Ну все уже: шепоток, белый шум, пустяк.
Едва уловимый, тлеющий, невесомый.
Звонка его ждешь не всем существом, а так
Одной предательской хромосомой.

Скучаешь, но глуше, вывернув звук к нулю.
Как с краю игла слегка шипит по винилу.
Все выдохнула, распутала, извинила,
Но ручку берешь, расписываешь уныло –
И там,
На изнанке чека
«люблюлюблю».

[500x304]

Мамочка, я ошибка, большая боль, маленький человек. Горек хлеб того, кто запомнит лицо моё или слово. Вот стакан для меня - Не снимай его со стола отцова, Если яд положен, то выпит он будет до дна. Слишком остр язык мой, велика вина. Бел мой фрак, но пятно, как мак. Я сама из полка Иуд. В сердце горячий прут. Я же – горящий Брут. У Бога цитатник полон тех, кто неправ. Меня теперь не стережёт ни один ангел,Не хранит ни один Минздрав.

[699x466]

У меня так часто бывает, особенно, когда я начитаюсь Вишневского.
А еще, я пишу верлибры, когда влюбляюсь...
Хочется чего-то (кого-то), до ужаса дерзкого.
Я вообще люблю любить. Особенно, когда просыпаюсь.

Это чувство снимает с меня кожу, прониывает до косточек.
Выскабливает до ребер. Пережить бы такую кому...
Мне не хватает воздуха, и я ломаюсь, как сотни досточек,
Чтобы истребить в себе одну предательскую хромосому

Которая саднит бесконечно. Особенно по понедельникам.
Мне хочется, стать до последнего - наглой и честной.
А потом, покончить с собой, не дожив до сочельника.
И услышать, как ты позовешь меня. И снова воскреснуть.


[600x399]

Нежность в формате семь на одиннадцать.
Моя монохромность задевает за живое меня саму.
Когда я люблю тебя - стираются лица,
А я, как дура, ставлю это себе в вину.

Когда ты целуешь меня в ключицу,
Сзади. Или ладонями дотрагиваешься - до локтей,
Мне хочется закрыть глаза. Выключиться.
Жалко, что я не родила еще от тебя детей...

Мое сердце под ребрами крутится,
Ломая кромку артерий, меняя окраску вен.
А твои полторы (прожитые без меня) жизни, мне кажутся глупостью,
Оставь их, вдруг нам понадобится размен?

Я исписала тебе все обои и простыни.
Моя шея - грустит по твоим изученным до нельзя губам...
Нежность в формате "у меня столько про тебя ненаписано".
Я же люблю тебя. Разве не видишь сам?
[604x402]

Губами, горячим дыханием,
Взглядом, случайным касанием,
Истоками, руслами, реками,
Игривыми, скучными веками,
Стуком, голосом, шепотом,
Экспериментом и опытом,
Бурей, дождем, снегопадами,
Быстро взлетая и падая,
Кровью, чернилами, грифелем,
Актером, дублером и зрителем,
На стенах, бумаге, на нервах,
В куплетах и старых припевах,
В сердце…
В артериях…
В венах…
Я забуду тебя непременно!

[500x278]

...Как я люблю - любить!... Вы когда-нибудь забываете, когда любите - что любите? Я - никогда. Это как зубная боль - только наоборот, оборотная зубная боль, только там ноет, а здесь - и слова нет...

любовь - любовью, а справедливость - справедливостью. Он не виноват, что он мне больше не нравится. Это не вина, а беда. Не его вина, а моя беда: бездарность. Все равно, что разбить сервиз и злиться, что не железный...
[521x321]

у меня к нему, знаешь, память.
[500x282]

доктор сказал
мне можно пить ром и коньяк
а я счастлив и так
у меня нет проблем с алкоголем
у меня роман с алкоголем

девочка, скоро ты станешь женщиной
или мужчиной - если тебе повезет немногим более
главное - не становиться посмешищем
а у меня - роман с алкоголем
по собственной воле

мне так хорошо, состояние – глористическое
я умнее философа Бейля
на тело мое астеническое
достаточно одного коктейля

в общем:

увеличена печень, двоится в глазах, я, наверное, болен
я влюблен каждый вечер, у меня - роман с алкоголем
[420x309]

Разговор по душам в подъезде.
/Место-символ для откровений/
Кто с кем спит и какие песни
Любит слушать по воскресеньям.

