Четыре слуги ходят по кругу, вращая своим движением темное колесо этого Мира.
Они соединены меж собой цепью неведомой Силы.
Внутри этого круга живет Memoria.
Ход ее - сознание, а путь - память Планеты.

Memoria бродит в границах круга, повторяя свою расплывчатую траекторию, замедляясь или ускоряясь время от времени.
Нестрогость циклов Memoria и относительная короткость человеческого века порождает иллюзию развития.

Случаются такие эпохи Somnus, когда Memoria останавливается и механизм прекращает свою работу.

Сперва останавливается первый слуга, поворачиваясь к центру круга.
То - Aura, преисполненная грязью, густая, как венозная кровь, остывающая в жилах.
Кандалы смрада становятся тяжелыми.
Могильная плита ядовитого смога сдавливает умирающий Мир.

Следом встает второй слуга.
Flamma, остывая, извергает искру агонии в Мир.
Та же, скользя над Планетой, обращает в пламя вековые леса, культуру, печати времени.

Затем прекращает свой ход третий слуга.
То - Terra - изборожденная шрамами и морщинами старуха, чье хрипение свергает в небытие бетонные останки Цивилизации. Предсмертный пот ее вулканической лавой растекается по Миру, довершая огненный пейзаж.

Вслед за третьим останавливается четвертый слуга.
Aqua, обращенная к центру круга, покорно обрушивает исполинские волны на полыхающие руины.
Цунами заглатывают рваные материки.

Ветер времени меняет направление,
Вдыхая прошлое в замедлившийся ритм.
Сердец биение постепенно затухает,
И гаснут в такт ему далекие миры...

Как же пуст этот город, пуст этот дом...
Ничто не держит меня, никто не окликнет!

В моем мире, искаженном реальностью, нет понятия "гость", нет понятия "друг". Есть лишь всепожирающая серость, сменяющая ночь каждые несколько часов, и белесый едкий туман - холодные капельки, не способные собраться в ручей жизни. Они бродят в воздухе сами по себе, словно дождевые капли, забывшие о законе гравитации.

Пустые стены, убогий огонек в углу подоконника...
И тьма, тьма! Безрукая, молчаливая.
Она ждет, как священник у смертного одра, своего часа, дабы исполнить свою печальную песнь.

В отчаянии я разбивала это мерзкое стекло.
В ярости я уродовала руки осколками.
Северный ветер развевал обрывки бледной кожи по комнате, а из рваных вен сыпался лишь холодный песок...

Я словно иссохшее древо под суроволикой луной, и нет во мне жизненной влаги.
Однако, грызут меня изнутри эти мерзостные твари.
Боже, да что же они еще отыскали в моем испещренном гангренозными дырами теле?

Голос твой, Осень, мне не превозмочь!
Царапают ветры на ржавчине леса
По страсти немой погребальную мессу.
Им вторит когтистая ночь -

Чернотропная ночь в клочья рвет облака
И кипящую кровь льет на золото чащи,
Тогда как над нею, над бездной горящей,
Навек истлевают сердца...

И дьявольски сладок их призрачный плач.
Ах, Осень, симфония смерти!
В агонии пылающей круговерти
И твой возродится палач.

В час, когда время повернется вспять, а кровавая Луна взойдет на зловещем Западе, твоя нога ступит на тропу к Сумрачной Долине. Ничто не изменит этого, ибо своим последним рождением ты дал обет возвращения Тому, кто воет в глухую зимнюю ночь; Тому, кто марширует сквозь осень и взывает к меланхолии; Тому, кто шелестит пленяющей зеленью июльского леса.

В час ретроградной Луны серо-фиолетовая гниль прогресса посыплется вниз, дабы выстлать дорогу к Нему. Ты увидишь, как колонны, на которых стоял небосвод болезненной фантазии человечества, рухнут на исполинский алтарь Истинной Ночи, скрывающей каждое мгновение времени и не позволяющей воскресить прошлое. Ты поймешь, что Добро и Зло - лишь послушные актеры неведомого театра, некогда разогревающего мертвый небосвод.

В Сумрачной Долине Сатурн и Прозерпина сожмутся в единое целое, и уже никакой свет не ослепит тебя сильнее, нежели чернота глубокой и единственной, конечной точки. В час инвертированной Луны бездонная тьма поглотит и тебя.

