Мне приснилось, что на главной площади города были поставлены электронные часы с таймером, которые считали время до Мировой Революции. Вот так вот, просто, алыми диодами.

"Товарищи! До победы коммунизма осталось 3 дня 7 часов 49 минут 16 секунд". 

Все знали, все видели, все ждали.

А когда таймер дошел до нуля - ну, в общем.. Ничего не случилось. Как будто все напрочь забыли-проспали, да и всё.

Формально "коммунизм победил" (таймер остановился же ж, да?) а так - всё продолжало двигаться, даже не приостановившись, не изменив курса. Шло себе. По обыкновению. Не стой там та махина с электронным табло - день вообще был бы самым всегдашним.

Только какой-то древний дедок пустил счастливую слезу, грустно посмотрел на небо, улыбнулся в свои пышные усы и попросил у продавца рядом порцию пломбира.

Несмотря на всю гениальность общей картины, человек изнутри - потрясающе неприглядное зрелище.

Кусок мяса, насаженный на костный каркас, обложенный слоями жира, оплетенный уродливо-тоненькими нервами и сосудами с неприятно теплой кровью. И всё движется, извивается, пульсирует, как клубок разноцветных червей и слизней.

Что заставляет воспринимать внешнюю сторону как нечто лучшее или более красивое?

Наверное, привычность картины. Когда достаточно часто видишь что-то, волей-неволей начнет иногда мерещиться какая-то красота, чтоб скрасить обыденность зрелища. Чтоб не так тошно было постоянно смотреть.

Хотя по сути, всё тот же кусок мяса. А если вспомнить, что наружный слой кожи - целиком сплошь ороговевшие клетки, мертвый, мертвый слой, так как-то вообще всё совсем прелестно

 

С такой точки зрения любые жалобы, комплексы или предрассудки (впрочем, как и похвалы-достоинства-гордости) на почве одной внешности выглядят так же смешно и странно, как комментарии по поводу оттенка кишок или контура мочевого пузыря.

Вещи, которые я говорю, пускай и знаю, что меня не услышат.

Это как когда передаешь за проезд через человека в наушниках, а он спрашивает на пальцах, сколько там, передает дальше, вперед, потом сдачу обратно, дает мне, а я говорю ему "спасибо" - и знаю, что не услышал. 

Становится как-то обидно чуть, хотя и знаю, что ерунда. Но в голове нет-нет, да мелькнет мысль, мол, мог и не благодарить.

Дерево слОва, упавшее в лесу акустических пробок.

Самые тихие слова -

те, что приносят бурю.

 

Были люди, которые годами кричали мне, что я их убил, и в деталях описывали мне мое же "преступление". 

Выдвигали подробные списки увечий и ран, совали их под нос, рыдали и выли - "как ты мог, за что, что мы тебе сделали?"

Надеялись на скорый приговор неба и мою расплату по их счетам. Ждали, ждали, ждали, истекая слюной, злостью и ребяческой обидой.

Раздувая каждую мошку-царапинку до размеров канцерного слона, каждое прикосновение до ударов семихвостки.

И каждый раз, каждый раз мне становилось смертельно скучно. Если я тебя убил, какого черта ты еще здесь? Мертвые не плачут.

Но мои недомертвецы не слышат и продолжают ныть, ненавидя. Не заметят даже, когда кто-то их на самом деле убьет.

И всё стараются же, тварёныши, заставить поверить - да, убийца, да, я вас убил. Молить прощения за то, что сами с собой сотворили.

Я никогда им не верил.

 

Обратная сторона медали. 

Антипод.

Ни пафосных вопросов, как я мог, за что, что мне сделали, как будто не мог совсем, да и не сделал вовсе.

Улыбка, молчание, еле заметно подрагивающая кисть - и немного осязаемой тяжести в моей руке.

И мне впервые хочется упасть на колени и рыдать, рыдать, рыдать, умолять хотя бы о надежде на прощение.

