Она лицо от сглаза прячет,
Он от друзей её хранит.
Он её ангел, знойный мачо,
С небес чуть вниз не уронил.
Итог - останутся друзьями.
Коль большее не суждено!
Смотреть в глаза её нельзя мне
Так ими было решено! ...
…Вещать с печи, удел поэта,
яишню жарить, вышивать...
Восстану, плюну против ветра!...
... Потом утрусь
И лягу спать!!!
Я вышел из тени суетных забот
Совсем ненадолго (как жалко!) и вот
Отбросив сарказм, иронизм... я теперь
Законченный лирик! Не веришь? Не верь!
Когда-то, бывало, закатишь глаза,
Обнимешь гитару и, глядь, уж слеза
кривым зазеркалием взор исказит,
в унынье загонит, тоской просквозит.
Очистит захламленный шкафчик души
И спросит глумливо: Ты дышишь? Дыши! -
Скользнет по щеке... Инстинктивно слизнешь
её сплюнешь, блин, горькую: ну ты даешь!
Ну, конченый лирик, ну как с тобой быть?
Забацать Шизгару? Что ли запить...?
И где б ни созрело сие наважденье
Об этом давно уж я вынес сужденье:
Что может быть лирики этой вреднее?
Пойду-ка просплюсь!
Так оно мудренее!
[400x458]
Бежал Пегас мимо меня.
Едва успел схватить за стремена.
Теперь скакать пытаюсь в такт,
Но все не то, но все не так.
Он то взлетает надо мной,
Тогда вишу вниз головой
Или ложится на бок спать,
Едва успею отбежать.
И лишь когда он щиплет травку,
Я достаю свою тетрадку
И, встав в божественную позу,
Пишу рифмованную прозу!
Ты моя милая,
Птичка стокрылая!
Мечешься в клетке моей суеты.
Ты уж прости меня,
Не разлюби меня.
Вера, надежда, любовь – это Ты!
Самолет Тель-Авив - Москва
08.09.10
[500x384]
Утро сменило вечерние свечи
И, приоткрыв в полудрёме глаза,
Вижу твои, в лёгкой ауре, плечи,
А на ресницах алмазом слеза.
Что-то приснилось тебе, дорогая,
И сохранилась слеза для меня.
Мне не нужна никакая другая
Только с тобой, только мы, ты и я.
Ты тихо вздохнула, слеза заиграла
В робких, зари, чуть дрожащих лучах.
Ты повернулась, слезинка упала
И растворилась на мягких плечах.
Так и не стала слеза бриллиантом.
Не превратил я алмаз в бриллиант.
Я не имею такого таланта,
Да и не нужен мне этот талант.
Я бы хотел, чтобы эти ресницы
Не посещали алмазы зари.
Пусть лучше доброе что-то присниться:
Как мы танцуем на с тобой - раз, два, три ...
25.09.10 Уфа 11.00
Я вот тоже сейчас вспомнил. На заседание литкружка газеты Вечерний Комсомольск я пришел в первый раз (и в последний) по чьему-то приглашению. Ну отрекомендовали там меня и, естественно, попросили прочесть что-то. А у меня уже тогда проявился несколько иронический стиль. Ну не лезет из меня голимая лирика и всё тут! Вот, прочел им про их родной город (я-то там служил только). Все смеются. Другое прочел - смеются. Только председатель, в серьёзном пенсионном возрасте, не смеётся. И по окончании моего выступления на разборе сказал (дословно): Нет! Это не поэзия! Это злая, рифмованная проза!
Ему давай возражать, мол, какая проза, человек на эти стихи музыку наложил, лауреатом песенного конкурса стал. А он - ни в какую... Ладно. Следом выступает дамочка ахмадуллинского типа. Что-то там прочла слегка подвывая и председатель после первого же "куплета" сказал, подняв палец к потолку: Вот! Вот это поэзия!
А на разборе известная в Хаб.крае прозаик с какими-то там званиями, спросила её: Простите, у меня к Вам один вопрос - А о чём Ваши стихи?
Вспомнил еще. Та дамочка, прежде, чем началось заседание показывала всем корочку члена союза художников СССР.
Видимо для председателя это был убийственный козырь!