Белые поля, расползшиеся под иссиня-черным саваном, расшитым атласными нитями... Бескрайнее звездное полотно руки неизвестного Мастера. Между нами, между мной и уголками Вселенной, нет ни пространства, ни времени, ибо все, что я видел или мог бы увидеть, все - мой тесный гроб, моя холодная постель. Вечность, ведущая за собой звезды, ты - мой нескончаемый сон! Я уже мертв, я знаю, и не могу ступить дальше, не могу сделать шаг назад, ибо все, что будет, и все, что было, - ныне мое настоящее... И нет здесь ни Бога, ни Дьявола; есть лишь Единый Закон, Номос, вращающий небесную сферу надо мной, провозглашающий пустоту вечностью, а смерть - жизнью, лишенной времени...

Сквозь вуаль темноты,
Сквозь угловатые кроны
Глядишь с небес ты,
Сияя светом неровным.

И не один парсек между нами лежит,
И не один век...
Быть может, тебя, как звезды,
Уже нет,
А твой свет все летит
И летит...

Скажи же нам, вечное Море, отчего мы не можем умереть? Человеческая глупость называла нас вечными, но зачем она нам, эта вечность? Нас, Любовь и Покой, люди беспечно тратили на страдания, на красивые сны своего воображения, на равнодушные мысли, из которых соткано бесконечное пространство... Теперь же их нет: ни людей, ни их сновидений, и время вовсе перестало быть для нас. Солнечный свет уж давно затерялся за горизонтом нашей памяти, как и наш последний закат... Твои подводные скалы остались далеко позади, но мы еще помним, как падали с их вершин в твои объятия. Только теперь они - там, мы - здесь, а ты - в нескольких метрах от нас... Волны плещутся, играя с неверной луной, безразлично касаясь берега. Ты всегда оставляло нам кусочек суши для раздумий.

Но больше мы никому не нужны: здесь и без Покоя правит пустота, и без Любви царит гармония... Только ты здесь хранишь хрустальные обрывки наших воспоминаний, так прими же и нас, печальное Море!

И вот я снова здесь...

Знаешь, мир успел перевернуться вверх дном с момента последней записи...

Во-первых, теперь я люблю! Да, люблю тебя, [скрыт]. Раньше я не чувствовала грани, но теперь... теперь знаю точно. Нет, это не любовь "за что-то" - это просто любовь... Не знаю, вроде бы мы и ближе стали, но все равно ты далек от меня... Как-то странно, будто бы обожествляю я тебя? Еще с тех времен, с прошлого лета... Да, наверное, я и тогда уже любила.
А самое-самое - это то, что уже не представляю, как без этого жить! Жить без тебя...

Сейчас пишу это, чувствую, как щиплет глаза от слез.
Да, я плачу... в последнее время - каждый день.
О, где эти зимние темные вечера, где эти белые хлопья, мягко спускающиеся на ресницы, где?..
Уже далеко, далеко в прошлом...

Жаль, что я не могу соответствовать вашим идеалам... Ни твоим, [скрыт], ведь я знаю, что ты ожидаешь от меня большего; ни вашим, милые родители. Узнать бы вам обо всем - вы бы меня убили, закопав на месте! И потому сейчас мне более всего хочется уйти... уйти далеко... дальше, чем просто уйти в никуда.

До чертовой матери надо всего сделать, переделать... А сил нет! Хочется быть только с тобой...
Сейчас я смело пишу об этом, т.к. теперь совершенно уверена в своих чувствах! Никаких абстрактных образов - хватит, сполна их...
Только ты.

А за окном - лето.

Вот и мама зашла... Надеюсь, не видела слез. Впрочем, голос мой вял и уныл. Она зовет есть... Какая еда?!
Я тут мечтаю пустить себе кровь!
И не раздастся звук вибрации мобильника...

Боже, как это ужасно! Нет, это почти невозможно! Ну как жить, ка-а-а-ак?!

Почему меня не собьет машина?! Просто так... случайно? Если б я только знала, точно знала, что ни тебе, [скрыт], ни вам, родители, я больше не нужна - я бы без всяких сомнений закончила этот кошмар! Но нет, не могу, хотя сил нет даже на существование...

Башка раскалывается и трещит по швам от собственного рева.
Скоро диван от меня будет убегать, ибо устанет терпеть мои отчаянные объятия...

Не знаю, суждено ли быть увиденной этой части моей биографии кем-нибудь еще, кроме моей соседки по палате в психиатрической клинике. Она, кстати, ее и записывает, я ведь совершенно слепая. Впрочем, в моей истории болезни найдется немало других интересных записей.

