с днем рожденья, Принц. мне нравилось выговаривать твое имя. мне были непонятны твои извечные увечья себя собой же. декадансный паршивец. отхлестать бы тебя за это. но ты мне нравился. пушистый зверек с иглами под кожей. я помню, ты любил нетрадиционную близость. а ко мне приходил пить теплое молоко и читать запыленные французские газеты. уютный. я сохранила тот призрачный ключ - твой подарок - завиток металла в памяти. береги мои мысли.
гори, кремируй собой дождь. я хочу согреться. мне нравится красный. пусть все будет в нем. и пусть будет тепло.
говори. у твоих слов есть пальцы. я разрешаю им трогать.
трогай. я не люблю, когда ноль. когда чувствуешь себя фарфоровой куклой.
молчи, когда нужно, чтобы просто был.
удивляй, бросайся ножами, рисуй по стенам и играй с воображением. я не люблю серый воздух. пусть сквозь легкие растут цветы.
..не исчезай
хочешь - значит твое.
боги - значит можем.
загляни под кожу - увидишь тысячи ненаписанных слов.
ослепительная эйфория - лучший из существующих наркотиков. десять пальцев на кнопках и мы снова в игре.
я напомню тебе о хрупкости империй, которые ты так любишь взрывать. я перевяжу для тебя бантом ядерную бомбу.
ты сделаешь все как всегда со вкусом. я же буду смаковать по капле и просить еще.
вечный голод, знаешь ли, - топлево в моем паровозе.
и когда - нибудь мы снова будем петь вместе.
and the gravity between us will keep us safe..(c)
привет. в закрытое окно - не люблю холод. не люблю в кровь разодраннх мыслей, когда раздражает голос в черепной коробке.
замолчать и заснуть. несколько часов невесомого рая. без взрывов в нервных волокнах.
а после проснуться и играть с динамитом. взрывать к черту, все чему пора кануть в лету.
привет зеркальным повторам. пошли вон. обратная сторона интересней.
привет всему, что скрыто.
разденься. я хочу смотреть внутрь.
вчера на вокзале я видела человека, на тебя похожего. разозлилась, что в его глазах так мало стали. разозлилась, что он не ты.
ты слишком далеко, чтобы чувствовать. уже.
ты слишком грешен.
и ты слишком тот.
со временем ангелы упадут с неба, разобьют невидимый купол, разделяющий конечное время человека и вселенские масштабы существования.
истерзанные крылья оставят на спинах возможность проявления новых веков - невесомость перьев заменит практичный метал.
ты тоже будешь ангелом. не падшим, а воссозданным.
великолепие механизмов вместо внутренностей.
под своим пальто будешь прятать провода,а чувства - в зарядное устройство.
мы не будем тратить время на мысли о смерти. нажатие кнопки - и все ответы становятся слишком очевидными.
мы не знаем, какими будут цвета реальности в новом мире.
мы просто продолжаем рисовать, управляемые подсознательным интеллектом.
..let it be.
я давно не получаю газет из твоего мира. но в моих вихрях все еще кружится запах междустрочных смыслов.
мы идем по одну сторону дорожной полосы.
дотронувшись однажды к одним и тем же звездам, нам не смыть серебрянную пыльцу с пальцев.
не оглядывайся назад. меня там нет. я иду рядом.
***
...перекручивали судьбу, изворачивали ей хребет до хруста, выламывали наружу ребра, в крови из ее лопнувших нитей вен начинали лишь чуять отголосками жизнь. Брали за руку прокаженных, кидались с головой в омуты, отпирали закрытые двери, но открытые были страшнее.. страшнее? Страха нет больше, словно его и не было никогда. Есть роскошь позволить случаться всему, что только способно случиться.
Китс, Шелли, Блейк, Байрон... все вместе в одной комнате в наше время...
Какие они... и какими бы они не были...
Здесь, возможно, начнётся серия зарисовок, где мысли и сатира, реальность и гротеск смешаны воедино.
Считайте это своего рода прологом... написанным в этот адский палящий задымленный день.
