Собрались птицы, звери, комары с пауками. Вопрос поставили ребром: «Люди кто?» Ответ не заставил ждать: «Инопланетяне!»
Развесили плакаты по земле: «Люди, вы в гостях, ведите себя соответствующим образом.»
Люди читать умеют, осмысление не дано. Результат на лицо.
И рестораны библиотеки. Страницы книг: стаканы, блюдца и тарелки. Читатель до текстов жадный, пожирает содержимое страниц в две руки, зажмкурив глаза от авторских изысков. И рестораны библиотеки, тираж литературы литрами не исчерпать.
Если бы и красные и белые на вопрос: «Чем занимались в семнадцатом году?» Отвечали: «Юностью», тогда бы в России и гражданской войны не было.
Аист принёс, ты белый лист,
В капусте нашли-зелёный бакс,
Говорят «третьего не дано»,
В рубашке родился Иисус Христос.
Ноябрь, Мороз…
Иней, как небо чист.
Аист ангела принёс
Под капустный лист.
И как итог
На свет явился Александр Блок!
И про этот мир, и про эту войну,
И про мудрого старого клоуна
Говорить не могу,
До меня наломали три короба.
Слов обоймы берегу,
Молчу, что есть мочи,
Говорить не могу,
Руки чешутся от пощёчин.
Для кого-то там наша планета всего лишь чашка чёрного кофе. Он, пользуясь азбукой Морзе, выстукивает довольно обидное: «А люди на Земле далеко не сахар.»
У людей на Земле десять пальцев от Господа. На небесах десять планет, вернее не планет, слёз Господних. Первые слёзы высохли от времени, последним от льда обратного хода нет и не будет. Одна живая слезинка осталась, одна, она Земля людей. Не будет слезы Господней и следа не останется от людей.
Вместо стрелок на циферблате моих часов палки скандинавские. От того и время моё хромает.
Дробь обыкновенная–это отношение будущего к прошлому, между короткая черта настоящего.
Устами стало стыдно шевелить,
Что ни слово, то инвалид.
Устали люди пальцем тыкать
В провалы глупостей безликих.
Портрет в России больше, чем портрет,
Овалов уйма, а лиц там нет.
Первая рубаха от мамы, ты в ней родился, вторая последняя, она с себя. Третьей не дано, подарки для придурков. Награды–пуговицы с первой рубашки.
Был знаком с двенадцатилетней девочкой из интерната. Она любила Пушкина, знала много его стихов. Уроки литературы, как и остальные предметы, велись нерегулярно. Когда учительница рассказала, что Пушкина в живых нет, он погиб на дуэли, она заплакала от горя.
Родился птицей, запел от счастья. Общипали до последнего пера.
Голое тело смущало, начали жалеть, понатыкали во все места кому что на ум взбрело. Родился птицей, живу ежом. Жопой не садятся и на том спасибо. Вы слыхали как поют ежи?
- Если жизнь одна на всех, то это что?
-То это Земля!
Слушаю политиков, чиновников всех мастей: от культуры, от образования, от медицины. Читая аналитиков разных сортов, прихожу к неоспоримой аксиоме: «Всё, что ни поэзия, то юмор!»
Трамвай семейная территория. Пусть на минуты тут можно почувствовать себя своим. Покупка билета одиночество отодвигает на потом. Простите, извините, спасибо, пожалуйста набор слов ограничен, но они такого высокого качества, что ощущение чуда хватает на день. А завтра? Завтра, как увижу трамвай, так душа и возрадуется .
Мы пацаны
По почерку!
Из полыньи,
Из пламени горечи.
И по имени,
И отныне,
Мы все из племени
Полыни.
Мы часть страны
Несбыточных пророчеств.
Мы пацаны
По почерку!
И по имени,
И отныне,
Мы все, из племени
Полыни.
Сверху приказ—птичий помёт.
Инициатива снизу—вишенку от приказа макушкой на торт.
На высоте вольфрамового возраста достало всё, хочется спросить: «Есть хоть что-то нормальное в этом мире?» Форточка приоткрыв рот успокоила: «У одной десятой года всегда нормальная температура!»
Первый, он всегда и последний. Больше первым никому не бывать. Вторых, как лучей не пересчитать. Первый, он и последний. От вторых песням тесно. Первый - он последний. Все, кто между, можно и не вспоминать.