Зовут меня Дормира.
Признаться, даже не знаю, сколько мне сейчас лет, т.к. с определенных пор не слежу за временем.
Мне хотелось поведать о примечательном сне, который стал причиной моей слепоты. Врачи и родственники, разумеется, имеют свой взгляд на эти вещи, но меня совершенно не волнует их мнение.

Вообщем, однажды вечером, будучи еще обыкновенной студенткой, я случайно задремала на скамейке в парке. Ни накануне, ни когда-либо вообще - ничто не предвещало мне, что именно с того мгновения я перестану видеть реальный мир. Реальный - это, всмысле, ваш мир. Для меня его, в принципе, уже не существует.

Сон явился вместе со вполне реальным ощущением того, что я нахожусь на какой-то аллее, рядом с заброшенным кладбищем посреди леса... Был, кажется, поздний вечер, совершенное одиночество и естественное чувство страха.

Меня окликнули позади. Странная легкость охватила меня, и я обернулась.
Я увидела бегущую ко мне навстречу девушку.

- Привет! Как хорошо, что я хоть кого-то встретила здесь. Ты, видимо, тоже боишься идти через кладбище одна. У меня вот дом на другой стороне... Пойдем вместе?
Она рассеянно улыбнулась мне.
- Да уж, страшновато здесь прогуливаться в одиночестве! Кстати, я Дормира.
- Мари! Очень приятно!

У нас довольно быстро развязался разговор. Во тьме, правда, я не могла разглядеть ее внешности, однако Мари сразу произвела хорошее впечатление, и я подумала, что мы могли бы быть хорошими подругами.

Время летело незаметно, мы шли, держась за руки, болтали о том о сем, рассекая смехом устрашающую тьму. Далекое эхо отвечало нам злорадными смешками, но до какой-то поры я не обращала на это внимания. Время от времени, однако, я смотрела по сторонам. Казалось, что этому кладбищу нет конца... В конце концов, кладбище ли это было? Ведь я не видела ни одной обозначенной могилы...

Постепенно мной овладевало чувство тревоги и опасности. Я уже не пыталась ни слушать, ни отвечать Мари, которая о чем-то бурно рассказывала. Безобразное осознание того, что она говорит со всем окружающим ее пространством, а не со мной, было совсем, совсем близко...

Когда мои глаза остановил туманный силуэт в глубине этого странного кладбища, сквозь рваные фиолетовые облака уже светила полная луна. Мари замолчала, с недоверием и ухмылкой взглянула на меня, потом перевела взор в ту же сторону.

Мы встали, как вкопанные. Казалось, что эта фигура пристально смотрела на нас, хотя сквозь плотную тьму невозможно было разглядеть его лицо.
Но лицо ли?

- Ты тоже видишь это? - вполголоса спросила я.

Губы Мари застыли в молчаливом "да". Мою спутницу настолько обескуражило увиденное, что даже ее дыхание не нарушало гробовую тишину. Я почувствовала, как ее пальцы охладели в моей руке и ослабли.
Оформленное в виде человека привидение, упершись на лопату, стояло над раскопанной могилой, слегка покачиваясь...

Тут рука моей спутницы выпала из моей.
В чарующем лунном свете ее профиль казался не менее призрачным, чем то, что остановило нас здесь. Глаза ее были широко раскрыты, но в них не было ни ужаса, ни страха; они были абсолютно спокойны. Ее взгляд словно бы умер. По моему телу пробежала неприятная дрожь.

- Эй, что с тобой? Все в порядке? - слегка толкнув ее, прошептала я.
Мари молчала. Никаких признаков жизни. Она была холоднее, чем ледяная ночь, которая приковала нас к
этой тропе.

Острый, как нож, испуг порезал мой рассудок. Чувство невозможности двигаться ошарашило меня, наступила безмолвная паника в моей голове. Мой взгляд безнадежно метался в поисках неведомой опоры, не находя ничего подходящего. Неожиданно он остановился на растущем рядом с моей спутницей черном пятне. Мари смотрела прямо в него, едва сдерживая наивную улыбку, тогда как я не могла даже вскрикнуть от катастрофического ужаса. Из этой гнетущей дыры медленно выползали мерзкие твари, похожие на пауков-птицеедов. Они расползались по всей аллее, однако даже животный страх не мог сдвинуть меня с места. Мое оцепенение было сильнее всякого ужаса, оно было сильнее любой боли!

