Я парил возле иллюминатора международной космической станции и развлекался – корчил рожи космонавтам. Космонавты истово крестились и подозревали в нехорошем производителя этой их смешной еды из тюбиков.
- Фра Джузеппе, - окликнул меня мелодичный девичий голос.
Я вздрогнул, принял великопостный вид, обернулся и благочестиво пробасил:
- Да, до… сестра моя? – Обладательница голоса оказалась не заблудившейся в стратосфере душой, а святой Варварой. Любопытно, что она здесь забыла?
- Видите ли, - грустно сказала девочка, отряхивая с целомудренного платья космическую пыль, - я теперь в некотором роде ваша коллега. Мало мне шахтеров с пожарниками, спаси Господи их души, так я теперь еще и покровительница ракетно-космических войск Российской Федерации, - незнакомые слова она выговаривала осторожно, почти по слогам, боясь ошибиться.
- А что, - изумился я, - в Московии уже и в космос солдат шлют?
- Да нет, - отмахнулась она, - не шлют, конечно. Нет у них никаких ракетно-космических войск, только водка и медведи. А меня вот утвердили, впрок, значит, чтобы было… И я ничего здесь не понимаю, - жалобно закончила она, уворачиваясь от маленького астероида.
- А, - благодушно усмехнулся я, - ну, это ничего, быстро освоишься. Смотри, сестра, - я взял Варвару под руку, второй рукой помахал на прощание космонавтам, и устремился вперед – в открытый космос.
- Все, что ты видишь, и чего не видишь – тоже, суть система солнечная, вокруг звезды раскаленной вертящаяся. Господь Бог наш, великий в своей милости, все это дело сотворил, и мне потом показал, назвав это странным словом «флэшбэк». Я, каюсь, подумал тогда, что флэшбэк этот – козни диавольские, ан нет, то чудо Господне, - поучительно сказал я.
Варвара внимала.
- На заре времен, - торжественно продолжал я, - газ и пыль, по Божьему миру рассеянные, в кучу сошлись, что семена в огурце, и даже еще кучнее. Была та куча огромна, человечьим глазом не углядишь. А потом начала сжиматься, как сапожок инквизиторский… - я поморщился, вспомнив пару не самых приятных эпизодов из своей человеческой жизни. – Да только оно не просто сжималось, а, сжимаясь, вращалось, слава те, Господи, что псы твои до такого не додумались… И притягивала та куча к себе все новые и новые тела небесные, как пастырь Божьим словом паству притягивает… И в центре той кучи было жарко, словно в Геенне огненной… Ну а потом, - сухо закончил я, - в центре сформировалась звезда, а из остальной массы – протопланетный диск, позже ставший планетами нашими, числом девять, и их спутниками. Во славу Господа.
- Аминь, - слегка растерянно сказала Варвара. – Спасибо вам, фра Лоренцо, благословенны будьте. А я пока, пожалуй, шахтеров проведаю, не обвалилось ли чего…

Начни с вороного крыла - достигни нигредо, безгрешный.
Твой путь - от дракона к дракону, твой путь через тьму к белизне.
Из пламени атанора взлетает орел белоснежный,
Из пламени к небу, безгрешный, от осени - сразу - к весне.
Зеленый лев против солнца, грифон против смерти - смотри.
Венчай королеву ртути с белым принцем зари.
Кровь добавляй по капле, как жертвенный пеликан;
Считай сорок дней со свадьбы, сжимая в руках талисман.
Огонь прибавляй постепенно: на пользу химере жар.
Она шевелится в колбе, звенит стекло напряженно,
И звук этот магу слаще, чем сто нежнейших кифар.
Восстанет из алого пламени феникс,
Чтоб вновь погибнуть сожженным.

Этот маленький мерзавец затащил меня на крышу. Я даже палочку вытащить не успел!
И вот, пожалуйста, сидит напротив и смеется. А в доме, между прочим, пять этажей, и крыша покатая, а я, в отличие от некоторых, летать не умею - ну, разве что вниз и очень недолго.
-Сними меня отсюда немедленно, - строго говорю я.
Наглый рыжий недомерок демонстрирует мне интернациональный жест двумя руками сразу и продолжает хихикать.
Достаю палочку.
-Ээ.. Пести… пестициды? - пикси одаривает меня ехидным взглядом, достает трубку и начинает забивать ее табаком.
-Пести.. О, Моргана и вся ее нечисть. Пестики? Нет, точно нет. О, пестипикси. Слава небесам. Как там дальше?.. Что-то вроде патер ностер, я точно помню. Pater noster qui in celis es,
sanctificetur nomen tuum… Эй, рыжий! Тебе плевать, что ли?
-Абсолютно, - радостно откликается он, - мне эта твоя латынь знаешь до какого места?
-Даже знать не хочу, - мрачно говорю я, - мучительно пытаясь вспомнить заклинание. Выворачивать одежду наизнанку, балансируя на коньке крыши и рискуя свалиться вниз и лететь сорок футов - дураков нет. Хладного железа при мне не наблюдается, равно как и какого-нибудь другого. Выход один.
-Пестипикси патер.. Пастер.. Пастер? Пастеризованные пикси, великолепно. Мерлин…
-Глупый смертный ребенок, - все еще смеясь, говорит он, - ты на небо-то посмотри.
Послушно смотрю на небо.
На небе - закат.
Закат с крыши божественно красив - алое солнце наполовину скрылось за кромкой леса, облака подсвечены нежно-розовым, который переходит в оранжевый, который переходит в фиолетовый, который слегка отливает зеленым.. Тьфу, я запутался, пейзажи у меня никогда не выходят. Но от впечатляющей палитры небесных красок дыхание просто захватывало.
…мы сидели на самом краю крыши, рядом - я и пикси. Он курил трубку (запах вишни, прелой октябрьской листвы и цветов аниса), я болтал ногами. Мы смотрели на небо.
Спихнул с крыши он меня так же неожиданно, как и поднял на нее: внезапный пинок по весьма чувствительному месту - и я лечу вниз, ору при этом так, что Селестина Уорлок обзавидовалась бы.
Этот подлец ловит меня в паре футов от земли за воротник (куртка трещит по швам, но выдерживает), аккуратно опускает и говорит:
-Вы, люди, всегда упускаете самое главное. И, кстати. Пестипикси пастерноми, двоечник, - отвешивает мне щелбан (больно, между прочим!) и исчезает так же внезапно, как появился.
На небе начинают появляться первые звезды.