Хотя бы как-нибудь, когда-нибудь, немножко, самую малость хотя бы.

Во мне что-то рвется и кровоточит внутри. Воет, клокочет, бурлит.

Ни разу не прозвучало ни одно обвинение, ни один приговор, формально всё на местах и все счастливы.

А на душе огромная дыра, которую только криком да слезами и заполнишь.

Убийца. Убил.

 

[показать]

Иногда мне кажется, что некоторые совершенно замечательные вещи жизнь специально забросила подальше от меня.

Чтоб не испортил.

Ребрышки текста слишком хрупки, чтобы в них удержалась твоя живая жизнь, говорил он, твои сумрачные радости и благодарные вспышки горя, текст пишется для читателя и наполнять его горячей алой кровью так же неловко, как, скажем, нести плещущую рыбину в куцем пакете из гастронома: несчастны все — и несущий, в облепленном сизою чешуею пальто, и несомый, в быстро убывающем холоде водопроводного отчаяния. Выходит — не пиши о своем, не забалтывай леденцовое слово я, повторенное тысячу раз, оно может исчезнуть, как те слова в детстве, монотонно и долго произносимые — спа-си-бо, па-ро-ход, сча-а-астье, и тебя настигнет радостная потеря смысла, стирание прежней уверенности.

 

"Le Pépin"

Лена Элтанг

Дома глобальная перестановка.

Из гостиной унесли стенку, теперь она в другой комнате. Везде кавардак, книги на полу, книги на столах, книги на фортепиано, везде книги. На стульях книги. На подоконниках книги. Бумаги еще, тетради еще, блокноты разные. Вырезки старые, советские открытки и календари. Между моей кроватью и стеной теперь книжная полка, удобно, рукой подать, проснулся, берешь что-то себе - учишь, пишешь, читаешь в тепле, лежа, и вставать никуда совсем не надо, хочу испробовать завтра. Правда, оно всё, наверное, падать по ночам будет иногда, когда дом шалить начнет, да и коту простор для лазанья, ну да ладно. Всё равно уютно. Хорошо. Хорошо.

 

Вот только вместо стенки сейчас в гостиной обнаженная рана бетонной серости с такими ровными-ровными краями, на желтоватом бумажном фоне. Штука стояла там годами, а мы всегда огибали стороной, когда обои клеились, теперь вот вырвали её оттуда - виднеется камень, от него веет холодом и смотреть тоскливо.

 

А еще в темноте спящей комнаты деревянная фигурка из двух прислонившихся друг к дружке кошек похожа на черта с огромной головой с толстыми инвалидными ножками. Морда львиная, глаза одинокие, обиженные, смотрит с укором.

Как будто ругает за то, что всё это время оставался незамеченным.

 

Алкогольный мозг рисует расклад, при котором к исцарапанным спинам присоединяются синяки от летящих сверху переплетов. 

Временами Кафка чем-то здорово мне Линча напоминает.

И тут всё можно было б списать на мрачную атмосферу и общую психоделику событий, но мне кажется, дело в чем-то другом, более сложном и глубоком. Когда я об этом думаю, вспоминается автохарактеристика Линча из какого-то интервью (кажется, разговор там шел о смысле в его "Кроликах", но это уже детали), попавшаяся когда-то давно на глаза - мол, он интуитивный режиссер.

Вопрос: насколько тогда Кафка интуитивен?

Меня очень забавляет сам эффект. Ни слова местами не понятно, а суть-то уловил, прочувствовал, сидит внутри, трепещет - словил. Кажется так, по крайней мере. "Интуитивно". И тогда мне интересно, насколько точно совпадает то, что уловил я, с тем, что вложил он. Это как поиски чего-то (неизвестного) в потемках - ни черта не видно, а что-то, кажется, да нашел. 