Не отрывая взор, я смотрела, как моя спутница исчезала под черным покровом безобразных пауков, отчетливо видела, как они проникали внутрь нее, вползали в рот, впивались в ее глаза... Мари превращалась в одно большое черное пятно, которое, развившись до своего апогея, перестало шевелиться. Дьявольским нимбом луна освещала мнимую голову каменного чудовища, аккуратно вгрызаясь своими обманчивыми лучами в его плоть. Белые клыки лунного света багровели и набухали... Тягучее зрелище вырвалось в резкое мгновение, породив жадную жажду бегства: ко мне подкрадывались вонючие, огромные, похожие на вытянутые клоки мяса, змеи...

Мое физическое тело вернулось ко мне: адский вопль вырвался наружу, Читать далее...

Это сон, может быть. Может быть, наяву
Минутная стрелка торопится вверх
И кромсает на части кровящую тьму,
Оставляя порезы на мне.

Я живу, может быть. Может быть, это ложь.
Над тобою закат заискрил и исчез;
Как же страстно целуешь, холодная ночь,
Потопляя все глубже в земле.

Я люблю, может быть. Может быть, лишь себя
Хозяином признала сердечная гниль.
Миазы души - боль, увы, не моя,
Ибо сам я лишь серая пыль...

Здравствуй, Любовь.
Развлекайся, не жди.
Вырви сердце мое!
Обглодай же! Сожги!
Заглотни, Пустота, коридоры Мечты,
Забрызгай их кровью убитой Весны!
Выблюй мне в рот ядовитую желчь!
Соблазни своим пением, ржавая Смерть!
Оглуши красотой музыкального смрада!
Бордовые струйки слижи с моей шеи...
Бритвой на личике маленькой феи
Сыграй для меня какофонию Ада!

- Садись вон туда, - сказал Шмерц.

Она, притупив взгляд, развернулась и смело зашагала к железному стулу, стоящему у дальней стены, оставляя на грязном деревянном полу бордовые следы. Либе судорожно села, опустив руки на подлокотники. Растрепанные темные волосы свободно лежали на хрупких плечах, отдельные пряди щекотно рассекали лицо.
Она не смела трогать их, потому что Шмерц любил ее волосы.
Либе шмыгнула носом, закрыла глаза и едва улыбнулась.

- Помнишь нашу первую встречу? - громко спросил он, подходя к ней.
Либе сжала губы, горячие ручьи слегка смочили прядку волос на ее щеке.
Шмерц ласково сдвинул локон и присел рядом.
- Летний вечер, безлюдная набережная, - его близкий шепот расползался теплой дрожью по ее шее, - ты прекрасна...

Он внимал запах ее волос, едва касался губами кончика ее носа.
Сердце Либе бешено стучало, в ушах гремел бурный поток крови, сливавшийся с шорохом его губ.
- Ты прекрасна, - повторял Шмерц, - прекрасна как никогда...

С усилием остановив себя, он медленно поднялся.
Покорные глаза смотрели на его сильные руки, на его озадаченный взгляд, направленный в глубину стены.

- Ты прекрасно знаешь, что все кончено, - холодно произнес Шмерц, - мы оба это знаем.

Шмерц уставился на нее и не видел ничего, кроме надоевшего, вездесущего согласия.
- Послушная дрянь! - брезгливо воскликнул он и, размахнувшись, ударил Либе по лицу.

Голова ее молча откинулась на бок.
Шмерц грубо схватил ее за челюсть и развернул к себе.
Другой рукой он достал из кармана выкидной нож и выставил его прямо перед ее глазами.
Капли смертельного ужаса мелькнули в них, но животный инстинкт не просыпался.
Лезвием Шмерц погладил Либе по щеке, аккуратно собирая им слезу.
Она почувствовала его слабый солено-металлический вкус, когда нож посягнул на ее послушный язык.

Шмерц аккуратно отложил нож и приготовленной резиновой лентой принялся завязывать ей рот.
Он нежно поместил голову Либе в эти оковы, а потом, резко и грубо натянув ленту, сделал узел.

* * *

Шмерц снова был близок, лезвие вновь ползло медленно вниз, приводя Либе в тонкий экстаз.

Добавив скорости, он провел ножом вдоль шеи.
Она вздрогнула, пошевелив тишину глухим стоном.
Его губы увлажнились красной жидкостью, нож освободился из его руки и скатился вниз...

Шмерц впился в ее шею.
Черная кровь нарастающего наслаждения постепенно заполняла ее глаза тьмой, властные руки срывали с нее остатки жалкого платья. Жадные губы спускались ниже, пожирая все на своем пути.
Стремительно краснея от сладкого удушья, Либе вцепилась бледными пальчиками в его плечи, потом растеряла их в его волосах...