Разговор у окна. Покурим.
/Эти стены так много знают/
- Он меня ни хрена не любит.

- Он не знает, что он теряет.

Сигарета. Затяжка. Выдох.
- У него от меня проблемы.

Этот город до нитки вымок,
Зажигалка не греет стены.

Сигарета. Вторая. Третья.
И молчать нельзя, и не вымолвить.
И потом, когда он ответит,
Вновь в подъезд бежать, как на исповедь.
[400x300]

- И я не знаю, как понимать эту транслитную бесконечность,
То, какая я - одни называют "блядство", другие "беспечность",
Пот вытирая со лба, ты думаешь обо мне - я же знаю.
Когда ты звонишь, я чаще - не отвечаю.

А ты не мне покупаешь розы и шлешь SmS-ки,
Мне кажется, что сегодня ты был даже слишком резким,
Закупорив мой голос в рифму, и закрыв ладонью
Мне рот -
В стотысячный раз, как жене, но - с точностью до наоборот.
Время диктует правила - громким свистом.
Мне двадцать один, и я похожа на завтрак туриста.
Принимаю ставки на черное, сорок четыре -
Кто из нас останется в дураках в этом диком мире?

Наверное, я, как потерянный неудачник,
Накоплю жизненного опыта и, состарившись, уеду на дачу.
И буду ждать пока день, разлучивший нас, сократится на треть.
Я буду тебя любить. Пока одному из нас не посчастливится умереть.
[600x405]

У него календарь на годы вперед забит.
По расписанью: встречи, весна, звонки,
Истерики и без выхода тупики.
Может, ему плевать, какие ты пишешь опять стихи?
Словно врубили огромный такой софит
Под тысячу вольт. А тебя все равно знобит.

У него во входящих на проводе – Белый Дом.
Переговоры с самой Кандолизой Райс.
Он думает о тебе по два миллиона раз.
Но у тебя, детка, слишком заниженный прайс.
А у него ангина. И он даже дышит с трудом.

У него с утра только пробки и лимузин.
Нервы и дорогой бензин.
Тебя с утра прижимают к стеклу в метро попутчики – дураки.
В Москва – реке ловят рыбу наивные рыбаки.
И первой звонить совсем тебе не с руки.
Но ты звонишь… А в трубке опять гудки.

И ты мечешься, маешься, словно червяк на крючке,
Сжимая себя до молекул в замерзшем своем кулачке.
Начинаешь злиться.
Тебе только стукнуло двадцать, ему за тридцать.
Поезд резко затормозит, ты схватишься за соседа, чтобы не оступиться.
И какая-то вдруг старушка, тебе улыбнувшись, начнет молиться.

Переход на летнее время губит иммунитет.
На твои звонки у него приоритет.
Ты сняла пальто и надела сегодня жакет,
В надежде, что он пригласит тебя на обед.
А ты на десерт закажешь пирог из манго,
А вечером у него в квартире вы станцуете танго.


Ты, не попытавшись с собой бороться, сползешь по стене.
Холодным московским ветром подземки будет сквозить по спине…
Он, наверное, сильно занят. Как где-то из вне
Начинает трещать мобильный. Ты снимаешь трубку. Он шепчет тебе:
«Послушай
Родная, я заказал на сегодня сакэ и суши…»
Ты замираешь, гадая, что будет дальше?
Уже улыбаешься без оттенка обид и фальши…
Сердце колотится, как чужое, за что ни возьми.
«…Я вырвусь сегодня пораньше. И заеду часам к восьми….»

[604x402]

Это мир непохожих. Стихами за пазухой рыться
Выдыхая холодную злость на уставших зевак.
Я не буду тугим молчанием больше крыться,
Рвать себя на исписанный кем-то флаг,
На глазах у мамы и пары бездомных дворняг.
Я не хочу, чтобы так.

Это мир не сошедших вовремя с курса Nord.
Между ребер тюрьма для усталой твоей души.
В глазах отпечатался пойманный в чашке восход.
Гранату бросай. И свет поскорей туши.
Ты пела? Теперь же давай, пляши.
А что там душа? Нет никакой души.

Это мир равнодушных. Сидящих покорно в кресле.
Когда рвет похлеще, чем крученыховский ад.
Я видела: вместо «когда» он не пишет «если».
И никогда не прячет стихи под cut.
Ты впиваешься, как безумная, на много часов подряд.
И я тоже не знаю, что тебе надо.
Ну что тебе надо, Нат?