…Ранним июльским утром я прибежал в наше с Элли секретное место (у нас была настоящая штаб-квартира на чердаке заброшенного магловского дома: мы повесили там гамаки, притащили телескоп и хранили карты и шоколад), и, еле дождавшись появления своей боевой подруги (она была на год старше меня, рыжая и безумная, как шляпница) с гордостью сообщил ей:
-В моей семье есть эльф-домовик!
-Ну… молодец, - неуверенно откликнулась она. У самой Элли, чистокровной ведьмы в Мерлин знает каком поколении, домовиков дома было - хоть, ээ… ложкой ешь.
-Ты не понимаешь, - сообщил я, светясь от счастья. - Это первый домовик, который держится у нас больше недели.
-А что это так?.. - заинтересовалась она. - Куда остальные делись?
Я пожал плечами.
-Да у них нервы сдают. Ты же знаешь, какая у меня чудесная семейка.. Одна постоянно грохалась в обморок, когда мы просили ее вынести трупы. Второй, понимаешь ли, не выносил соседства с Васенькой, ну, тот, который упырь, в саду живет. Третьего пришибли случайно, когда папу знакомый некромант навещал - помнишь, когда еще соседний дом спалили, хорошо, что пустой был?.. Четвертая не выносила препарированных нетопырей… Эти домовики - такие неженки. Пятый…
-Я поняла, - перебила меня Элли.
-Ну вот, - продолжил я, - а этот ничего, держится. «Да, хозяйка, Тигги вынесет труп нехорошего черного мага!» , «да, хозяин, Тигги приберет в лаборатории», «Да, мастер Анри, Тигги найдет вам еще парочку нетопырей»…
-Ну я за тебя рада, - откликнулась Элли, - надеюсь, теперь тебя не будут так часто гонять с работой по дому.
-А я-то как надеюсь, - счастливо вздохнул я, и мы, забыв об эльфах, упырях и нетопырях, ушли закапывать секреты под рябиной.
***
-Что? Ты опять не можешь? Что-что ты делаешь, убираешься? О, Мерлин. А как же этот ваш… Твигги?
-Тигги. Понимаешь, Элли, оказалось, что это американский шпион под оборотным. Копировал папины документы. Папа вообще ничего особо секретного дома не хранил, так, бюрократия всякая, отчеты, чеки, но все равно не очень приятно, сама понимаешь. Ну, матушка его сгоряча и… В смысле, не отца, а этого, недоэльфа. Так что сейчас, подожди полчаса, вот только вытащу все кости из папиной лаборатории…

Мама с папой могут сколько угодно говорить, что это их коллекция артефактов, но я-то знаю, что она моя, потому что кто успел, тот и… хм. Неважно.
У отца в кабинете (неужели он думает, что я до сих пор не подобрал пароля к его модифицированному «коллопортусу»?..) полшкафа завалено всякими интригующими вещицами, конфискованными им, когда он работал в Аврорате. Особенно мне нравится один из самых безобидных папиных артефактов - атем мавританской ковки, украшенный ониксами и сердоликами: если в радиусе сотни футов вокруг него растет что-нибудь хоть немного магическое, он начинает тихо петь. И травы, срезанные им, хранятся гораздо дольше обычного срока.
Еще там есть Солсберрийская лоза, которая указывает на упавшие звезды - август, божественный месяц, щедро осыпает ими землю.
Остальное я предпочитаю не трогать - после инцидента с Зеркалом Памяти, которое я совершенно случайно уронил на пол, оно разбилось и все накопленные им за тысячелетия чужие воспоминания вырвались наружу (некоторые до сих пор папа находит то в сейфе, то в баре, то в корзине для бумаг) и приятного в этом было, в общем, мало.
Матушкины же артефакты, как правило, до унылого однообразны. Одно кольцо, почуяв нечисть, начинает визжать, другое светиться, третье - материться голосом Аластора Грюма. Впрочем, всем этим она давно не пользуется - она сама давно и светится, и визжит, и.. хм.
И еще, конечно же, у нас полным полно охранных артефактов - учитывая профессии моих родителей, это не паранойя, а суровая необходимость. Вот, например, подаренный матушкиной коллегой Вавилонский страж - фигурка грозного бородатого шумера с топором и боевой сетью. Когда домой пытается попасть кто-то с недружелюбными намерениями, его маленькая, глиняная, как и он сам, сеть приобретает вполне нормальный размер и фактуру, спутывая злоумышленника по рукам и ногам. У них после этого такие забавные выражения лица!..

