Картина маслом по хлебу, что называется.

Подземный переход на «Новочеркасской». (Он только кажется простым: я в тех краях бываю частенько, но до сих пор номера нужных мне выходов выучить не смог.) Ничем не примечательная женщина очень средних лет внезапно останавливается и кричит:

— Ну ёб твою мать, а! Где ж мне найти этот выход ёбаный?!..

Молчит толпа, не даёт ответа.

Чуть погодя женщина сокрушённо добавила:

— Прости меня, господи…

Настроение сейчас - сонное

…Однажды в начальной школе я нарисовал кораблик. Делал я это старательно, высунув от усердия язык и под линейку; но учительница оценила мои старания на «4»: кораблик я нарисовал простым карандашом и раскрашивать не стал. Я был так обижен, что ради «пятёрки» даже размалевал его цветными карандашами. «Ну вот, испортил… А всё так хорошо начиналось…»

С тех пор я зарёкся рисовать. Но склонность к графике никуда не исчезла.

Поэтому когда мне случайно подвернулись две книжицы о рисовании пером, я их прочёл с большим удовольствием.

Строго говоря, книг не две, а полторы: одна из них — 25-страничная брошюра (однако ж обе называются «Рисунок пером»). Автор её — некий Н.С. Самокиш (вряд ли нужно рассказывать, кто это). Пользительна брошюрка будет скорее иллюстраторам, да и то с оговоркой. Дело в том, что Самокиша больше занимают технические тонкости перевода перового рисунка на печать — и многие советы уже устарели (мне попалось уже переиздание, которое, тем не менее, вышло в 1959 году). Но как бы там ни было, хотя бы из исторического интереса её прочесть стоит.

Иное дело книга А.М. Лаптева, который иллюстрировал Гоголя, Крылова и Носова, работал в «Весёлых картинках» и сам делал детские книжки с собственными рисунками («Пик, пак, пок», кстати, переиздали три года назад). Лаптевский «Рисунок пером» — это самый настоящий учебник, и притом очень хороший. В нём очень детально, я бы даже сказал, любовно, описано всё на свете: от элементарных геометрических форм и инструментов до композиции и видов рисунка. И всё это — на примерах самых разных: от рисунков Рембрандта, Ван Гога и Матисса до иллюстраций Бидструпа, Лады, Кукрыниксов — и многих других художников.

Особенно приятно, что Лаптев обо всём этом пишет аккуратно, подробно и глубоко, но без навязчивости или важничанья. А иногда — очень мило: знаете, например, как он называет фломастер? «Фитильная вечная ручка»! 1962 год, как-никак.

Анечка поехала в булочную за своими любимыми пеканами с кленовым сиропом, но их к тому времени уже раскупили. Огорчилась она страшно и последними словами проклинала мерзких чревоугодников и их алчность.

Когда она мне об этом рассказала, я сбросил ей «Чёрную мессу» Визардов. По-моему, как нельзя в тему:

Lucifer, I summon thee to my black mass
I call upon you to complete my evil task
My heart is black and my soul is dead
Hear my words of hate give me strength

Настроение сейчас - сонное

Для этих ваших айпэдов есть приложение, которое позволяет не только писать от руки, но и варьировать толщину линии — правда, не нажимом, а скоростью письма. Текст получается очень похож на написанный «по-настоящему» — пером и чернилами. Однако прелесть этого чуда техники понятна не всем: «I can't help but be struck by the irony of some of us, — пишет некий господин с FPN (сборище маньяков, пишущих перьями), — who enjoy the pen technology of 50-150 years ago and using inks on paper —a technique that is hundreds of years old— and then wanting to recreate that ancient technology on a modern computer. We are truly in a postmodern world...»

По-моему, и правда забавно.

Настроение сейчас - сонное

О толерантности и широте кругозора. Тургеневский Пигасов — человек ограниченный. А если бы он имел представление о принципах китайской или японской грамматики, то не стал бы иронизировать насчёт «2х2=стеариновая свечка» (умножение простых чисел ведь есть не что иное, как повторное сложение).

Пока бегал по работе, видел на улице:

1) женщину с пергаментным лицом;
2) клеёнчатые перчатки и китайские полотенца с надписью «Будъте как дома»;
3) рукописные объявления компьютерных мастеров.

Первая даже просится стать стихом, но я начитался Даниловой и не позволю. (Кстати о Даниловой. Она очень похожа на отдалённо знакомую мне филологическую деву и подобно ей уверена, что филологом человека делают умные книжки, глубокомысленные посты о книжках, диплом филолога — словом, всё, кроме умения обращаться со словом. Героиня одного даниловского шедевра говорит о своём женихе, что тот «о семи грехах». В другой нетленке сего юного дарования девочка попадает под машину, просит её не сбивать, но — «в небо шастает напрямик». Хотя, готов прозакладывать свой Эстербрук, действие предполагалось однократное и непродолжительное, один шаг в небо, условно говоря.)