* * *

Сильнейшая пощечина приободрила ее. Инстинктивно Либе съежилась, за что получила повторный удар.
Он крепко взял ее за волосы. Грязное остервенение искажало его лицо, отражаясь животным страхом в ее глазах.

Шмерц смотрел прямо на нее.
Либе не пыталась ни бороться, ни бежать.
Она даже не шевелилась.
Холодный пот, смешавшийся с кровью, горел на ее лице.
Шмерц улавливал это пламя ужаса, этот бешеный страх податливого тела, страх убийцы перед дебютом.

- Любовь... - ехидно прошипел он, изучающим взглядом осматривая Либе, - любовь, говорят, вечна. А боль?

Шмерц уверенно развернулся и взял в ближайшем углу серо-бежевую канистру.
Либе же не видела ничего, запутанная в чувствах и физической боли.

Прошло неопределенное количество времени и действий.
Комнату насытил сильный запах бензина в сочетании со свежим воздухом, идущим из открытой им двери.
Либе распахнула глаза и увидела его в углу у параллельной стены.

- Беги, - громко и четко произнес Шмерц.

Она успела уловить его размытую улыбку прежде, чем искра, блеснувшая рядом с его лицом, рухнула в океан его очертаний.

Нечеловеческий крик обоих стал итоговой точкой не обсуждаемого приказа.

Мне все это время казалось, что мое развитие динамично, по-особенному динамично.
"Я ветер, свободный ветер!" -- пропищала жалкая комариха, впервые поднявшись с водной глади.
Божественная динамика.
Я искренне считала себя наивным мечтателем, интуитивно идущим к своей цели.
Цели!
Как это сильно сказано.
Фрагмент земли, на которой стою, -- вот кто я.
И я жду, когда эта земля рухнет вместе со мной.
Когда гравитация собственного эгоцентризма окрылит меня, вот тогда-то и стану парящей птицей, летящей глубоко вниз. Гигантскими кирпичами ядовитого воздуха свобода будет отстраивать пространство надо мной до тех пор, пока не раздавит это жалкое насекомое.

Когда я смотрю точно перед собой, я на самом деле сплю.
Жизнь начинается тогда, когда сознание становится неуправляемым, а глаза закрываются, глаза, которые не видели ничего, кроме чащи таких же растений, как я сама; глаза, которые никогда не видели той чистоты неба, которую в своей слепоте воспевает сердце -- сердце, которое закрыто для той божественной свободы, которую выдумал мозг в оправдание ужасающей реальности.

Я живу затем, чтобы обмануть себя.
Даже сейчас я нагло вру, говоря, что слишком поздно пытаться перепрыгнуть пропасть, открывшуюся между тем, что якобы я знаю, и тем, что есть на самом деле.
Именно вру, ведь я понятия не имею о том, что есть на самом деле.

И не говори, что мне просто нездоровится, что нужно выпить успокоительное и поспать.
Я и так сплю каждые сутки и регулярно пью эти ваши лекарства.

Быстро же день состарился...
Прискорбна вечерняя трель.
Солнце вот-вот свалится
В сосновую колыбель.

Одинокий путник да ветер;
Тропинка убегает вдаль...
Его путь также светел,
Как тепла на морозе сталь.

Он идёт далеко, а я - следом,
Крепко зажмурив глаза.
Одинокий путник под небом...
Может, в нём я увидел себя?

Слова безразборно мелькают
Вопросом, которого нет.
Сочувствуя, молча кивают
Лишь рябины и вереск в ответ...

ты веришь в Любовь светлую?
ту чистую, прекрасную?
в невинность миндалевидных голубых глаз?
или, может, это иллюзия вовсе?
не знаю...
телесность Любви отрицаешь ты?
да!

ах, эта Любовь!
безнаказанная, выносливая.
знаешь, даже Ночь устает от собственной тяжести время от времени.
а Любовь бестелесна, ты права, но только потому, что она заведомо рождается мертвой.

в твоем сознании прорастает неземное растение.
его уничтожить не можешь ты, ибо это отрывок твоей беспомощной Мечты.
но беспомощной ли?
да, до тех пор, пока она не превратилась в осколки.
знай же -- не сверкающий снег твоей Фантазии скрипит под ногами.

твоя рефлекторная деятельность уже нарушена.