Когда соседка, мисс Эбигэйл, просит меня на ночь глядя сбегать на детскую площадку за забытыми игрушками ее маленькой дочери, я, не раздумывая, соглашаюсь - мне не сложно, да и идти тут минут пятнадцать, не больше…
-О, Мерлин, - выдыхаю я, увидев ее. Сфинкс лежит посреди детской площадке, возле песочницы, прикрыв глаза и лениво помахивая хвостом. Неподалеку зловеще скрипит поломанная карусель.
Я щипаю себя за предплечье, но Сфинкс остается лежать на месте, ехидно поглядывая на меня из-под густых ресниц.
-Здравствуйте, мэм, - мысленно попрощавшись с жизнью, говорю я.
-Привет, ребенок, - кивает она, - за сокровищами пришел?
-Угу, - мрачно отвечаю я, разглядывая виднеющееся за ее спиной синее ведерко, - за сокровищами.
-Тогда, - радостно мурлычет она, - тебе придется разгадать мою загадку. Разгадаешь - получишь, нет - сверну тебе шею.
-Это нечестно! - возмущаюсь я.
Она открывает глаза и смотрит на меня с легким интересом.
-Ну хорошо, - отвечает Сфинкс, - тогда ты тоже мне задашь загадку. Не разгадаю - с меня карта сокровищ. Идет?
Я представил себе карту, на которой отмечены все песочницы Лондона с забытыми в них ведерками, лопатками и формочками, и еле удержался от непочтительного хихиканья.
-Идет, - откликнулся я, - загадывай. Я был абсолютно уверен, что она спросит меня про существо на четырех-двух-трех ногах, но…
- Ее нельзя увидеть, нельзя почувствовать. Ее нельзя услышать, и почувствовать ее запах. Она находится за звездами и лежит под холмами. Она заполняет пустоты, и обрывает жизнь, - торжественно завывает Сфинкс.
Я чувствую подвох: мне кажется, загадка сфинкса не может быть такой легкой.
-Тьма, - отвечаю я, прощаясь со своей шеей.
Она недовольно хмурится и обвиняюще тычет в меня пальцем:
-Ты знал!
-Ничего подобного!
-Знал. Поэтому я задам тебе еще одну…
С обладательницей таких когтей спорить не особо хочется.
-Что все люди на земле делают одновременно? - спрашивает она.
Ну вот детский сад, а…
-Взрослеют.
Она яростно бьет хвостом по земле:
-Последняя загадка.
-Еще одна последняя загадка? - ехидно переспрашиваю я.
-За столом сидят шесть евреев, - мстительно говорит она, - что находится под столом?
Вопрос вводит меня в ступор. Как - что?.. То же, что и обычно.. Пол, ковер, ножки стола, ноги самих ев… ха! Точно
-Двенадцать колен израилевых, - торжественно заявляю я.
-Ладно, - зло говорит она. - Загадывай ты.
-Что такое: видит одинаково и спереди, и сзади, сиреневого цвета, прыгает выше здания парламента?
Обойдя Сфинкс, я хватаю свои «сокровища» - злосчастное ведерко, лопатку, формочки и прочий хлам и оборачиваюсь, чтобы оценить ее выражение лица.
Оно того стоит: на хорошеньком личике Сфинкса читаются непонимание, растерянность и чуть ли не детская обида.
-Я не знаю, - жалобно говорит она.
-Слепая белая лошадь, - спокойно отвечаю я.
-Где?
-Ответ, - терпеливо поясняю я, - на загадку: слепая белая лошадь.
-А почему она видит одинаково и спереди, и сзади? - непонимающе переспрашивает Сфинкс.
-Потому что вообще ничего не видит – ни спереди, ни сзади.
-А почему она сиреневая?
-Ну, бывает же белая сирень…
-А почему она прыгает выше здания парламента? - округлив глаза, спрашивает она.
-А потому что здание парламента вообще не прыгает, а она хоть как-то прыгает, - добиваю ее я, и, прижимая к себе ведерко, гордо удаляюсь, оставляя ее сходить с ума в гордом одиночестве. Карты мне никакие не нужны, а она пусть спасибо скажет, что я не спросил про маленького зеленого камнееда…

1. О Зеленой Даме.

Один юноша шел через лес навестить своего брата, живущего в другой деревне. Шел он, никого не трогал, грибы не собирал, цветы не топтал, и не заметил, как стемнело. А у юноши со зрением не очень было, вот и наткнулся он темноте на дерево. Прямо лбом врезался, смачно так. И как заорет ему дерево человеческим, а точнее, весьма приятным женским голосом: «смотри, куда идешь, дубина!» Юноша смутился, покраснел, и отвечает вежливо: «простите, мэм, зазевался…». «Какая я тебе мэм?!», возмущенно ответила Зеленая дама, а это была именно она. От возмущения дама даже высунулась из дерева, а так как у нее-то со зрением было все нормально, разглядела она юношу, оценила красоту его отроческую, пробормотала под нос «весна на дворе, в конце концов, ты привлекателен, я чертовски привлекательна, пуркуа бы не па?», схватила юношу за шиворот, затащила в дерево, а дальше рассказ не для домашней работы.
Потуру юноша пришел в себя на краю леса, и долго потом искал дерево, на которое ему посчастливилось наткнуться ночью, но, понятное дело, не нашел, и так и жил бобылем до самой смерти, тоскуя по своей зеленой возлюбленной.

2. О данданах.

Один бедный, но добрый юноша полюбил прекрасную морскую деву. Дева была коварна в той же степени, что и прекрасна, и, устав выслушивать пылкие признания в любви, дала ему колбу с мазью и сказала - «Натри этой мазью свое тело, и ты сможешь ходить по дну морскому, как по суше; натершись, приходи туда, где десятого дня затонуло эллинское судно. И если хочешь получить мои руку и сердце, ни в коем случае, ни за что ни открывай уст и не говори ни слова». Обрадованный юноша натерся волшебной мазью и спустился на морское дно; там было темным-темно от данданов. Чудовища сначала держались в стороне, опасаясь сына Адама, но через некоторое время, поняв, что тот не собирается кричать, напали на него и сожрали. С потрохами. Ну, и отравились, конечно. Но так как данданов было много, доброго юноши на всех не хватило, и те, кто остались голодными, выжили. Коварная же дева пришла посмотреть, как данданы будут есть ее незадачливого поклонника, и думала, что спряталась хорошо, но на самом деле она спряталась плохо, и оставшиеся в живых голодные данданы ее сожрали. Вот такая добрая сказка.