Это мир безнадежных. Глаза занавесить в ресницы
И укутаться с головой в рыжий плюшевый плед.
Мне, конечно, опять в эту ночь без тебя не спится
Не пишется. Не поется. Сводит на нет.
А еще Налоговый Кодекс сдавать, сорок один билет,
И в чашке снова топить дымок не твоих сигарет.

Это мир заменяемых. Стрелки ведь тоже не лечат,
От забытых упреков, размазанных по стене.
Я не считаю свои стихи. Плевать, хоть там чет, хоть нечет,
…Только ты мне снишься еще иногда, распластанным на спине,
С глазами у самого уха с голосом где-то из вне
«Это мир заменяемых. Не привыкай ко мне…»
[480x320]

а что ты можешь сейчас? курить с независимым видом,
раздваиваться в зеркалах, подмигивая профилю непохожему,
улыбаться прохожим, разулыбаться прохожим,
считать январи по обидам,
застегивать манжету, отставив руку, так, чтоб кольцо блестело,
и тебе до всего есть дело, ни до чего нет дела.
а ты как хотела?

и что ты можешь? расшаркивание перед вальсом,
назвать тревогу - прихотью, непонятный предмет - девайсом,
но все, о чем ты молчишь - пять слов: ты только никуда не девайся,
ты только никуда не девайся...
[360x439]

не сезон для лиловых вен и для легких кофточек,
севастополем пахнет нёбо, дождем – февраль.
залетает недетский сон самолетом в форточку,
и граненый удобно в руку [в такую рань]…
рядом ты, словно теплый малыш в озорной фланелечке,
так неслышно в межкрылье мое - сиротливым лбом…
я тебя запиваю мускатом, а ты так веришь мне!...
только я живу со вчерашнего "на слабо"…
на прощанье тебя целую, а ты стираешься -
так упорно жмешь на проклятый дурацкий «делит»…
мне, наверное, легче, я растворилась вчера еще.
ну проснись же… еще ведь не поздно меня застрелить…
удержать меня силой – такую недетски-глупую,
подкупить меня словом, подкинуть в карман барыш…
абрикосовой косточкой сердце гремит в скорлупочке
я бегу от тебя, я сбегаю… а ты молчишь…

уходя, я споткнусь на пороге, схвачусь за голову:
боже, сколько ненужных вещей я взяла с собой,
а тебя оставила… сладкую, теплую, голую -
мою самую странную ласковую лю-боль…

[500x261]

Трави себя газировкой и алкоголем,
зажмурив глаза, ускользая за рубежи,
Оправдывая его необъятной болью
и тем, что не можешь никак ее пережить.
Выстукивай «Нем нельзя не расстаться»,
так, чтоб асфальт обязательно ходуном.
Он помнит тебя полней, килограмм на двадцать,
с переломом малой берцовой и костылем.

Нет, слова не забились в его мобильный.
Но вспышкой впечатались в синюю радужку глаз.
Ты тогда еще не пыталась казаться сильной.
Просто рвал с непривычки все внутренности фугас.
Он умел улыбаться как Бог и зависать в нирване.
И сетовать на непогоду и тусклый свет.
Ты тонула в нем, как в тягучей небесной манне.
И потихоньку сходила сама на нет.

Потом ты, конечно, как героиня Паркер,
выводила правила расставаний, отчаянно и в серьез.
Первое. Никогда не назначать свидания в парке.
Второе. Не помнить пшеничных его волос.
Беречь свое горло и самое главное – нервы.
Не заниматься шопингом (особенно в обувных)
Никогда не целовать любимых мужчин первой,
даже самых важных и дорогих.

Тогда казалось, что он разорвет на части,
И сдаст тебя на трофеи, как чучело кабана.
Но это ведь, по твоей, ненормальная, части –
Сначала влюбиться, потом уже только стонать
Что он слишком хорош для тебя. Или ты. Неважно.
И вы разойдетесь однажды по сторонам.
Он обернется и приторно громко скажет,
Чтобы ты берегла себя от переломов и драм.

Сколько было таких – размашистых и уютных
И всегда казалось, что выжить уже никак
Не получится. Ты курила всю ночь на кухне,
И рвала себя на цветастый британский флаг.
А потом наступал рассвет и морозное утро
И звезды сыпались с неба куда-то вдаль.
Глаза слезились, делая кухню мутной,
Где расплывался на окнах тугой февраль.