- Река четвертой категории, река четвертой категории!… Да я в следующий раз сына с собой возьму. Курорт, а не тайга! - голос Игоря, моего друга, был полон восторга и сарказма одновременно. Река никак не тянула на те страхи, которыми нас попотчевали перед заплывом и, как говорится, несла свои воды сдержанно, величаво и с достоинством. Потому и сарказм.
Ну и понятно, что несла она не только воды, но и нас - двух новоявленных водных туристов, на двух надувных лодках. Игорь пошел в заплыв на двухместной, а я - на маленькой одноместной. Говорю “пошел”, – потому, что, как известно, плавает по воде только кое-что... А восторг проявлялся по причине действительно красивых мест, проплываемых нами, и ощущения нереального покоя в душе, который может быть достигнут только здесь, посреди реки, после того, как ты становишься её частью. До этого ты стоял на берегу, и река текла мимо тебя, а теперь вода “стоит” вокруг тебя и уже берег плавно и безвозвратно утекает назад. И эта смена системы отсчета действует на твои нервы весьма и весьма благотворно.
Единственно, слегка напрягало обстоятельство невозвратности. Вернуться, если что, не представлялось никакой возможности. Идти можно было только вперёд, потому, что течение реки никак не позволило бы выгрести на наших лодках назад ни метра. Можно было только регулировать своё нахождение на ней, принимая правее или левее. Безоблачное же небо, чистейшая вода, сентябрьские краски дальневосточной тайги и её непередаваемые запахи, меняющиеся после каждого поворота русла, создавали давно забытое ощущение непосредственного детского восторга.
Три часа назад мы, под саркастическое карканье, пролетавшей над нами вороны, как говорится, вошли в воду на своих лодках в районе железнодорожной станции Снежный, что в четырех часах езды от Комсомольска-на-Амуре в сторону Совгавани, и спускались теперь вниз по течению реки с коротким названием – Гур. Идти предстояло четыре или пять дней. Маршрут был нам ясен “до слез”: два дня назад с реки вернулись наши друзья, уже не раз сплавлявшиеся по ней, и, что сумели, рассказали.
Всё представлялось совершенно простым: плыть себе и плыть, смотреть в оба, чтобы не напороться на корягу, а на развилках реки - уходить преимущественно в левые рукава. Под склонёнными над рекой деревьями не проплывать, увидев “заломы”, выходить на берег и осматривать их, вычисляя проходы. “Залом” – это такая свалка деревьев, которую устраивает река, подмывая берега, чтобы они в неё падали, и стаскивая их куда нибудь в одно место, иногда даже перегораживая всю себя поперёк. Если не уверен, что пройдешь его по воде, вытаскиваешь лодку на берег и обходишь берегом, неся лодку и скарб на “горбу”. Но, если свернуть на четвертой от избушки егеря развилке в левый рукав, то все “заломы” останутся в стороне. На берегу, на остановках и ночёвках - побольше шуметь, чтобы медведь заранее мог уйти, услышав шум. То, что там кругом медведи даже не подвергалось сомнению. Они просто есть, и всё, и задача сводилась к тому, чтобы они тебя услышали раньше, чем увидели…В последний же день маршрута не миновать Большого Залома и перетаскиваться придется по-любому. В остальном смотри в оба и не боись. Плыви, рыбачь, собирай лимонник, грибы и балдей, если в дожди не въедешь.Ну, что может быть проще? А всё равно было страшно, пока не проплыли эти три часа, постепенно расслабляясь и утрачивая настороженность . Только не выходило из головы это воронье карканье: уж больно походило оно на какой-то хохот, как будто ворона эта что-то знала, чего нам знать было пока не дано.
- …пусть пацан, привыкает к мужской жизни. А если б ещё ружьё взять!- всё не унимался Игорь, мечтая уже о следующем сплаве, хотя ещё не начали толком этот. Откуда он или я могли знать – какой жестокий урок преподнесёт нам Гур буквально через четыре часа…
А пока всё было более,чем замечательно. Прошли втихую избу егеря. Встреча с ним не входила в планы: конец первой декады сентября, начинался кетовый икромёт и его дотошность при встрече была бы обеспечена. Хоть мы и не браконьеры, а разрешение на сплав должны были иметь при себе. А поскольку даже не знали, где его брать, то и проходили избушку втихую.