Несколько дней крутятся в голове эти четыре строчки. Довести их до чего-то более приемлемого лень, поэтому пускай будет так.

Не страшись чеченцев и бурятов,
Смело бей по злобному врагу:
Серафимы, ясны и крылаты,
Воинов диванных берегут.

Угадайте, кто здесь парень, кто — девушка и кто всячески подавляет другого.

— Чёрт, у меня лицо жирное, бу-у-у…
— Так вымой его, чо.

Немного погодя:

— Ну ведь хорошее лицо, право.

Настроение сейчас - элегически-мечтательное. Нерабочее кароч

…Мне было пять-семь лет, и уже тогда я был внимателен к чужим недостаткам.

Однажды мы шли с матерью по улице. Мимо проехал хлебный фургон, во всю стену которого растянулась большая надпись: «КОРОВАЙ».

— Боже, что за придурки!.. Они что, писать правильно не умеют? «Коровай»! Вот дураки…

Так я впервые столкнулся с украинским языком.

P.S. Помнится, Булгакова страшно бесило псевдоукраинское наречие, которое притащили в Киев Скоропадский и Петлюра. А мои родители, приехав в Харьков, надрывая животики смеялись над словом «ВЗДУТТЯ»: так уж мозг домысливал «взуття», то бишь «обувь».

Готовясь к уроку по Блоку, Аня решила, что дети непременно должны узнать о первом его стихотворении, которое тот сочинил, будучи пяти лет от роду. Если кто не помнит, вот оно:

Жил на свете котик милый.
Постоянно был унылый, —
Отчего — никто не знал,
Котя это не сказал.

Имея в виду известную особенность женской психологии, я не мог не предположить, что описанный котик был котиком-девочкой. Мы отсмеялись, и Аня тут же написала об этом постик.

Но в комментах смеяться не захотели. Народ сочувственно растолковывал Ане, с каким чудовищем она живёт, и дивился, как это она ещё не сбежала от изверга, который только и делает, что обесценивает её чувства, ни во что не ставит женщин и вообще шовинистическая свинья-абьюзер.

Мы посмеялись и над этим. Но пост Аня выпилила. А жаль, по-моему.

Интересно, что сказал бы пацифист Бухов («К псалмопевцам штыка») насчёт Руперта Брука, который, пиша патриотические военные стихи, не только воевал, но и погиб на войне — от заражения крови, правда, но тем не менее. (Впрочем, возмутивший Бухова Гумилёв тоже был на фронте. Это вам не земгусар Мариенгоф — правда, он войну не воспевал, да и не писал Бухов о нём.) Прославлять войну или революцию как вещи идеальные, в каком-то смысле духовные — не значит радоваться разбитым черепам и кишкам, волочащимся по земле.

Неслучайно Бирс, Толстой и Бухов прозаики.

Читатель дорос до понимания того, что литературу не стоит судить по законам нравственности (а политику, в особенности международную, — тем более), но дальше почему-то не сдвинулся. Как и писатели. Вернее, прозаики: мне до сих пор не встречался поэт, который придирался бы к недостаточной поэтичности прозы.

Настроение сейчас - ленивое

Как правило, книга лучше своей экранизации; а во времена Синклера Льюиса — лучше постановки. И он от этого, кажется, тоже страдал:

«Главное, что требуется от инсценировки, — это чтобы она не была только инсценировкой. Инсценировать роман не легче, чем писать оригинальную пьесу, — это тоже творчество, и тут не так важно следовать исходному произведению, как творчески его переосмысливать, перерабатывая для сцены составные элементы романа. Как-то мне случилось присутствовать на читке пьесы, рассказывающей о жизни знаменитого философа. Работая над ней, автор несколько месяцев изучала труды философа — повести, статьи, письма — и с гордостью нам заявила, что она впервые воссоздала подлинный облик философа. Ибо — и это действительно так — каждое слово, которое он произносит в пьесе, за исключением отдельных "да", "нет" и "добрый вечер, досточтимый милорд", взято из его работ.

Естественно, что пьеса была скучна до необычайности.

<…> Даже Генри Джеймс, обжёгшись о кофейник, не говорит: "Этот по природе своей вульгарный, но в наш индустриальный век необходимый кофейник таит в себе запас теплоты, который, на мой взгляд, при соприкосновении проявляет себя как одно из его наименее привлекательных качеств". Он просто говорит: "А, чёрт!"» («Искусство инсценировки»).

P.S. Но думается, поиски Виктюка, если бы тот ставил, скажем, «Войну и мир», Льюис бы не одобрил.

Настроение сейчас - сонное

Аня, отвлёкшись от очередного сочинения, заглядывает в контактик. В группе для подготовки маленьких тварей детей к олимпиадам вывешен предлинный список статей о всяческих мотивах, каковые статьи детишки должны прочесть к следующему занятию.