Сейчас все кажется монотонным и скучным,
Тогда казалось, что не перестанет крыть.
Ты помнишь, как вечерами у ребер скручивало,
Когда ты цеплялась в рукав и просила не уходить?
Теперь он совсем другой, как тысячная бумажка –
Где мужчина-памятник держит в руке свой зеленый торт.
Теперь ведь совсем не больно. И даже не важно –
А раньше сводило до одури весь живот.

Сейчас трави себя алкоголем и газировкой,
Мечтай об отпуске и встречайся с друзьями по вечерам.
Ругайся с соседом с шестого, кажется, Вовкой,
Звони ночами своим закадычным друзьям,
Монетки в Москва-реку, кажется, только за встречу
Устала в себя до донышка по рублю.
Ты ведь другая теперь. И каждому утром встреченному
Улыбаешься, щурясь на розовую зарю.

[500x318]

ночь ночь
серебряной заточкой
целится в обнаженный позвоночник
_курю на обочине

выжми из меня терпкий гранатовый сок
поцелуй алой меткой в висок
я тебе напророчу самый нежный порок
цветом треснувших губ
a la guerre comme a la guerre

в глазах отражаются звезды - рубиновый веер.
на кремлевских сединах
спят облака шерстяным палантином
_откройся, мне тебя не видно
внутри лопасти
вырезают из адреналина кованые снежинки
я в кисло-никотиновой дымке хочу уснуть...

ночь пульсирует словно под острым скальпелем
мое сердце в режиме фаталь
молчит сладкой комой
дальше от дома
ближе к тебе
я гранатовой косточкой на стекле
рисую ту самую грань

[420x295]

Я хотела как лучше, правда: надумать наших
Общих шуток, кусать капризно тебя за палец,
Оставлять у твоей кровати следы от чашек,
Улыбаться, не вылезать из твоих рубашек,
Но мы как-то разбились.
Выронились.
[588x392]

Вы замечаете, Марина, как все они, даже самые целующие, даже самые как будто любящие, боятся сказать это слово, как они его никогда не говорят?! Мне один объяснял, что это... грубо... (фыркает)... отстало, что: зачем слова, когда — дела? (то есть поцелуи и так далее). А я ему — «Э-э! нет! Дело еще ничего не доказывает, а слово — всё». Мне ведь только этого от человека нужно: люблю, и больше ничего, пусть потом что угодно делают, как угодно не любят, я делам не поверю, потому что слово — было. Я только этим словом кормилась, Марина, потому так и отощала.

О, какие они скупые, расчетливые, опасливые, Марина! Мне всегда хочется сказать: — Ты только — скажи. Я проверять — не буду. Но не говорят, потому что думают, что это — жениться, связаться, не развязаться. Если я первым скажу, то никогда уже первым не смогу уйти. (Они и вторым не говорят, Марина, никоторым.) Точно со мной можно не-первому уйти!

Марина! Я — в жизни! — не уходила первая. И в жизни — сколько мне ее еще Бог отпустит — первая не уйду. Я просто не могу. Я всегда жду, чтобы другой ушел, все делаю, чтобы другой ушел, потому что мне первой уйти — легче перейти через собственный труп. (Какое страшное слово. Совсем мертвое. Ах, поняла: это тот мертвый, которого никто никогда не любил. Но для меня и такого мертвого нет, Марина!) Я и внутри себя никогда не уходила первая. Никогда первая не переставала любить. Всегда — до последней возможности, до самой последней капельки — как когда в детстве пьешь. И уж жарко от пустого стакана — а все еще тянешь, и только собственный пар!

(с) Марина Цветаева - «Повесть о Сонечке»
[319x480]

Мое сердце без тебя – его невозможно нарисовать – так оно колотиться без тебя – не дает себя рассмотреть.
Мои глаза без тебя – в них отсутствуют зрачки (обычно их у меня много, по несколько штук в одном белом «лепестке» глаза)-совсем пустые, незаполненные. И мне ничего не хочется отдельно, в отрыве от тебя.
[604x402]

Я открываю свой шкаф и любуюсь ровными рядами туфелек, сапожек, босоножек и шлепок — словно чокнутый коллекционер. А однажды разложила свою коллекцию на кровати и сфотографировала. Это может показаться странным, но подумайте сами: у меня множество фотографий людей, которых я совсем не люблю, так почему бы не запечатлеть то, что мне по настоящему дорого?
[600x395]