Нам повезло – ветер дул от избы и собаки не учуяли. Молча прошли открытое место, миновали пару привязанных катеров и скрылись за поворотом. Дорога была открыта: вперёд туристы, мать вашу!
Как я уже говорил, у меня была одноместная лодчонка, в которой я размещался полулёжа, задрав на борта ноги, обутые в развёрнутые болотные сапоги. Мой рюкзак размещался промеж ног. К рукам были привязаны вёслица в виде теннисных ракеток. Достаточно было легкого шевеления ими в воде и лодка слушалась чутко и
С любовью шуток, право, лучше не шути,
Уж коли встать приходится на её пути!
Любовь, как женщина, и с ней шутить нельзя!
Любовники, враги, лишь иногда – друзья! -
итог один из трёх, уж как тут ни крути...
С любовью шуток, право, лучше не шути!
Горбунов точно из 25 классного отделения. Он спал прямо под Строгановым в старой казарме. Зуб даю! Я прекрасно помню, как Игорь Строганов, "нажравшись" в наряде на кухне вместе с Горбуновым, пришедши поздно ночью спать в казарму и улегшись к себе на второй этаж, двух ярусной кровати, извиняюсь за подробность, наблевал на уже отрубившегося Горбунова, спящего прямо под ним. Потом, по требованию соседей по койкам, слез и стал подтирать блевотину страницами, которые вырвал из какого-то конспекта в своей тумбочке. А когда понес эти листочки по боковому проходу, дежурный по батальону, л-т Кызъюров, всё это наблюдавший с самого начала с центрального прохода, приказал включить свет в нашем кубрике. И уже при свете "софитов", произошла кульминация события: у Игорька отстегнулись подтяжки, на которых держались кальсоны.
Эти белые хлопчатобумажные кальсоны с пуговицами на лодыжках и на поясе никогда не держались на бедрах самостоятельно, поэтому, кто мог себе позволить приобрести подтяжки, приобретали и использовали их для поддержки кальсон. Так вот, после предательского отстегивания, кальсоны, бессильно упав вниз, обнажили всю первородную сущность того, на которого взирала уже вся рота! Публика была в восторге! Я, как и многие из нашего строевого отделения, видел все это с галерки, т.е. с другой стороны кубрика, через четыре ряда одноярусных кроватей, со второго яруса и запомнил эту сцену на всю жизнь.
После того, как отстегнулись подтяжки, наш герой неоднократно пытался одной рукой натянуть их назад. В конце концов, оставив это занятие, он выпрямился в полный рост, прижал бумажку, словно какую-то ценную реликвию, двумя руками к груди и мелкими шагами, как каторжанин в кандалах, продолжил гордое шествие к границе кубрика в направлении, видимо, туалета. Глаза у него при этом отсутствовали. То есть они были на месте, но их не было. Понятно, да? Со стороны он напоминал лунатика в дурдоме.
После десятка шажков этим способом, сообразив, что так он до туалета не доберется, Строганов неожиданно свернул к тумбочке Анциферова, стоящей у того в изголовье, и в присутствии хозяина попытался засунуть бумажку туда. Для этого он встал на карачки, выпятив голый зад на обозрение . "Спрятать! Незаметно для всех!"- то есть товарищ совершенно не врубался, что он на "сцене", спектакль давно идет, в зале аншлаг, а у него бенефис!
Но бдительный сокурсник, лежа наблюдавший за событиями, дал резкий отпор пьянице. Пришлось сомнамбуле ретироваться на прежние позиции. Выпрямившись снова в рост, он громко сообщил всем о том, как ему хреново и развернувшись отправился к своей койке. Но со спущенными кальсонами залезть на второй ярус не смог и завалился прямо на своего собутыльника.
А вот куда бумажка делась, я чего-то не помню. Осталась, видимо, на полу.
Да! В процессе всего этого действа Строганов, в ответ на гневные приказы и призывы Кызъюрова, неоднократно успевал посылать того на х...й, в результате чего последний уже не встревал в ход событий, а просто наблюдал за происходящим, стоя, руки за спину, в центральном проходе. Красный, как рак, от гнева, но держащий улыбку для публики. Картинка была достойна описания более великими рассказчиками, чем я!
О, вспомнил! Бумажку эту, Анциферов, обернув другой бумажкой, чистой, подобрал возле своей тумбочки, подошел к Строганову и Горбунову и бросил на еще копошащиеся тела товарищей. Чем вызвал уже протест их соседа по койке! Тому тоже не хотелось иметь под носом смердящую гадость. И в этот момент" упал занавес"!