-Семейный отдых - это так чудесно! - с чувством говорит матушка, многозначительно косясь на отца.
-Угу, - мрачно поддакивает тот.
-Море, - с нажимом продолжает мама, - солнце… парусник… это ужасно романтично!
-Да-да, - обреченно соглашается отец.
Я хмыкаю под нос и, обогнав родителей, забираюсь по мокрому трапу на борт корабля.
Матушке неожиданно взбрело в голову, что с ее работой и папиными командировками мы слишком мало времени проводим вместе, и тщательно запланированный по этому поводу семейный отдых обещал бы быть до отвращения скучным, но маман, поскандалив в дюжине магловских турагентств, нашла-таки вариант, понравившийся нам троим: морской круиз на реконструированном паруснике. Команда была одета по последней моде семнадцатого столетия, капитан с явным удовольствием через слово вставлял что-то вроде «тысяча чертей», а помощника называл не иначе как «эй ты, акулий корм», что выглядело весьма мило и аутентично.
-Отдать швартовы! - рявкнул капитан, передвигая явно мешающую ему черную повязку с правого глаза на левый.
Палуба заскрипела и корабль отчалил.
Отец, до этого отчаянно старавшийся корчить кислую мину по поводу того, что его оторвали от любимой работы, не удержался, и полез наверх, на фок-мачту - наблюдать за отдаляющимся портом из вороньего гнезда. Матушка, оглядевшись по сторонам, незаметно взмахнула палочкой, превращая одетую по случаю семейного отдыха короткую юбку в удобные брюки, и полезла следом.
Меня виды не интересовали: я приставал к помощнику капитана, заставляя беднягу разъяснять мне непонятные термины. Процесс явно затягивался: как только он заканчивал рассказывать, что такое дрейф, я краем уха слышал слово «кабельтов» и с невинной детской улыбкой переспрашивал, что же это такое - и так до бесконечности.
На борту началась какая-то суета, но я не обратил внимания, увлеченный рассказом.
-Приготовиться к повороту фордевинд! - заорал капитан.
-А что такое фордевинд? - заинтересованно спросил я у помощника. Тот, выпучив глаза и открыв рот, указывал пальцем куда-то за мое плечо.
Я послушно обернулся и еле удержался, чтобы не распахнуть рот по примеру моего собеседника: в сотне футов от левого борта из воды поднимался огромный морской змей. Его чешуя блестела свете заходящего солнца, из ноздрей валил белый пар, в общем, зрелище было весьма апокалиптичное. Времени на раздумья не было, плыть до берега без корабля не особо хотелось, и я, выхватил из кармана палочку, что есть сил крикнул «Ступефай!». Чудовище, вздрогнув, с грохотом ударилось о поверхность воды и скрылось в пучине.
-И что же нам полагается за несанкционированное использование магии, молодой человек? - поинтересовался папа, приподнимая меня над палубой за ухо.
-Обливэйт, - мрачно сказала мама, достав палочку. - Обливэйт.. Обливэйт… Обливэйт…

Но самое обидное - это, конечно, то, что я так и не узнал, что же такое фордевинд.

А еще Касс традает склерозом, вот.

Какое дело Оберону, кому и что он напророчил?
Какое дело Оберону, кто очарован этой сказкой?
А я томлюсь по дальним странам с той самой долгой летней ночи,
И наплевать, что плохи рифмы и сам сюжет давно истаскан.

Зеленый Эрин, чудный Эрин, где в ночь Белтайна и Самайна
Холмы расцвечены кострами, и танцевать выходят сиды.
Родная Англия: под дубом тебя ждет Робин-добрый-малый,
Оставь холодное железо, иди за ним в край снов и песен.

Я бы хотел быть Парацельсом, и по ночам над атанором
Ждать появленья саламандры, соединяя пять металлов.
Или быть Вёлундом, и ночью ковать мечи для светлых асов,
Переплавляя звезды, ветер и радугу на сталь богов.

Я бы хотел уплыть за море, я бы хотел подняться к звездам,
Я, в общем, много что хотел бы, губа не дура, как-никак.
Но все, увы, куда сложнее, но все, увы, гораздо проще.
Я - человек - сижу над книгой. The folklore of the Celts. Итак…

