеть, если мир – таков, каким вы его описали.

(Клайв Стейплз Льюис "Серебряное Кресло")

Я сказочница. Мои сказки как чашка горячего чая или тёплый плед в тёмный вечер. Мои сказки про залитые солнечным светом поля и ветер. Они о хитрости, боли, мудрости, справедливости, о славных сражениях, о доброте, прощении и счастье.
О том, что всё обязательно будет хорошо.
Я не придумываю сказки. Я рассказываю то, что слышала, или читала. Рассказываю тогда, когда нужно, и именно ту сказку, которая нужна.

А главное, что я умею не только рассказывать, но и слушать.