черные бутоны пронизывают твою хрупкую плоть, обращаясь в фиолетовые цветы Ненависти.
те сгорают, оставляя вместо себя один разящий гнилью плод.

чудовищно быстро созрев, гнойник порождает Любовь.
не говори ничего, не воспевай эту дрянь.
о, ты плачешь?
значит, она родилась и уже живет в тебе.
Любовь...

протезированная женщина, жестокая и своевольная.
точеные черты лица, нагота, облаченная в высокомерие.

синтетические протезы внедряются в нервы, естественная система неизбежно разлагается.
вместо биопроводов -- холодные кнуты.
вместо электронных импульсов -- дискретная Боль.

остановись, брось нож, я еще не закончила.
или смазливый ангел Эмоции уже разорвал тебе сердце, внедрившись в генератор питания?

первый могильный червь не приходит извне.

безобразный ангел, подобный гусенице, уже сыт?
он в ожидании новых приказов от кнутоподобных пальцев.

Любовь ждет от тебя последней жертвы.

прикоснись же к холодному лезвию.
посмотри в зеркало, в эти заплаканные невинные глаза.
полагаешь, что ненавидишь себя?
не верь своему агонизирующему сознанию.

не стыдно умирать во имя Любви.
ведь Любовь бестелесна.
умри!

Я перестала чувствовать пальцы, обнимающие "Антологию японской фантастики", которую так и не открыла перед сном. Я не спала, я помню это.
Было темно.
Сон не приходил ко мне.
_________________
Позади меня стоял не мой письменный, а черный, похожий на закрытый рояль, стол, на котором стояла бледно-голубая свеча, хаотично лежали большие чистые полупрозрачные листы.
Я видела это, ведь я приподнималась с дивана и смотрела в эту тьму!
Только не помню, что было раньше: видение или движение...

Моя комната была пуста: ни большого шкафа, ни двери, ни моих полок...
Лишь дымка и синяя тьма, бледные листы и огонь...
Ничего!

Мне захотелось видеть очертания окна древнего замка, и я обернулась: да! Именно оно...
Вытянутый купол, открывавший вид в бесконечное иссиня-черное поле.

"Она пришла, чтобы уложить меня спать," -- вертелось в моей голове, когда подул ветер...
Колеблющееся пламя умерло. Белые листы плавно полетели в пропасть, в густую синеву мрака, туда, где должен был стоять шкаф. Я смотрела, как они падают вниз, в никуда...

Мне не было холодно, ведь ветер был теплым: мое окно находилось на южной стороне дома.
_________________
Я боялась открыть глаза, мне казалось, что все исчезнет, быстро и бесповоротно...
Но ведь это не было сном, нет!
Я же все видела...

Си (англ. synthetic) - синтетический
На (англ. natural) - природный
_________________________

Тонировка пластикового купола притормаживает холодный огонь Си-города. Внутри купола, за не разграниченными потолком и стенами, гаснет сияние наружных светодиодных вуалей и видеостен. Весь мир полыхает за овальным горизонтом.

Зеленые хлопья и блестящие капли постепенно застилают гигантскую, перевернутую вниз головой люминесцирующую автостраду над вершиной купола. Это -- "Хлопья Хиросимы", клуб; вернее сказать, нижняя сторона его центрального танцпола -- огромного коридора, соединяющего две башни, между которыми я существую. Это забавная традиция Си-людей -- брызгать полимерным конфетти на заре ночи.
"Если пошел снег, значит уже полночь," -- гласит одна из местных примет.

Другой -- На-город -- похож на большой Национальный парк, процветает в своей гармонии в отдаленном отсюда месте; город для нуждающихся в природной естественности и свободе.

Теперь, когда технический прогресс единым полотном простирается над сферой развлечения Си-Города, я не знаю иной жизни, кроме этой. Я не страдаю. Таких, как я, много; мы, Си-люди, нашли себя здесь. Мы счастливы. Теперь никто не страшится перегрузки и травм: медицина, включающая имплантацию органов и восстановление тканей, стала доступной для всех.

Поэтому и На-люди счастливы в своем мире.

Тем не менее, ежедневно лента Си-Город Ньюз в Интернете сообщает об очередных акциях "зеленых" защитников, этих неугомонных энвайронменталистов, об их массовых выступлениях против синтетики и Си-ампул в нашем уединенном мире, ссылаясь на случаи самоубийств... самоубийств На-людей, которые почему-то переключаются из предназначенного для них На-города в наш круговорот. Они слетаются в Си-город, как мотыльки к лампе накаливания, и сгорают от нервных расстройств.
В глазах "зеленых" остается виноватой сама лампа...