Кызъюров приказал выключить свет.
Спектакль был окончен. Никто не кричал - "Браво", никто не выходил на поклон. Зрителям, было совершенно не интересно, куда они денут эту бумажку. Шел уже второй час ночи и все страшно хотели спать! Актеры чего-то там еще какое-то время ругались , но потом успокоились все таки.
Я тебе точно говорю, Горбунов из 25 классного отделения ! Как же его звали-то?
Большой сугроб повел ноздрями
и стал сморкаться на асфальт.
Под голубыми небесами
плывет и тает снежный скальп.
Весенний лучик, заблудившись,
всплакнул в березе молодой.
С сугробом-коконом простившись
шкворчат ручьи на мостовой.
Кругом капель стучит морзянкой,
знать на носу сосулькопад.
Ах! Интеллигент упал со склянкой
и матерится невпопад!
Клубится в небесах грачьё;
вон там собралось мужичьё,
щелкают семечки. А, чо?
Они не портят обстановку,
там все плюют, там остановка....
Вдали, укрывшись дымом-ватой
ворчит средь ям грузовичок.
Его с душой, витиевато
Ругает матом мужичок.
А вон в окне, с зеленой кружкой
от солнца жмурится девчушка,
а под окном у ней старушки
трубят весенний первый сбор
и уж заводят разговор!
Поодаль девочка бежала,
С бидона крышку потеряла
И разогревшийся асфальт
поднял вослед ей звонкий гвалт.
Но та сигналу не внимает,
лишь в кулачке сильней сжимает
помятый рубль на молоко.
Бежит потешно и легко!
А вот я вам расскажу историю, которую точно можно назвать мистической ! Я коротко.
В 71 (по памяти!)году в Комсомольске на авиазаводе, при проведении летных периодических испытаний на выработку топлива, пропал самолет Су-17, управляемый заводским летчиком-испытателем 1 класса. Причем по данным радаров, самолет все время двигался прямолинейно, пока не исчез с экранов. На вызовы не отвечал. Так и пропал. До сих пор ничего неизвестно. Тайга, глухомань, туда не один верт не долетит. Искать невозможно.
В этот день у него родилась дочь!...
Так вот ровно через 20 лет, пропадает его дочь. День в день! Правда её нашли. На следующий день убитой, в 300м от заводской проходной. Убийц не нашли...
Про Гену Бузанова- как же ты, Саша, его не помнишь? Высокий, худой, кличка - Гога. С ним постоянно происходили всякие истории. Драки в кабаках, разборки с местными на рынке и пр. Кроме того он был парторгом эскадрильи и по этому поводу - одна хохма:
Был в 79-80 годах замом по ИАС нашей дивизии полковник Лемченко, личный друг Лёхи Сидорченко (был у нас такой техник-спарочник, холостяк, с блаженной улыбкой на губах, не от мира сего чувак, объект насмешок; заменился вместе со мной в Монголию потом), который очень любил проводить неожиданные проверки разного рода.
Однажды он прискакал на полеты, выстроил весь техсостав на бетонке и давай проверять форму-одежды. То, сё. Ну и, само-собой, "Правую ногу на носок, ставь!". А Гога в технических тапочках на босу ногу! Эх, как увидал Лёва, как мы его звали, это дело, так и пришел в неописуемый гнев! Вывел он Гогу из строя и давай его пороть и так, и этак, и вот этак! Минут 5 испражнялся Гоге в душу, а тому по херу. Стоит, чуть не пальцем в носу ковыряет. Спокойный парень был. Лёва слегка уж поиссяк, даже замолчал было, а потом вспомнил, какую еще тему можно развить, и спрашивает Гену: - Комсомолец? - тот отвечает,
- Никак нет! - Лёва разворачивается лицом к строю, поднимает руку с вытянутым указательным волосатым пальцем в сторону Гены (назад в сторону) и произносит:
- Вот! Видите? Он даже не комсомолец! - в смысле, конченый человек: без носок, да еще и не комсомолец. А Гена ему отвечает:
- Я коммунист!! - мгновенно это порево закончилось командой: "Встать в строй, разойдись!" ...