Я стою на этом поле столько, сколько себя помню, и да, мой кафтан потрепан, поля шляпы склевали вороны, а солома, которая там, где должно быть сердце, высохла и скоро искрошится в пыль, но это ничего, это не страшно, я стою на своем поле и мир стоит на своем месте.
Впрочем, я не думаю о мире, и о соломе тоже, я даже о воронах не особенно задумываюсь. Это - я, а это - мое поле, что еще нужно для счастья?
Девочка с золотистыми косами приходит с севера по дороге, вымощенной желтым кирпичом. Она очень красивая - ее косы цвета солнца, цвета пшеницы, которая растет на моем поле. Она зовет меня с собой и я соглашаюсь, как не согласиться, когда солнечный свет слепит глаза?
Мы с солнечной девочкой и ее смешным зверьком идем по дороге желтого кирпича, но я не думаю о кирпиче, и о девочке, в общем, тоже не очень думаю. «Мы идем в Изумрудный город», - говорит она. Город так город, изумрудный так изумрудный. «Волшебник Гудвин поможет тебе», говорит она. А чего мне помогать? У меня есть все, что мне надо, и я счастлив.
Но я не думаю над ее словами.
Нас уже не двое - с нами железный человек и большой кот почти такого же золотого цвета, как косы девочки, и мы вчетвером идем я уже и забыл, куда, но я не думаю ни о человеке, ни о коте. Зачем?..
Иногда с нами происходят странные вещи, они называют это «при-клю-че-ни-я». Приключения - это весело и здорово, я так думаю.
Мы приходим в Изумрудный Город, и все вокруг зеленое, как трава возле моего поля, красивый цвет, не хуже золотого, мне нравится.
А потом толстый человек в смешном костюме что-то делает со мной. И все меняется, словно сумасшедший физик переключил невидимый тумблер.
В моей голове - сотни ассоциаций, метафор, аллюзий и реминисценций, я вижу изумруды, но не думаю о восхитительной красоте зеленого цвета, я мгновенно высчитываю в уме плотность каждого камня, его чистоту и массу, подмечаю огранку и прикидываю цену; впрочем, я отлично вижу, что три четверти пресловутых волшебных изумрудов - крашеные стекляшки, не более.
Это не вызывает у меня никаких эмоций.
Я думаю о связи концепции Изумрудного города с «Изумрудом раджи» Агаты Кристи, «Изумрудом» Куприна, «Проклятым изумрудом» Уэстлейка и «Изумрудными хитами» группы «Чайф».
Я помню все живые и мертвые языки мира. Я способен продифференцировать любую функцию и вычислить любой логарифм - в уме.
У меня есть пара мыслей по поводу теоремы Ферма и мне не терпится найти где-нибудь лист бумаги и карандаш, чтобы подумать над этим основательнее.
…Мне кажется, я потерял что-то очень важное.

Если бы я был шаманом, у меня б был огромный бубен,
И на бубне бы тушью я вывел восемь лун и огромное солнце.
Я б обернул волчьим мехом ветку могучего дуба
И к этой своей колотушке привязал - пусть звенят! - колокольцы.
Если бы я был шаманом, я б ходил по бескрайнему небу,
Я б уселся на древе Иггдрасиль и смотрел, как движутся звёзды.
Я б не ел ничего, кроме ягод рябины и хлеба.
Я думаю, это бы было волшебно и просто.
Если бы я был шаманом, я слышал бы музыку мира,
Я слышал бы, как растут травы и шепчутся птицы,
Я б в жертву сжигал сон-траву, бересклет и корни аира,
Чтоб в зеркале вод увидать позабытых божеств неизменные лица.

"...бааван-ши напоминает суккуба, ибо в охоте полагается на свои чары.
Обычно это высокая светловолосая женщина в длинном, затейливо расшитом зеленом наряде,
под которым, как правило, прячутся оленьи копыта. Обладая своеобразными телепатическими
способностями, Белая Дама всегда обращается к жертве на ее языке, но не может при этом
избавиться от странного нечеловечьего акцента; улестив несчастного потанцевать, бааван-ши
наводит на него морок [...] Боятся они звуков музыки и, как и все фэйри, железа..."

-Мальчик, - хрипло сказала она, - спляшем.
-Леди, - я слегка отодвинулся, - я не танцую.
Вид моей собеседницы не очень располагал к куртуазности: драное зеленое пальто, короткий ежик светлых волос, когда-то красивое, но сейчас безнадежно постаревшее лицо.
-Как? - усмехнулась она, - ты не танцуешь рил?
-Нет, увы, - честно ответил я.
-А стратспей? - удивленно продолжила она.
-К сожалению, и страстпей, - откликнулся я.
-А хотя бы крестьянскую джигу? - подняла брови она.
-И даже крестьянскую джигу, - почти злорадно ответил я.
-И не врет ведь… Что за молодежь, - она закашлялась, и на ее губах выступила кровь.
-Ну ладно, - продолжила она, отерев губы рукой, - тогда я тебя поцелую.
Я выхватил из кармана связку железных ключей и выразительно помахал ими перед ее носом.
Она отшатнулась, прикрываясь рукой.
-Невозможно, - хрипло сказала она, - просто невозможно стало жить в этом мире.
Я смотрел ей вслед. Она уходила, слегка прихрамывая, и стук копыт отдавался эхом в стенах переулка.

Бравый шотландский воин Ринах как-то раз поехал в славный город Беннокберн за первым осеннем элем, и по пути встретил прекрасную деву с золотыми косами. «Спляши со мной, доблестный воин», - сказала она. «Отчего же не сплясать с такой красавицей?..», - ответил Ринах. Он был мудрым человеком и сразу признал Белую Даму Гор, но не убоялся - ибо браслеты на его руках были из хладного железа. Ринах спешился и схватил деву за руки, кружа ее в танце, а та страшно закричала, обернулась вороном и вывернулась из его рук, улетев. Ринах печально посмотрел ей вслед, сказал «У нас все равно ничего бы не вышло…» и отправился за первым осенним элем в славный город Беннокберн.