— Зачем, зачем всё это давать детям?!.. Даже Р., и та согласилась, что не надо грузить их этой теорией! Достаточно просто заниматься с ними анализом текста и добиться того, чтобы они знали слова «персонаж», «рассказчик», «повествователь», «пространство», «время» и «композиция»! Потому что когда они пишут что-то о Бахтине — такая хренотень получается, прости господи!..

В очередной раз спрашиваю её о композиции: что это за зверь такой, а то всё время забываю. Оказывается, что прежде всего композиция — это соотношение сюжета и фабулы (правда, непонятно, как это увязать с тем, что некоторые господа не признают существование последней). А к этому уже подтягивается и прочее (?) построение: кольцевая композиция, например, ещё что-то там…

— Хрестоматийный пример — «Герой нашего времени». Или «Смерть Ивана Ильича»: сначала идут похороны, а затем — подробный рассказ о том, как Иван Ильич дошёл до жизни такой. Вернее, смерти.

А я никак не могу оторваться от Дика Дэйла и начать собираться.

Настроение сейчас - усталое

Как известно, Петербург притягивает всякого рода непростых людей. Вот и я на днях сподобился увидеть одну такую особу.

Невыразительная, но довольно претенциозно одетая девица, сидевшая рядом со мной в вагоне метро, читала книгу. Не простую, а «Мастера и Маргариту». На английском.

«Ты работаешь прям как китаец — совсем не так, как русский».

Похвалу произнёс, разумеется, китаец.

Настроение сейчас - сонное

За окном уже второй час ночи, а я, вместо того чтобы работать, роюсь в интернетах. Зато, бывает, узнаёшь много нового и неожиданного. Например, оказалось, что песня о магистре («В советском подвале»), помещённая в 2007 году на альбом «Кровавый навет Ганса Зиверса», на самом деле Ништякам не принадлежит. Это кавер; а оригинал ещё в 1986 году записал Дугин под псевдонимом Ганс Зиверс. Альбом назывался «Кровавый навет», кстати.

Этот дугинский альбом чем-то (может быть, частыми и порой назойливыми повторами отдельных стихов) напоминают творчество некоего Псоя Короленко. Но Дугин всё же поприятнее будет: он не такой эффектёр.

Вчера совершенно случайно узнал, что Великого Магистра Кирилла Рыбьякова можно встретить и в таком низменном месте, как контактик. Он там подписан как Альтист Данилов. А мне вспомнилось, что в детстве я всегда путал оного Данилова с Даниилом Андреевым.

Настроение сейчас - сонное

Вспомнилось почему-то. Вот такое великолепие я наблюдал за общажным окном почти полтора года.

[700x525]

Настроение сейчас - устал как собака

Рассказал Ане, какое впечатление на меня произвела «Стилистика» Розенталя. Добавил, что не везде с ним согласен. А она в ответ рассказала, как один школьник, узнав, что «Мёртвые души» всё же поэма (!), объявил: «А вот насчёт этого я бы с Гоголем поспорил!..»

Оба этих отзыва ничуть не хуже фразы из сборника Буяновер: «Поэма Гоголя "Мёртвые души" написана хорошо».

P.S. Когда я напечатал уже две строки этого поста, Аня вдруг сказала:
— Можно даже постик будет потом замутить: о том, что ты не всегда согласен с Розенталем, — и о споре с Гоголем…

Идеи носятся в воздухе, ничего не попишешь.

«Состарился царь Давид, и пришло ему время отправляться путем всея земли…» Мне кажется, что начинать какие-то полумемуарные наброски нужно уже сейчас, иначе я из-за своей крайней медлительности так и не научусь складывать слова в более-менее читаемые тексты.

Дважды услышав, что мне нужно идти к участковому терапевту*, вспомнил об N., с которым мы одно время учились в воскресной школе. Самое яркое впечатление, связанное с ним, — это записанная его рукой тема очередного урока: «Дедство Иисуса Христа» (в имени Христа ошибиться было нельзя, ибо это уже не шутки). N. был славным парнем, открытым и добрым.

Несколько лет мы не виделись. А пять лет назад я перевёлся в другую школу и именно там снова встретился с N. Грамотность его не испортила и тогда, а в сочинении по «Преступлению и наказанию» он с прежней непосредственностью заявил, что Раскольников был прав, когда «мочил шаровиков». Но к этому времени бывший ученик воскресной школы втихую гнал самогон (спрятанный в погребе аппарат достался ему в подарок от деда), щедро угощал им приятелей и нередко употреблял его сам. Не могу сказать, знала ли об этом мать N., женщина милейшая и глубоко верующая, впрочем, недалёкая.

___________________________
* Это сейчас терапевты — милые врачи-убийцы, а в библейские времена они были иудейскими сектантами, которые до изнурения упарывались аскетизмом и молитвочтением.