С этим Лемченко и в Монголии чудеса случались. Он к нам замом по ИАС корпуса перевелся, к своему другу Сидорченко. Приезжает как-то без предупреждения в нашу эскадрилью в одно из укрытий во время паркового дня. Техника самолета нет и никого нет. Переодевается в техничку. Машину, которая его привезла, отпускает, а сам, ничтоже сумляшеся, подходит к самолету, разувается и ... залезает с фонариком в воздухозаборник МИГ-27, начинает осмотр лопаток. Любил технику, грешным делом. Тем временем приходит техник самолета, фактически - хозяин., фамилия его Патылицын, имя Петя, и видит: что за херня? Тапочки возле самолета стоят! Заглушка от воздухозаборника на полу лежит! Какая-то блядь без его ведома в самолете лазит? И, главное, где? В самом сердце машины, в двигателе! Ну, сами посудите, чем не блядство со стороны Лемченко?! Ну и натурально подскакивает к каналу и орет туда:
- Эй, ты, блядь, какого х... ты там делаешь? Ты кто такой? - тот чего-то кричит в ответ, да ведь не слыхать ни черта, он же в канале головой к двигателю, жопой к технику, а залез далеко уже. Короче перепалка закатилась нешуточная, Петя уже слюной брызжет, типа, вылазь, сука, сию минуту, и уже за ногу ухватил нахала, тащит его оттуда и всяко обзывает и угрожает физической расправой. А ребята, вообще, у нас в эскадрильи подобрались бедовые, все спортсмены, каратисты, дебоширы и пр. Ну, вытащил его в конце концов. Смотрит, какой-то серьезный мужик в возрасте, взлохмаченный только, да красный весь от гнева. Ну и смотрит на него, чего делать и не знает: не ожидал он это увидеть. А тот отряхнулся, заправился, молча надел тапки и только потом представился: Зам. командира по ИАС корпуса, полковник Лемченко! - Петю чуть инфаркт не хватил: ну, слышали, что новый зам. по ИАС с Читы приехал, но никто ж его из техноты в глаза не видел. Не представлялся он еще. Короче, вот, Пете он тут представился таким образом. Пожал Пете руку, похвалил за чистые лопатки и ушел. Все! Как будто ничего и не было. Петя, бедный, целую неделю ждал, когда ему пилюли прилетят; нет, не дождался... Вот таков был полковник Лемченко. А мы потом нет-нет, да поставим возле Петиного самолета тапочки у канала. Первый раз он точно охренел, потом ничего, привык.
Ну, что, друзья! Давненько мы не потчевали друг друга мелкими историйками! Давайте я расскажу вам, как начальник группы регламентных работ в авиационном полку Лев Табакевич, так и не смог убить своего подчиненного Сашку Перхоменко!
Кто знал Сашку, тот помнит его как незаурядного субъекта, острого на язык. Например, однажды он очень вежливо и серьезно сказал Леве: Лев Николаевич, ну вот, её богу, если бы Вы не были моим начальником, я бы Вас на х.. послал! - Таким образом Сашка одной фразой умел довести Леву до истерики. Ну и однажды: сидит это как-то Лева под открытым капотом на двигателе ЗИЛ-130, закрепленного за его группой, и занимается «корректировкой» двигателя при помощи зубила и увесистого молотка. Увлечен Лева этим делом по уши. И то – процесс творческий, всепоглощающий. Прицелится Лева тщательно и молоточком, тюк! Посмотрит на результат и снова, тюк! Ну и так далее. И видно, что результат радует Леву и настроение посему замечательное.
Тут на его беду идет мимо Пархоменко, который не может же просто так мимо пройти; ему надо обязательно проникнуться состоянием души своего начальника. Быстренько оценив ситуацию и проникнувшись вышеописанным состоянием, в тот момент, когда начальник размахнулся молотком для очередного тюка, Саша выдает гениальную по своевременности и психологическому воздействию на Леву фразу:
- Лева, а слабо молотком по пальцам забубенить?
Ухмыльнулся Лева в ответ на эту детскую штуку и, не останавливая ритма работы, со всего маха так забубенил себе по пальцам, что в глазах потемнело! Вот ведь какая штука! Попал Лева, и нехило попал! Больно ему, но ... характер! Не позволяет характер показать этого прикольщику. Зажмурил он глаза от боли и вежливо так произносит:
- Слушай иди на х… отсюда! Пока я тебе молотком по башке не забубенил!