[color=black]
Байрон небрежно захлопнул дверь, повесил на крючок старомодную шляпу и, не снимая ботинок, прошествовал к середине комнаты, встав под люстрой-пентаклем, просматривая свежий номер жёлтой, почти охровой, прессы. Он любил лирику этих второсортных газет, развлекая себя очередными «талантами», пишущими всяческую небывальщину, почти как поэты прошлых веков, под дурманом современного синтетического вдохновения. Вот и сегодня вновь наслаждался причудами журналистов, наперебой, голосами из фильмов и пьес, несших эпитеты жесточайшей жары в раскалённые массы.
- Послушайте только, что они пишут! – скандировал Байрон под сводами треснувшего потолка, - Демоны ада, скрипя стальными зубами, царапая землю, вонзая горящие иглы в бурлящие плоти, вырвались на поверхность и, обуздав солнце, заменили дыхание дымом и ударили воем солярным по душам и чревам людей!
- Роза больна! Они все больны! – выкрикнул из ванной Блейк.
- Их имена написаны огнём! – пробурчал с кровати сонный Китс.
- Они не понимают истинной красоты стихии! Хотят изменить её, сделать своей слугой и своим творением! – кокетничал со своим отражением Шелли.
Байрон огляделся с улыбкой. Его лучшие друзья – все они были здесь. С тех пор, как эта странная комната-круг стала их святилищем, тайным пристанищем, через которое они в множествах лиц и имен плели незримые связи интернет-паутин, Поэты были неразлучны, как в сборнике слов на запыленных полках безвременья. И хоть давно уже они не писали шедевров, лишь цитировали сами себя и бросали небрежные фразы в эфирных комментах, они были всё те же – великие маги поэзии, философии жизни, заброшенные современной трагедией в храм тающей штукатурки и чёрных запрелых углов, ржавой воды и растворимой лапши со вкусом абсента.
Блейк, в своё время открывший немало дверей, разучился их закрывать. И часто, когда по ночам пробудившийся Китс, баюкая свечку, искал монитор, натужные звуки, доносившиеся из ванной, заставали его врасплох, и он ронял непослушное пламя, проклиная (в «серебряных» фразах) нарочитую непредсказуемость Блейка, туша тут же возникший огонь неколебимой струей своего поэтического пера.
К слову, этим пером на заборах, на стенах, на клумбах у зданий судов, и подле скамеек с детьми в парках быстрых соитий, Китс писал своё имя, как прежде сонеты для дам и кармических ламий, нанизанные строфами граций на его романтический пыл.
Шелли же часто гулял… его звали эскортами в клубы, он сопровождал кавалеров и дам; а, приходя, сбрасывал высокие сапоги и, таинственно, вытирал яркие губы, слизывая растёкшуюся от перегрева чувств тушь. Иногда он просил называть его Мэри; любил открытые платья и кружевные чулки, и рассказывал Байрону, как прекрасен в постели, кокетливо играя сосками, бросая ему на колени шёлковые трусы.
Байрон скрывал, что иногда они встречались на лестничных перелётах, потому брезгливо отбрасывал в сторону «дикие тряпки», приковывая взгляд к излюбленной «солнечной» прессе или главным страницам виртуальных дневников, в поисках вдохновения для очередной иронической эпиграммы.
- Не закрывайте двери! – кричал из ванной Блейк, перечитывающий Бракосочетание Рая и Ада.
- Ох, сегодня такой день! Главное, чтобы не оказался Франкенштейном… - манерно пудрился Шелли.
- Ночью найду новые места, где ранее не было написано моё имя… - сомнамбулой бормотал Китс.
Байрон оторвался от очередного газетного перла и, усмехнувшись, налил себе дешёвого пива в гранёный стакан. Он уже давно привык к этой жизни, даже смирился. Подкармливал чипсами паука и спал на пружинном матрасе в одной из полукомнат на острие люстры-пентакля. Ему казалось, что все они здесь собрались для некого обряда, и не хватало лишь пятого, чтобы завершить ритуал, но не было такового. Может и нет, может пишет сейчас эти строки…
Каждый из Поэтов был исполнен болезни, лекарство от которой, увы, никто не знал. Так и жили они все вместе в покинутом общежитии, уже второй год не платили за квартиру и среди многих людей не выделялись ничем. Даже имена больше не несли былой ценности – любой мог назваться одним из них. И сами Поэты уже не знали наверняка, кто они.