Пересилив себя, я поднялась с мягкого латексного матраса.

Надо принять ампулу. Си-ампула -- аналог прогулок на свежем воздухе, какие бывают у На-людей, предназначенный для Си-людей. С последнего приема уже прошли сутки, и я чувствовала, как ком угнетения поступательно подходит к горлу. Третий год я употребляю ампулы; уже третий год в моей груди бьется имплантат...

Кардиогенный шок и имплантация случились у меня, когда еще не было выявлено острой разницы между Си- и На-людьми, когда каждый жил интуитивно, сам по себе. Поэтому после болезни мне было категорически запрещено вести ночной образ жизни, активно работать в клубе и заниматься всем остальным, что составляло смысл моей жизни. К тому времени уже были изобретены Си-ампулы, но, будучи наркотическим веществом (судя по добровольному эксперименту, проведенному на нескольких клубоманах), они синтезировались в чрезвычайно малом количестве. Помнится, до болезни я тоже иногда "баловалась" ими, когда были на то средства.

Подозрения на Си-синдром (несколько лет назад это считалось необъяснимым заболеванием, пока Си-люди глобально не выступили за свое право считаться нормальными) затмил натиск "зеленых", благодаря которым все больные того времени в постоперационный период отправлялись в нынешний На-город на реабилитацию.

Тоже случилось и со мной...

Помнится, в первый же день после приезда аллергические реакции на растительность проявились практически у всех. А уже через сутки местный уют угнетал настолько, что несносно болела и кружилась голова; практически каждый человек, помещенный на "реабилитацию", по нескольку раз в день падал в обморок. С каждым часом становилось все хуже и хуже, люди не могли нормально существовать. У меня и моего коллеги по работе, который попал туда вместе со мной, на четвертый день стало резко прыгать артериальное давление.

Никто не мог логически объяснить происходящего: с нашими имплантатами все было в порядке! А люди погибали в естественной, казалось бы, для них среде. Вариант, что мы -- зависимые от Си-ампул наркоманы, был откинут: нормально воспринимающий естественную среду организм, как выяснилось, никак не реагирует на содержимое ампул. Вероятно, ранние опыты проводились преимущественно на потенциальных Си-людях.

Мы не выходили на улицу, старались держаться подальше от окон, есть и пить по минимуму, потому что давали нам сугубо натуральную пищу и родниковую воду, которые, попадая внутрь, будто взрывались и сжигали там все. Растерявшиеся врачи ссылались на какие-то непонятные постоперационные синдромы, анализируя наши жалобы, потому что никакая диагностика не могла выявить у кого-либо физиологических отклонений.

Мне везло с состоянием: я чувствовала себя более-менее терпимо относительно других людей; на некоторых было смотреть больнее, чем находиться на свежем воздухе в парке. Просьбы страдающих выделить транспорт для возвращения назад ползли как муравьи по флегматичному туловищу из "лекарей", понемногу заставляя его суетиться и действовать. "Зеленые" пытались остановить это движение, но ситуация с больными все больше и больше не поддавалась контролю: Читать далее...

Я люблю жизнь.
И пусть омрачает эту условность грустное утро.
Люблю.
"Опять утро..." - шершавый язык чужого хрипловатого голоса грубо облизал заспанные глаза.
Глубокая тишина.
Позднее утро, слишком позднее, на этот раз сентябрьское воскресное, безобразное такое, паршивое, полное мокрой грязи, фонтаном сыплющейся на плащи редких прохожих из-под проносящихся мимо них колес...

"Колес", злого алкоголя, тусовки, соседей, рваных фрагментов жуткого скандала, еще чего-то, что затерлось пьяным беспамятством, атмосфера.

Да, я люблю жизнь.

Ведь было весело!

Ведь покосившаяся дверца металлического шкафа с намалеванным символом "биохазард" и порванная струна заплеванной жвачкой акустической гитары, подаренной когда-то очень давно мне моей матерью, напоминают, пусть и смутно, о празднике, вроде бы о чьем-то дне рождения, прошедшем со вкусом в этих потрепанных стенах пару дней назад; ведь по-прежнему улыбается мне кибер-девочка из японской музыкальной команды с валяющегося на полу, рядом с пустой банкой из-под пива, постером.

Значит, стоит любить...
Любить жизнь.