Естественно Сашке два раза такие вещи говорить не надо, он и сам, не ожидав такого эффекта, непроизвольно стал пятиться назад, набирая безопасную дистанцию. Табакевич же, тем временем, оправившись от болевого шока, снова взялся разбитыми пальцами за зубило. Настоящего самурая таким пустяком не выведешь из равновесия! Настоящий самурай никогда не теряет самообладания! Но! Не успел он забыться в сладостном труде, как, не верящий еще в свою легко добытую удачу Сашка, все еще пятясь назад, блеснул золотым зубом в глумливой улыбке на блудливом лице и снова произнес ту же фразу. Но уже после слов «Лева, а слабо...», Лева, ни секунды не сомневаясь, снова хрястает себя тем же молотком по тем же пальцам!!! Что-то такое, видимо, было в этой фразе гипнотическое, что приводило к стопроцентному результату… Искры, вспыхнувшие в глазах жертвы гипноза, помешали ей увидеть, куда скрылся подчиненный, иначе, чем можно объяснить тот факт, что Лева остался сидеть на двигателе, прижимая к животу исковерканные пальцы. Этот факт, конечно, можно попытаться объяснить тем обстоятельством, что жертва не хотела показывать хулигану, что она попалась на такую детскую мульку, да еще два раза! Лева сам любил подобные штуки проделывать над другими, а тут его разводили, как пацана! Вот и сидел он, не зная, как быть? Убить бы гада, да признавать себя жертвой не хочется! И Лева Табакевич принимает самое простое решение: он продолжает тюкать молотком по зубилу, которое уже едва держал негнущимися пальцами.
По прошествии какого-то времени, когда физическая боль поутихла, удары молотком становились все более уверенными, все более мощными. Лева, как бы вколачивал зубило в голову своего обидчика. Тюк по башке, тюк еще раз! Хорошо! Увлекся, опять увлекся! А зря! Не надо бы было ему увлекаться, потому что подозревающий о душевном состоянии своего начальника Александр высунул свою, такую заманчивую для Левы, башку из-за угла технического домика и с тем же выражением лица громко крикнул:
- ЛЕВА!
Он, конечно же, хотел произнести всю фразу, но результат был достигнут сразу... Может быть, дело было, все - таки не во всей фразе, а только в имени, с которого она начиналась? Не знаю! Но только его обладатель снова со всего маха забубенил себе по пальцу. В третий раз!!! Это был высший пилотаж прикола! Образец, можно сказать! И тут уже ни гордость самурая; ни искры, фонтаном брызнувшие в глаза; ни парализующая боль, способная слона заставить втянуть в себя хобот целиком, не могли остановить Льва Табакевича в стремлении заставить этого зарвавшегося пацана на коленях ползать впереди своего начальника по всей стоянке и каждому встречному объяснять, как он был не прав сегодня.
Вся нерастраченная энергия, пружиной сжимавшаяся в
Вся жизнь театр, анимация!
А ты - в подмостках, в декорациях!!!
Ты растворен, едва подвижен,
бессилен, нем и тем обижен.
Ты втянут в этот мир без спроса -
здесь все так сложно, все так просто.
...........................................................................
Ну что вам рассказать про город юности,
про славный на Амуре Комсомольск?
Построен город был по чьей-то "мудрости".
Кому-то ж его строить довелось!
Постигло нас неверие в Историю,
мы жаждем больше знать и потому
на диспутах сижу, молчу, не спорю я
и песен про ТЕ годы не пою.
Еще не выбран мой погост,
не порван парус мой, судьба!
Я еду в город Комсомольск,
встречай, аэропорт Хурба!
Я, по рассказам, в общем, подготовлен был,
но, всё же, впечатленье - не Ура!
Полдня летел, чтобы мой лик измученный
мгновенно облепила мошкара.
С такси здесь обстоят дела - не здорово!
Автобус, тоже, говорят, автомобиль!
Пока с Хурбы доехал я до города,
на лике мошкару сменила пыль.
- Ну! Здравствуй, город Комсомольск, -
сказал я, сплюнув пыль с зубов,
- С тобою связан я теперь,
так что ж, открой пошире дверь!