И вкладывал ли он вообще, старина Франц (снова вопрос об интуитивности). Может ведь, и не вкладывал. Может, просто сам, в свою очередь, ловил какие-то туманные образы, впечатывал их в бумагу, не слишком задумываясь о закулисье.

Вопрос: насколько тогда оправдано вкладывание своего, искусственного смысла в это всё дело в принципе?

Ведь, что ни говори, анекдотовский расклад про синие шторы никак не исключен.

 

"На окне висели синие шторы."
Что подразумевает учитель на уроке: синие шторы символизируют глубокие переживания героя и его думы о судьбах России
Что подразумевает Пушкин: синие шторы, б...ь, символизируют синие шторы.

 

Мне забавно.

Мне забавно то, что я очень часто "нахожу" совершенно потрясающий смысл в вещах, самую внешнюю-простую ступень которых не понимаю совершенно. Слова. Внешность. Цвет.

Как будто непостижимость внешнего заставляет меня, раздраженного неспособностью понять такую простую штуку, копать глубже и находить (или создавать самому, если не найдется) там что-то, чтоб эту неспособность заглушить.

Мне интересно.

Мне интересно, как часто я нахожу смысл там, где его нет в принципе.

Как часто я создаю глубинную суть там, где надо было просто принять изнанку.

Передо мной пустая чашка.

В уголках глаз прочно засела дрема, мысли начинают терять смысл и плавают в моей голове облаками. Вспыхивают, плывут, гаснут. Калейдоскопами. Я пляшу от чувства к чувству, под общим тоном сонного уюта. По кухне носится кот, лапками по полу така-така-така.

 

Сильнее всего мне хочется спать, когда слишком много чего хочется говорить.

 

И всё стоит на месте, хотя должно было уже давно быть на совсем-совсем другом.

  [586x293]

Я люблю, когда возвращение необязательно, но ожидаемо. 

Это сродни чувству радости от понимания того, что чашка чайкофея не успела остыть за время твоего отсутствия по делам или безделью.

Я люблю понимать, что есть вещи-люди, с которыми порой проходят месяца порознь, но когда снова сходятся - всё по-прежнему чудно.

Я люблю чувствовать, что можно, даже если не делаешь. Можно, а не должен.

Я люблю радость возвращения, а не горечь по времени, что пришлось возвращения ждать.

Смещение акцентов. Чувствуешь?

Только заметил. Sea of Love идет 2:21. Задуматься.

 

Как правило, знаешь, такое состояние бывает от чего-то или кого-то конкретного. Это похоже на жажду человека, которого рядом иметь не можешь. Или на ностальгию по времени, что не можешь вернуть. Но человека нет, и времени нет, и причины, конкретной и облекаемой в слова ответа на вопрос по типу "что случилось?" - тоже нет. А есть:

Cat Power - Sea Of Love. Ноющий пустой желудок. Нежелание кушать. Легкая боль в затекшей шее. Холодные стопы и тигровый плед. Чистой хрустали меланхолия и жизнь моя, как будто на ладони.

И когда вот ловишь себя на мысли, что состоянию такому по (общепринятой) традиции полагается источник-причина-повод, в то время как его нет, - тепло вдруг, от понимания его самостоятельности. Как живое существо, и вместе вы тут, вдвоем, а третий - разве что кот, спящий на люстре, свесив хвост. Тоже мурлычет во сне.

 

И вдруг мелькнула мысль.

Всё, что мной достигнуто, всё, что у меня есть - просто безумно, зверски, ужасно замечательно, чудесно, потрясающе.

Но не стоит и ломаного гроша.

 

Самые забавные глупости, самый необъективный бред приходит в голову только под конец самых чудесных дней.

А значит, есть, чему улыбнуться.

 

Не пойти б тебе спать, Вань?

Нет. Не пойти.

 

И вдруг мелькнула мысль.

Всё это похоже на то время, когда свергнута старая власть, а новая не успела установиться.