Похитив бычок из полураскрытого рта отключившегося, вновь перебравшего с кислотой Китса, Байрон пустил кольцо дыма к закоптелому «небу» и, заметив, что место у монитора свободно и манит рисунками Блейка на рабочем столе, избегая
Все неправильное про ангелов - уже говорили.
Все каноничное - надоело.
И куда мне теперь с целым ворохом нот и опавших перьев?
И зачем мне теперь, когда дождь по стеклу и застывшим нервам?
Взгляды птиц - бессмысленно-золотые.
Взгляды будто с икон - сожалеющие и пустые.
Со мной тихо и хрипло прощается голос - там весна и цветы,
а у меня такая особенность - не умирать,
но молчать о том, что вскоре убьет.
Глупое дело - быть слишком мудрым,
а быть не "слишком" уж очень неинтересно.
И у меня такая игра - пить яд до дна и не отравляться.
И у меня такая весна - прыгать по лужам и оставаться чистым.
А вера была золотая, потом стеклянная,
а теперь вот из света (и здесь ничего - про ангелов).
Белые птицы срываются в отражения неба
с отвесных стен и покатых крыш.
Серые тени бесшумными мягкими лапами
прикасаются - проверяют признаки жизни.
И куда мне теперь с полными талого снега ладонями?
И зачем мне теперь с целым ворохом прошлогодних опавших листьев?
Все красивое про ангелов - уже говорили.
Все смешное и глупое - от благородства лишнего - позабыли.
Хей, святой отец? - непорядок в мире.
[297x299]
Реальные мысли (немного доведённые до нужной формы) реального человека... съевшего лампочку
Их можно разложить на цитаты ...
Читая эти строки, я испытываю странное острое удовольствие... Я ненормальный?
Ну так вот... верлибры эти не прорсто фантазия. Такая грустная, но реальная история:
В начале 1997 года он покончил с собой в одной из психиатрических клиник Новосибирска, куда угодил в 1996 году по решению областного суда. Ему было 36 лет. Талантливый художник-дизайнер.
Не хочется копаться в деталях его семейной трагедии, тем более что в свое время она освещалась в местных газетах. По сути, житейская драма очевидна и даже банальна своей бытовой распространенностью: юная красавица жена, королева всех новомодных новосибирских тусовок, шоу-вечеринок и ночных клубов, которую он страстно любил и которая, как выяснилось позже, с какой-то паталогической целеустремленностью регулярно ему изменяла, что отразилось... и на их здоровье. В конце концов, весной 1995 года, он застает жену в квартире с очередным любовником и совершает непоправимое. В каком-то диком исступлении, которое потом не мог объяснить, он убивает обоих. Трупы затем расчленяет, головы зачем-то заспиртовывает в аквариуме, интимные фрагменты тела жены прячет в холодильник. Остальные части тел отвозит на своей машине на городскую свалку. Милиция смогла раскрыть это преступление лишь спустя полгода после его совершения.
Судебно-психиатрическая экспертиза , изучив во всех подробностях материалы необычного дела, признала его невменяемым. В клинике для душевнобольных он содержался под особо пристальным вниманием. Однако, улучив минуту, выпав на какое-то время из-под контроля медперсонала, он, выкрутил электролампочку, раскусил ее, а осколки проглотил. Спасти ему жизнь не удалось.
Интимный дневник его, который он умудрился вести даже в клинике, хранился у его родственников в Бийске, откуда он был родом.
Родные любезно предоставили дневник для работы одному из моих знакомых. Но с одним условием: он не должен называть реальных лиц данной трагедии.
История любви и жизни его показались этому человеку достаточно интересными, богатыми и насыщенными истинными чувствами и переживаниями, чтобы возродить их в художественном слове.
Это он и попытался сделать, использовав поэтическую форму верлибра.
По-моему, вышло просто великолепно...
Первое письмо к любимой