***
о боже боже боже
я счастлива похоже

***
обленилась обленилась
я два дня уже не мылась
фууууууууууууууууууууу

***
погуляй со мной немножко
я такая чудо-крошка
я малютка-прибаутка
полуправда, полушутка

погуляешь?

Я купила тебе мармелада
Ты сказал: не, спасибо, не надо

Я купила тебе котлету
Ты спросил: а другого, че, нету?

Я купила тебе майонез
Ты спросил: ты с мозгами иль без?

И тогда…

Я купила тебе раскладушку,
Матрас, одеяло, подушку.

Вот и спи на балконе один,
Привереда-гардемарин!

Мы долго бродили по Марьиной роще и читали еврейские имена твоих соседей. Ты знал, что у русских крест ставится в ноги, а у евреев – в голову? Мы не знали.

И вдруг я подумала – нет! это не со мной, не с нами… Я сплю, это смешно. Венки, могилы, этот песок – желтый, тяжелый, страшный. И крест – деревянный, ужасный, на нем – твоё имя и годы жизни. А ты – там, внизу, один, без нас… Под этой землей, в кромешной тьме, с закрытыми глазами. А в воздухе – солнечная прохлада и осенняя тишина. Падают листья. Тебя нет.

И я плачу. За что, Господи, такие страдания, адская боль, напрасная борьба? Ты так любил жизнь! И ты боролся - до самого конца, я знаю. Как это страшно – умирать, когда так хочется жить и понимать, что умираешь! Как страшно покидать тех, кого безумно любишь! И мучиться, мучиться, мучиться. Милый мой, но я никогда не забуду, как ты смеялся. Ты всегда шутил, даже когда было больно.

Я поняла одно: в жизни нет ничего страшнее смерти любимых. И не страшна смерть, страшна бесконечная разлука. Ведь мне никогда больше не обнять тебя, милый.
Мне так больно приходить в эту квартиру на Геройской. Странно, я до сих пор не верю, что тебя нет. Мы очень скучаем. Мы часто плачем, прости. Я знаю, тебе бы это не понравилось.



Помню, как мы ездили на дачу – и каждый раз – как будто последний, как я читала тебе про Обаму, а мама с бабушкой варили суп из консервов.

18. 09. 2009

Я люблю тебя, придурок,
Я люблю тебя, дурак,
Милый-милый мой окурок,
Главный в поле буерак.

Я люблю тебя, мой мальчик,
Я люблю тебя, мой бес,
Мой уехавший трамвайчик,
Мой замусоренный лес.

Вредный, гордый и противный –
Я люблю тебя любым –
Спеют в огороде сливы,
Потому что ты блондин.

Мой свинёныш крокодилый,
Как тебя не обзову –
С каждым новым адъективом
Лишь сильней тебя люблю.

Она – играет на компьютере, я – стригу ногти.
- Мам, я тут подумала…
- Хм?
- Мам, ты меня слушаешь?
- Угу.
- Это не открытие, конечно… Просто ведь когда-нибудь вы постареете с папой и умрете.
- Это верно.
- Это ужасно, мам. Я не переживу.
Она щелкает мышкой по разноцветным шарикам, они лопаются, и маме идут очки.
- Стоит смириться, что все, кто старше тебя, умрут раньше. И это в лучшем случае.
- Я тут ещё кое-что подумала, мам. Ведь когда-нибудь я стану старой, больной, буду вся в морщинах и тоже умру. Мне страшно.
- Какая ты глупенькая.
- И ещё, мам. Конечно, я буду помнить о дедушках, бабушках, мои дети будут помнить вас, но потом… Наступит такое время, когда никто не будет о нас знать. Всё будет так, как будто бы мы никогда и не жили. От нас не останется на этой Земле ни воспоминаньица, ни строчечки, ничего. А люди будут жить дальше.
- Так устроен мир, Ксюш. В этом ведь и есть весь прикол.
- Знаешь, мам, в жизни вообще нет никакого смысла.
- Это точно. В жизни нет никакого смысла. И это здорово! Вот если б мы жили вечно, это было бы трагедией. Поэтому живи и радуйся.
- Хорошо, мам.
И я поцеловала ее в щеку.

[512x410]
Город прославился так:
Вышел
военный чудак,
старец
с лицом молодым.
"Парни,-
сказал он,-
летим!
Мальчики,
время пришло,
Дьявольски нам повезло!.."
В семь сорок девять утра
все было так, как вчера.
"Точка...-
вздохнул офицер,-
чистенько
вышли
на цель..."
В восемь двенадцать утра
сказано было:
"Пора!.."
В восемь пятнадцать,
над миром взлетев,
взвыл торжествующе
дымный клубок!
Солнце зажмурилось,
похолодев.
Вздрогнули оба:
и "боинг",
и бог!..
Штурман воскликнул:
"Ой, как красиво!.."
В эту секунду
в расплавленной мгле
рухнули
все представленья о зле.
Люди узнали,
что на Земле
есть Хиросима.
И нет Хиросимы.

Роберт Рождественский

ничего не знаю.