[200x246]
Ночные мои видения дивны и волшебны, ага.
Снится мне, значит, что я кобольд.
(Бывают такие сны, когда тебе снится, что ты - кто-то, и ты совсем не помнишь себя-настоящего, но до мелочей помнишь уклад жизни, лица друзей и дорогу до дома себя-снящегося. Такие сны реальнее реальности, видеть их - удовольствие, доступное немногим, просыпаться от них - мучение, помнить их - по меньшей мере странно. Этот сон был из как раз из таких)
И да, снится мне, что я - кобольд. Отплясав положенное на вересковой пустоши среди холмов, за час до рассвета, как у нас, кобольдов, заведено, возвращаюсь в свою пещеру. Легко бегу по тропинке, грея уши лунным светом, приплясываю весело и радостно, машу шестипалой лапой дикой охоте, вдыхаю запах вереска, рябиновых ягод и древних камней, в общем - не понять вам, людям, нашего простого кобольдского счастья.
Подбежав к пещере, понимаю, что что-то неладно. Здесь должно пахнуть камнем, золотом, водой и табачным зельем, но никак не кровью.
Ну, если эта оглобля решила притащить себе что-нибудь покушать на утро, голову откручу. Как именно я буду откручивать голову моему соседу Гренделю, меня, в общем, не заботит, и не надо вот снисходительно хихикать, он же глупый совсем, троллище, его напугать - как кремнем о сапог, особенно умеючи, а уж в этом деле никого лучше нас, кобольдов, нет.
Уперев руки в бока и сощурившись, захожу внутрь. Едкий монолог уже почти срывается с моих губ, как я вижу тролля, забившегося в угол и истекающего кровью.
-Троллище, - растерянно говорю я, - как же это ты… Кто тебя так?..
-Человек, - хрипит он, - большой. Хладное железо. Сильное…
Я сажусь рядом и молча глажу его по зеленой лобастой голове. Желтые глаза Гренделя смотрят на меня по-детски жалобно и обиженно, я не выдерживаю и отворачиваюсь.
Мы, кобольды, не умеем утешать умирающих детей. Вот плясать - это да, людей путать, клады стеречь, табачное зелье готовить, а детей… не сложилось как-то.
Снаружи, наверное, уже рассветает, когда я закрываю ему глаза.
-Хель да примет, - бормочу я, - набивая трубку. Зелье сыплется на пол, на древний камень древней пещеры, пряно пахнет листьями дуба и ясеня, цветами вереска и подземных эдельвейсов, а мне - впервые в жизни - хочется плакать.
Потому что даже я, глупый кобольд, любящий только золото, табак да холмы, понимаю, что нашему миру, миру богов, троллей, цвергов, альвов, кобольдов, миру, в небе которого - дикая охота, а под землей которого - Нифльхейм, приходит конец, потому что люди… люди.
…я просыпаюсь и судорожно хватаю ртом воздух, все еще чувствуя запах крови и табачного зелья.

Фотографии Анри_Раймон : как бы намекая...

-Анри, смотри, что я принес! - торжествующе закричал папа, вихрем врываясь в дом.
На всякий случай мысленно перечислив все известные мне защитные заклинания, я высунул нос из-за двери. Папино хорошее настроение вкупе с фразой «смотри, что я принес!/смотри, кого я привел!», как правило, не предвещало ничего хорошего - ну, конечно, если вы не любитель эрклингов, загрызней и подвергшихся магическому излучению хроноворотов.
-Па-а-ап, - простонал я, - есть у министерства, знаешь ли, такая классификация… и в ней есть категория XXXXX, если тебе это о чем-то говорит…
-Не будь занудой, - отмахнулся он и протянул мне на вытянутых ладонях маленького, дюймов пять длиной, василиска. - Отобрали у русских контрабандистов, - задумчиво пояснил он. - Они, видишь ли, экспериментировали… как мы поняли, он не растет. И, представь, разговаривает. Он нас такими оборотами послал - гоблины бы позавидовали… Ах да. И еще estos tontos напоили его древесным спиртом - так что, как видишь, он безопасен. Парней ждут десять лет исправительных работ в румынском заповеднике, чтобы, разгребая драконий навоз, они прониклись 73-ей статьей и гринписовскими идеалами по самое не могу, - а василиска все равно девать некуда, я и подумал - чем отдавать его на растерзание занудам из отдела тайн, отдам его лучше на растерзание собственному сыну, - отец растрепал мне волосы и вышел.
Я взглянул на василиска.
-Ээ… привет? - змей смотрел на меня невидящими желтыми глазами и выражение морды было у него какое-то.. ехидное. - Salve? - попробовал я. - Vale? ээ.. Идущие на смерть приветствуют тебя… нет, это не оттуда… Ты по-гречески должен же понимать, да? Мм.. Хайре?
Василиск свернулся клубочком и издавал странные фыркающие звуки. Секунд через двадцать я понял, что надо мной самым бессовестным образом ржут.
-Ребенок, твой акцент… все твои акценты отвратительны. Это кошмар и ужас. Я займусь твоим образованием, - безапелляционно сообщил он, отсмеявшись. Голос у змея был совсем не шипящий, наоборот - высокий и мелодичный.

-Мама, это Икел и он будет жить с нами, - сообщил я, заходя в гостиную. Секунды три матушка колебалась между «insendio» и глубоким обмороком - за это время я успел ссадить змея с плеча, убрать за спину, игнорируя его возмущенное шипение и ввести маму в курс дела.
К вечеру того же дня папа был близок к тому, чтобы начать завидовать браконьерам, осваивающим вольеры румынского заповедника, а у меня появился отличный друг и собеседник, жаль, в Хогвартс нельзя с василисками.