Ну и что, что только вместе с электрочайником включается осознание законченности сновидений, и что меня в тот же момент начинает преследовать ощущение неизбежности, будто истинная ночь наступает только сейчас, будто до этого мгновения существовал лишь бесконечный психоделический день сахарных иллюзий.

Люблю, все равно люблю!

И нет больше никакой причины, толкающей к обратному, и нет больше страшного в том, что очередной окурок дрожащим движением худой бледно-синей руки с изгрызенными ногтями опускается в грязную пепельницу, вдавливаясь в десятки своих разносортных собратьев, хранящих остатки чужой губной помады...

И нет причин ненавидеть.

Ну и пусть, что металлический холод квартиры сквозь полусонную сосредоточенность моего взгляда скользит беспечной лентой прошедших событий в пустоту между крышами, в погребальный рассвет монохромного неба; ну и пусть его антиблеск расширяет мои зрачки, погруженные в сигаретный дым, ведь я люблю, люблю жизнь! Правда...

Правда, уже пятый окурок находит последнее пристанище в изгвазданном башмачке; и совсем не страшно то, что регулярно бьешь себя и не можешь остановиться.

Почему бы не любить жизнь?

Ведь зеркало теперь спасет меня от одиночества, спасет какое-то серовато-зеленое кислое отражение, с привкусом ядовитой горечи страшных ошибок, искаженное, похожее даже чем-то на меня... Знакомой до ужаса волной прокатывается по полуобнаженному телу озноб; лицо мокро от сжигающего изнутри холода.
Прикоснуться бы к этому отражению, рассыпать бы этот кристаллический яд!

Я люблю жизнь.

Тем более теперь, когда она, совсем истоптанная мной, рухнула в недосягаемую глубину между секундами; когда ни схватить, ни окликнуть ее - все равно не услышит; а ведь до этого момента жизнь всегда была внизу, прямо под моими ногами, тогда как мне почему-то всегда хотелось бежать и искать ее в другом месте...

Красные капли стеклянного дождя - это все, что останется от этой любви.

Среди этой естественной тишины зазвенел семафор.
Это не было чем-то внезапным. Негромкий и отчетливый, он переводил всеобщее внимание видимых и невидимых глаз в свою сторону, словно призывая всех услышать нечто. Это было похоже на приказ; напоминание о каком-то долге.

-- Что?.. Ты что-то сказал? Кажется, сейчас будет поезд! Прости, я немножко задумалась, совсем тебя не слышу! - наивно улыбалась ты, моя весна.
-- Да, наверное, - холодно выкинул я, отбросив взгляд вдаль.
Ты даже не могла себе представить, как мне хотелось взять тебя за руку, как хотелось посмотреть в твои глаза и сказать, что...
Но я не мог.
Не мог даже попросить прощения за эту немощность.

А линия манила к себе.

Семафор поочередно мигал своими налитыми кровью глазами, ведомый совершенно иной, поражающей глубиной своих корней, силой; уставший, безжизненный, холодный... словно десятки металлических пальцев асфиксически сдавливали его -- удавы, жаждущие смерти.

А линия звала...
Эти черные полосы, это бесчисленное количество проводов, эти столбы -- клетка, распростертая под...
-- Какое все же прекрасное небо! Насыщенное... Действительно -- почти лето! Ведь правда? -- расцветала ты, моя жизнь.
Мне так хотелось скрыть тебя от всех невзгод, а я... даже не мог не совершить одну великую беду на твоих глазах.
Я молча кивнул.

Словно огромный механических червь он рвал в клочья пространство, скользя острыми бритвами колес по рельсам, ноющим сухим треском. Глаза затуманились: колеса были похожи на лица, скорчившиеся от пронизывающего ледяного ветра.

Оглушительный рев сжимал полунемой крик о помощи, растянутый в сводящем с ума звоне семафора. Тот трясся, будто железные пальцы вытягивали из него нервы по ниточке, расчленяли каждую много раз остриями своих когтей.

-- Что с тобой? Что-то не так?.. - по-детски испуганно спросила ты.
Твой страх был так тонок, так нежен, так трогателен.
Но только ТЫ была уже где-то позади.

Были ближе эти колеса, похожие на когти... этот автоматизированный механизм, так похожий на меня; эта клетка, похожая на пальцы... скорость поезда, отталкивающая прочь! Невыносимый ужас подкатывал к горлу, грозя рвотной массой по имени ТЫ вытолкнуть меня вперед!

Как же страшно...
Всего один шаг...
Один шаг!
Прочь!