Здесь небо надо мной, а в небе облака,
а рядышком, под боком, шаг шагнуть,
господь Любви - Амур, великая река!
Ох, как бы в той реке не утонуть!
И матушка-кормилица дремучая тайга
растит и дарит вкусный витамин!
Худеть не даст тому, кто хоть и изредка,
но ходит в продуктовый магазин.
И всё б прекрасно, если бы,
пейзаж не портил вид трубы.
А если точно - виды труб!
И всё в дыму и в копоти вокруг.
Куда пойти простому обывателю?
А если есть - куда, то вряд ли он дойдёт.
Перекопали всё строители-старатели!
Такой вот добросовестный народ!
Все взялись ладить быт у населения,
самих себя в стараньи превзошли
и бросились на дело разрушения.
Для этого все средства хороши.
О, Комсомольск, ты не забыт историей своей страны,
но твой забытый соцкульт быт
Забитой памяти сродни.
Я знаю, минет множество суровых зим,
Я знаю в лету канет много лет,
Но очередь за водкой и клюшка-магазин
Священны, как гора и Магомет.
И Дзёмги достопримечательны,
ведь здесь споткнулся вещего Олега конь...
Другим урок - без брода на проспект не лезь,
Но в память вечный был зажжен огонь...
Да! Все мы знали, граду - быть!
Да! Все мы пели: саду - цвесть!
И вот он - город, город есть!!!
А сад?
Забыли посадить!
Спит Комсомольск при редком свете огней.
Я тихо качу свой велосипед.
Вокруг никого: ни врагов, ни друзей.
И медленно лужи смывают мой след.
«Ах, Комсомольск!» - невнятно шепчет ветру май.
«Ах, Комсомольск!» - всплакнул вдали ночной трамвай.
А я кружу в твоей ночи.
Звенят в багажнике ключи.
Ах, Комсомольск, твои скрипичные ключи.
Когда Комсомольск спит в тени фонарей,
Коснется прохладой ночная вуаль
Невзрачных витрин, небольших площадей
Со мною танцующих медленный вальс.
Ах, Комсомольск, внебрачный сын мажорных гамм.
Нестройный хор забытых оркестровых ям.
Я подпеваю им в ночи,
А за спиной звенят ключи.
Ах, Комсомольск, твои скрипичные ключи.
Ах, Комсомольск, сколько бед, сколько слёз
Ты вынес в своей незавидной судьбе?
Тяжкий вопрос и по коже мороз
От бравурных маршей воспетых тебе.
Ах, Комсомольск, угас былой геройский свет.
И навсегда затихло форте прошлых лет…
Лишь я пою в твоей ночи, со мной поют твои ключи,
Ах, Комсомольск, твои скрипичные ключи.
Ночь, зима, метель метет.
Ёлка, праздник, Новый год!
Сумрак, печь, труба гудит,
На столе свеча чадит.
Полумрак, на стенах тени,
Скоро сварятся пельмени…
Наливаю, уж двенадцать.
На гитаре что ли сбацать…?
Разговор с котом, кровать.
Всё к чертям, подушка, спать…
… Утро, завтрак, первый день.
Вот такая ерундень…
Куда бегут года? Куда?
Уже мне не шестнадцать.
Мелькают вёсны, города...
семнадцать, восемнадцать!
Эй, девятнадцать лет, Вы где?...
Уже и щеки в бороде,
и надоело бриться.
Вот только было двадцать девять,
завтра будет - тридцать.
Мелькали ЗАГС, роддом, детсад,
детишки в школе, аттестат;
жена мелькает до сих пор,
но не о ней тут разговор...
Куда бегут года? Зачем?
И всё я вижу! Было б чем!
Уже стареем мы с женой -
друг с другом спим к спине спиной.
Как быстро, быстро жизнь бежит:
уже на ухо внук жужжит,
уже я дед столетний.
И что-то в сердце дребезжит
под общий скрип скелетный.
И врач ко мне уж не спешит,
а вот и врач не нужен.
И средь кладбищенской тиши
я в вечный сон погружен.
Я не хотел бы, чтоб мой крест
пугал кого-то ночью...
Ну, да! Я навсегда исчез
из жизни. Полномочно!
...................................
Избитой темы мысль изложив,
спешу земную жизнь умножить!
Мораль сего стихотворения -
И здесь, как всюду, ускорение!