Сбежать от моих родителей совсем несложно - как правило, их никогда нет дома.
Сбежать от домомучительницы, мисс Фицрой, куда сложнее, но я же способный.
…Мы встретились в Вестминстере, в кофейне на Бейкер-стрит; я устал, вымок до нитки под дождем и мечтал о горячем чае; на мое счастье, там оставался последний свободный столик.
Минут через десять, когда я уже грел руки о горячую чашку, появился он.
Мужчина в грязном плаще и потрепанной шляпе зашел, огляделся и направился к моему столику.
-Можно? - поинтересовался он.
-Садитесь, - ответил я.
Он протянул мне широкую ладонь и представился:
-Одиссей. Царь Итаки.
Я фыркнул и ответил:
-Раймон, граф Тулузы.
-А честно?
-А вы?
Он ухмыльнулся и сказал:
-Приятно познакомиться.
…Он пил крепкий черный кофе и периодически поглядывал на меня из-под широких полей своей шляпы. Минут через десять, отставив чашку в сторону, он спросил:
-Раймон, ты любишь путешествия?
-Допустим, - осторожно откликнулся я.
-А на Итаке бывал? - продолжил он, извлекая из кармана маленькую трубку и начиная набивать ее табаком.
-Нет, - удивленно ответил я.
-И правильно, - меланхолично продолжил он, раскуривая трубку, - нечего там делать. Козы и камни, и ничего больше, крохотный островок на задворках Ионийского моря… А в Лондоне был?
Табак пряно пах вишней и ромом.
-Сэр, - напомнил я, - мы, вообще-то, в Лондоне.
Он хмыкнул и встал.
-Давай так, - заговорщически шепнул он, - ты платишь за мой кофе, а я показываю тебе Лондон.
Я пожал плечами, бросил на стол несколько монет, и мы вышли… в Лондон.
По улице пронесся дилижанс, обдав нас грязью. По тротуару напротив шла леди в платье с кринолином и изящной шляпке, в руках она держала кружевной зонт - шел дождь.
-А без дождя никак нельзя было? - ворчливо поинтересовался я, слегка придя в себя.
-Ну уж извини, приятель, - ухмыльнулся он, - о погоде как-то не подумал… Кстати, Катти Сарк отходит через час. Хочешь прокатиться?..
-Конечно! - глаза мои загорелись, - а можно?..
-Есть у меня пара знакомств, - неопределенно сказал он и, подмигнув, зашагал по улице. Я бросился за ним.
Одиссей - теперь у меня, в общем, не было сомнений в том, что это Одиссей, - шел быстро, но я все равно успевал вертеть головой по сторонам. Лондон конца 19 века завораживал сочетанием несочетаемого: одетые с иголочки джентльмены и портовые рабочие, выглядевшие немногим представительней моего провожатого, строгая красота соборов и почти средневековый балаган рынков, дамы в изящных платьях и портовые нищенки.. О, мы уже в порту.
Одиссей отвесил поклон девичьей фигуре на носу корабля.
-Это она? - догадался я.
-Конечно, она, - улыбнулся он, - дева, сова и олива.
…Ветер наполнял паруса, растрепывал мою прическу и рыжие спутанные волосы Одиссея, снявшего, наконец, свою шляпу, дождь хлестал по нашим лицам, но теперь он не раздражал, - это был совсем другой дождь.
-Раймон, - окликнул он меня через пару часов, - тебя же дома ждут.
-О, - опомнился я, - точно. А как мы вернемся?
-Вернуться всегда - самое сложное, - задумчиво сказал Одиссей, - но за эти годы я неплохо научился возвращаться, знаешь ли. Так что - прощайся с Лондоном, юноша.
Он рассмеялся и толкнул меня с палубы прямо в воду.
Я слетел на мягкую траву Гринвичского парка и ошалело на него уставился.
К нам, свистя, бежал полисмен.
Одиссей спрыгнул следом, ухватил меня за локоть, и мы рванули куда-то в переулки; я еле успевал за ним.
-Твой дом, - сообщил он, остановившись и отпуская мою руку. Я мрачно подумал о том, что завтра там будет огроменнейший синяк, поднял голову и встретился глазами с мисс Фицрой.
-Мистер Раймон, - сказала она ледяным голосом, - будьте любезны объясниться. Сэр? - повернулась она к моему спутнику.
-Я показывал мальчику город, мисс, - обаятельно улыбнулся Одиссей. - Молодежь… совсем не знает истории, ну, я думаю, вы понимаете, о чем я? Раймон, привет отцу. - Он нахлобучил шляпу, отсалютовал нам с мисс Фицрой и исчез в вечерних сумерках.

Профессор Эстель задала нам написать сочинение о великом темном или светлом волшебнике и рассказать, о чем бы мы хотели у него спросить и чему - научиться.
Ну, я и...