Когда кленовый клин из груди выбит, а новый клин еще не вошел, вот и хлещет оно всё.

И вдруг всё так просто.

 

На душе 2:21

На часах 3:13

 

[445x294]

Remember me, special dreams

(Placebo - Special Needs)

Редко, очень редко, но случается такое, случается.

Когда смотришь, вспоминаешь, а в мыслях только одно. Такое многогранное, а помещающееся даже в один только выдох.

И всё. Целиком, полностью, железно, надолго. Насовсем.

Пронзает солнечное сплетение насквозь, как выстрел раскаленным словом. Растекается по разорванным душевным сосудам, дрожью отдает в кожу, расцветает на щеках очагами жара. Мгновение - и ты мертвецки пьян оборотами своего же воображения, своих же мыслей. Перед глазами туманные кадры, на коже память от прикосновения, как круги на воде. И запах, запах, запах.

Знаешь, ведь у всего есть запах, а у чувств, эмоций, желаний - и подавно.

И он самый сильный. И он самый яркий. И он самый сладкий.

Самый живой. Самый счастливый.

 

Канифоль растворима в спирте. В эфире. В ацетоне.

Канифоль растворима во мне.

Мне как-то безумно стыдно становится за себя, когда о тебе думаю.

Мне как-то безумно стыдно за тебя становится, когда думаю о себе.

[показать]When half-gods go,
The gods arrive.

(R.W. Emerson)

 

Всё тихо, спокойно, когда не думаешь. Все проблемы - от головы.

Но стоит лишь мельком пройтись по какой угодно из определенных деталей - тут же запускается цепная реакция, срабатывает моментально, будто красная кнопка на командном центре истребителя. И кровь кипит, и губы кривятся в сладостном гневе. В жилах загорается зверская сила и мощь. И судорожно берешься за что-то, за что угодно, за первое, что попадется под горячую руку, и делаешь это "что-то" от всей души, с полной и совершенной самоотдачей, даже если ерунда совсем - чтоб только куда-нибудь эту энергию деть. Перелить её из вен наружу, чтоб не разорвались. Утилизация. Потом падаешь, уставший, на кровать, вокруг - минутное затишье изнеможения. Тишина перед бурей. Так длится черт знает сколько, а потом - снова, сначала.

Постепенно у тебя появляется список слов, которые нельзя употреблять, слышать и подавно. Если, конечно, хочешь сохранить равновесие и спокойствие. Список мест, куда нельзя ходить, список дел, куда нельзя соваться. Вопросов, которых нельзя задавать, никому, ни при каких обстоятельствах. И ответов, которых точно так же нельзя ни давать, ни слышать. Цвета. Запахи. Вкусы. Песни, звуки, имена. Табу по всем фронтам.

И всё равно находится прореха. Кто-то нечаянно нажимает на милую кнопку цвета капли крови.

Сердце снова пляшет.

 

"Чувства и эмоции Алого лепестка (а также Янтарного, в какой-то мере) есть жар, свет и пламя, огонь, прожигающий открытую душу насквозь, стоит лишь отдаться ритму мгновения.

...

Ультрамариновый и Бирюзовый лепестки - достояние прохлады, тишины, покоя, равновесия. В своем Ядре - твердыня гармонии, в сущности же подобны прозрачному льду: холодному, застывшему, несокрушимому".

 

Гнев и покой.

Не находишь, что именно в такой очередности закаляется сталь?

Toska, russian

(Тоска)

Vladmir Nabokov describes it best: “No single word in English renders all the shades of toska. At its deepest and most painful, it is a sensation of great spiritual anguish, often without any specific cause. At less morbid levels it is a dull ache of the soul, a longing with nothing to long for, a sick pining, a vague restlessness, mental throes, yearning. In particular cases it may be the desire for somebody of something specific, nostalgia, love-sickness. At the lowest level it grades into ennui, boredom.”

 

[показать]