Хочу рассказать о себе, о нас. Коротко не получится. Сказать коротко часто означает – не сказать ничего.
Не знаю, как начать.… Давно надо было с тобой поговорить, тысячи раз мысленно пробовал, и всё выходило гладко, ровно. Прокручивал в голове беседы с тобой, представлял, как ты отвечаешь. А потом мы встречались и молчали. Молчали о главном. Уже ведь всё «сказано», всё «обсудили». У тебя возникал такой бессловесный разговор между нами? Или я из пустого самокопания уверился, будто могу предполагать наперёд, кто что скажет, как поступит? Хотя, что сам сделаю через пять минут, не знаю.
Издёргался, запутался, заблудился…
Хотел написать о настоящем, но, чувствую, кроме боли, ничего выложить на бумагу не получится. Потому сначала о другом, что отболело. Боль оставлю на потом…
Несколько раз видел один и тот же сон. Снилось, будто прихожу на какое-то заброшенное, глухое место. Серый забор, утопленный в земле деревянный домик. Дело под вечер, сумерки, но можно различить любую мелочь: каждую ветку на неухоженных деревьях в саду, метелки полыни, усохшие стебли прошлогоднего репейника, косо висящую калитку. В общем, место жутковатое, и, одновременно, чем-то милое.
Я никогда не заходил в дом, но всегда появлялось ощущение, что бывал тут неоднократно, но об этом напрочь позабыл. Страх и тревога охватывали меня, возникала мысль, от которой холодом сводило нутро: ведь здесь произошло нечто страшное, и виновник такой заброшенности, запустения – я сам.
Возникали подробности моего злодейства, яркие и доказательные. И тут просыпался. Но какие они, подробности, по пробуждении не помнил, оставалось лишь чувство вины за содеянное. А потом лежал, и долгое время не мог разобраться, действительно, это сон, или преступление на самом деле было, только я заставил себя забыть о нём, и приходит оно лишь в кошмаре.
Ты видела когда-нибудь подобные сны? Похожие на этот сожалением о прошлом, а, значит, и тревогой о будущем? Думаю, видела. Человек, способный любить, такое обязательно испытывал. И наяву тоже.
Это, конечно, всего лишь сон. Правда в нём одна – приходится учиться забывать. Не помнить, что со мной произошло, не замечать того, что раздражает, и…. учиться не любить. Не привязываться к человеку настолько, чтобы с ним тяжело было расставаться, не поверять ему то, чем бы он мог воспользоваться против меня. Желать ближнему хорошего и ждать от него плохого. Если сделает добро, будет, против ожидания, славно, сотворит зло – не расстроишься. Хочется поделиться, «выпустить пар» - говорить не о том, что действительно, беспокоит, а о другом, созвучном с болью – и легче станет, и лишнего не расскажешь.
Ты думаешь, всё слишком сложно и надуманно?
Может быть. Я не скрытный человек, скорее, наоборот. Просто мне есть что скрывать и от кого. Потому и осторожничаю чрезмерно, не доверяя ни собеседнику, ни бумаге. А значит, вру поведением, словом, жизнью. Конечно, как и все. Почти отвык говорить то, что приходит в голову.
Но в нашем овеществлённом мире откровенности никому и не нужны. И скрывать надо не мысли, а дела. Хотя, что такое дело, или действие? Мысль силы не имеет, силу обретает слово. Высказал, что на душе – уже сотворил, если не с другими, то с самим собой наверняка.
И прятать чувства: злость, ненависть, привязанность, любовь. Можно выдавать только нечто среднее, выхолощенное: возмущение, недолюбливание, умиление, увлечённость.
Мы уже разучились говорить о главном, настоящем, или никогда не умели? Или не было этого главного, настоящего? Позабыли юношеские порывы и видим их только во сне? Быть может, в последнем и заключается злодейство? Или в том, что за мною остаются только боль и разрушение. И правда то, что однажды услышал: «К тебе люди привязываются, а ты…. С глаз долой – из сердца вон».
Часто выслушиваю грязноватые излияния от приятелей или даже малознакомых людей, а сам ничем не делюсь. Нельзя же всё носить в себе! И точно, нельзя. Наверное, нужен хоть один человек, которому можно многое рассказать. Опять – «многое»! Опять – не всё….
Мне как-то сказал товарищ, одинокий человек, физически одинокий – без родных - что я даже не представляю себе настоящего одиночества. Но страшнее, наверное, не то, что он имел в виду, страшнее одиночество среди людей – не в толпе, а в окружении так называемых близких. Впрочем, товарищ прав, но только в одном: слово «одиночество» ко мне неприменимо. Более подходит «одинокость».
Помню одинокость юности. Гнетущее чувство наползало вечерами, темень за окном манила, казалась спасением, я стремился вырваться из стен наружу, раствориться в полусумасшедшем бегстве по улицам города.
Чувство тягостное и сладостное одновременно, заслоняло страх, ненависть, жалость. Оно усиливалось ежеминутно – видел ли влюбленную пару, веселящихся людей, молодую мать с коляской или даже собутыльников в подворотне.
А сладостным было потому, что питалось ожиданием: всё прекратится вскоре. Рядом будет дорогой, близкий человек, который понимает. И гнало по
Читать далее...