Я сначала решил, что хочу рассказать о великом светлом волшебнике, перебрал пару дюжин вариантов и остановился на собственном отце. Потом я подумал, что вряд ли светлый волшебник будет литрами пить огневиски, ежедневно устраивать магические дуэли со своей женой и ставить сына в угол за совершенно незначительные проступки, и решил, что папа, наверное, темный волшебник. Потом я подумал, что если бы он был темным волшебником, его бы не взяли в мракоборцы, а значит, он, наверное, все-таки светлый волшебник, и вот тогда-то я запутался окночательно. Я у мамы спросил - а она ржет и говорит, что буро-зеленый в радостный красный горошек. Я вообще ничего не понял, ну да мама часто всякие глупости говорит.
В общем говоря, я о папе расскажу, а Вы уже сами решайте, темный он или светлый.
Моего папу зовут Сальвадор Альмейда, но мама обычно ласково называет его "эй ты, павлин общипанный". Я спросил как-то у мисс Фицрой, почему, а она вздохнула и сказала, что это любовь. Я не понял, но ладно, взрослые вообще часто говорят глупости, даже мама.
Так вот, и папа мой - бывший разведчик, только это большой секрет, но Вам можно, потому что наверняка мама Вам уже и так все растрепала.
Папа десять лет работал на британскую магразведку, а потом ему надоело. Из разведки, понятное дело, просто так не уходят, но папа очень умный и обаятельный (мама говорит - "скользкий тип и мерзкий проходимец"), и умудрился отделаться парочкой обливиэйтов и парочкой дюжин нерушимых обетов, но по-моему, принося их, он явно держал фигу в кармане, потому что о своей бурной молодости он рассказывает много и со вкусом.
Еще мой папа некромант в законе (о последнем мама часто жалеет - мол, был бы не в законе, поиграли бы в тома и гарри и джерри, а так - никакого адреналина в семейной жизни. Ну я не знаю, если это она называет "никакого адреналина", не хотел бы я увидеть семейную жизнь с адреналином) и иногда они с мамой вместе отправляются на кладбище "вспоминать молодость". Заключается это в том, что папа на скорость поднимает упырей, а мама укладывает обратно. Когда упыри кончаются, они долго спорят, кто победил. Я как-то поинтересовался, в чем смысл, они так и не смогли внятно ответить. Я спросил у мисс Фицрой, хоть она и не мракоборец, а обыкновенная необыкновенная домомучительница, а она вздохнула и сказала, что это любовь. Нет, я решительно не понимаю этих людей.
А еще мой папа мракоборец, что было бы, в общем, здорово, если бы он не брал работу на дом. Я, конечно, понимаю, что ему лень добираться до аврората - это же целых пять шагов от стола до камина! - но манеру допрашивать государственных преступников в собственном кабинете, по-моему, смело можно отнести к списку дурных манер.
Еще у папы есть множество "старых знакомых". Имя им - легион. За те десять лет, которые он проработал на разведку, он успел обзавестись таким количеством врагов, что если запустить их всех в пустую лондонскую подземку, сразу получится час пик. "Старые знакомые" имеют привычку "наведываться в гости", хотя папа, бормоча как мантру "я не параноик... я не параноик... я не параноик..." каждый вечер обновляет три дюжины защитных заклятий на доме. Иногда они не приходят сами, а присылают какую-нибудь нежить, причем фантазия у них не очень - как правило, это или инферналы, или живые трупы. Так что способы уничтожения нежити я знаю наизусть - хоть в три ночи меня разбуди (особенно мамины. Инсендио через плечо; инсендио с разворота; инсендио из положения лежа; инсендио через локоть, сопровождаемое неприличным жестом; инсендио невербальное; инсендио с двух палочек; инсендио в прыжке; сковородкой по роже и инсендио. Кажется, ничего не забыл).

О чем бы я хотел спросить у папы?..
Я бы хотел спросить у папы, как переводится "Hijo de puta" и "caramba", когда он уже перестанет ставить меня в угол - я не маленький! - и когда он, наконец, сводит меня в зоопарк, пять лет уже обещает, но я же отлично знаю, что если спрошу, он мне ответит что-нибудь вроде "папа обещал - папа сходил".

А научить меня папа мог бы очень многому, но, как правило, когда я его о чем-то спрашиваю, он краснеет, слегка смущается и заявляет, что я до этого еще не дорос. Впрочем, думаю, самому главному он меня уже научил: он рассказал мне, каким заклинанием отпирается кухонный шкаф с шоколадом, дал понять, что мракоборцу со стажем лучше не заявлять, что у тебя под кроватью бабайка, и научил волшебным словам "Мерлиновы причиндалы!", которые, если произнести их с правильной интонацией, помогают найти выход из любой ситуации.

Вообще я решил изучать ЗОТИ еще в 8 лет, когда к папе впервые пришли его, как он выразился, "старые знакомые". Я подумал, что это не очень здорово, когда всякие неприятные мужики кидаются в тебя заклинаниями, которых ты не знаешь, но, в общем, понятно, что ничего хорошего, и единственное, что ты можешь сделать - залезть под кровать и считать бекл, надеясь, что тебя не найдут, а папа не перепутает спросонья "старых знакомых" с любимой женой.
В тот раз, папа, слава Мерлину, ничего не перепутал, но я понял, что надо уметь постоять за себя, а не полежать за себя под кроватью в теплой дружеской компании бекл.
В свои шесть я был довольно опытным (сказывались несколько лет приютской жизни) и весьма начитанным (сказывались три года, проведенные с родителями) ребенком, но понятий о морали и этике не имел напрочь. Поэтому в последующие недели, штудируя папину личную библиотеку, я выискивал не столько эффективные, сколько эффектные заклинания. И когда папины "старые приятели" снова осчастливили нас своим визитом, я был готов. Все было как обычно - папа в сбившемся набок ночном колпаке и мама в пеньюаре, вышитом снитчами, спина к спине в гостиной, вокруг летают гости и предметы интерьера, в общем, эпичная картина, достойная кисти де Невиля.
Высунув нос из спальни, я вижу, что мама отбивается от двоих, а слева подкрадывается третий. Я прикидываю, что папа сейчас занят, а мама, конечно, и от пятерых бы отбилась, но мало ли, и решаю, что настал мой звездный час. А я же как раз вчера до буквы "F" дошел... В общем, я с энтузиазмом произношу сперва "Formido", а потом "Flagello" и любусь результатами ночных библиотечных бдений. Мама, заметив, что я принял непосредственное участие в боевых действиях и каким-то образом умудрившись услышать, _что_ я при этом применил, со зверским лицом награждает меня ступефаем (я обожаю эту женщину и ее воспитательные методы!), и остаток баталии я наблюдал, лежа на полу и меланхолично считая бекл.
Когда папа и мама с выдающей немалый опыт сноровкой спрятали трупы, настала моя очередь. меня подняли с пола, привели в чувство, прогнали бекл и до утра объясняли про мораль, этику и разницу между темными искусствами и защитой от темных искусств. На особо прочувстваванном мамином пассаже об игре в гляделки с бездной и всем, что из этого вытекает, я проникся. На папином рассказе о применяемых мерах, сроках их применения и интерьере азкабанских камер я очень проникся. Потом я был поставлен в угол с наказом подумать о своем поведении. Через три часа раздумий, проковыряв внушительную дырку в обоях и пересчитав, наконец, всех бекл, я решил, что хочу стать мракоборцем.