Давным-давно, во времена героев и демонов, когда люди и боги жили в одном мире, а славные победы добра над злом становились легендами, среди безбрежных лесов на берегу белого озера стоял красивый город. Высокие крепостные стены и справедливый закон правителя охраняли покой его жителей. Сообща трудились, вместе праздновали, радовались рождению детей, а беда приходила, наваливались всем миром.

Чтобы так всегда было, горожане ставили над собой мудрого правителя. Им могли избрать только сильного, смелого и честного, чтобы ловко с мечом управлялся, первым на защиту вставал и честь свою в любом деле берег. Завидовали тем горожанам, но они не всякого к себе пускали. Купцы да молва людская всякие были и небылицы о городе у белого озера далеко за бескрайние леса разносили. Только и за высокими крепостными стенами иногда грусть-тоска объявлялась.

Однажды, когда городом правил бывший кузнец по имени Русольд, случилось горе. Умерла у него любимая жена Руслана. Время ее пришло, хотя и молода была. Опечалился супруг, но смерть никого не щадит. Тогда отправился он в священную пещеру совета просить – как жить ему дальше. Было такое тайное место в самой чаще бескрайнего леса вокруг города у белого озера. Один пошел Русольд, без доспехов и оружия. Согласно традиции.

В глубине священной пещеры был источник. Даже не источник, а просто вода с высокого свода в маленькую лужицу капала. Только не всякий мог то место отыскать, и не всякий мог совет услышать. А секрет простой был. Лишь у чистого душой человека ритм сердца совпадал с ритмом капель со свода пещеры. Потому только светлый человек мог в темном лабиринте к священному источнику дойти. Иные вообще не возвращались. Бывшему кузнецу повезло.

Прислонился Русольд спиной к теплому камню у источника и стал слушать, как падают с высокого свода капли. Тишина вокруг и только размеренный звук в темноте. Шлепаются капли в лужицу, и в сон Русольда клонит. Он и не заметил, как стала сниться ему Руслана, их любовь, их дом. Все своими руками сделал и все вмиг потерял. Несправедливо. Пусть бы их вдвоем смерть забрала.

Сколько времени он так просидел никто не знает, да послышался ему голос:
- Только те, кто любит друг друга искренне и верно смогут умереть в один день. И будет так, если все смертные станут приносить на могилки близких цветы парами. Один для смерти. Она тоже цветы любит.

Вернулся Русольд в город и все рассказал своим жителям. Потом простился и исчез. Всякое о нем говорили, но истины никто не ведает. С тех пор на погост цветы только парами стали приносить. Многие не хотят расставаться с любимыми и после смерти. Да не всем дано.

Прошло время, и далеко за пределами города у белого озера стали чтить эту традицию, как свою. Потом и название ее позабыли, которое когда-то звучало, как совет Русольда.

В самом начале апреля, перед Благовещеньем, наш главред отправил меня в командировку. Нужно было написать о возрождении православной церкви в небольшом городишке Тверской области. Съехав с трассы, мне пришлось долго пробираться по едва расчищенным от снега дорогам, а то и просто по утрамбованному и начинающему подтаивать черному месиву.

Дорожные неурядицы отвлекали от личных переживаний. Душевная боль от предательства некогда близкого человека накануне свадьбы понемногу утихала. Я пыталась подшучивать над собой, сравнивая себя с незадачливым солдатом, застрявшим в апреле 45-го среди разбитых войной дорог. Наверное, тогда так же таял снег, в воздухе пахло весной и предстоящим теплом, а в душе была надежда. Только у солдата была надежда на возвращение домой, радость встречи и большие планы на будущее. У меня же в душе все было наоборот.

Чертыхаясь, я маневрировала среди ухабов и черных луж. Двигатель надрывно завывал, словно укоряя меня в том, что согласилась на эту поездку. Я ласково гладила руль и приборную панель, прося прощения у своего боевого товарища и обещая по возвращению заменить ему масло и фильтры. Мне нужна была встряска. Последний рывок. Как у солдата в 45-м. Только он шел на запад, а я – на север. Мы должны были победить. Он - фашиста, а я - боль, никак не желавшую покинуть мою душу. Грех сравнивать, конечно, но мне это помогало.

Золото купола небольшой церквушки неожиданно вспыхнуло вдали на пригорке. Это был знак. Я еще не поняла какой, но внутри что-то екнуло. Подумалось, что не случайно русская душа приняла православие, потянувшись к чему-то светлому и чистому из полумрака, когда впереди засверкали золотые купола. Верующей меня навряд ли можно было бы назвать, но в душе что-то сохранилось от предков, несмотря, ни на что.

Вокруг церкви было суетно. Большой кран вытянул метров на тридцать огромную металлическую руку, которая, словно десница божья, держала массивный крест. Рядом суетилось десятка два работников в спецовках, которые наперебой советовали мужичку, припавшему к маковке купола. Бедняга никак не мог изловчиться и направить основание раскачивающегося на ветру креста в нужное углубление. Даже батюшка пытался подсобить в таком важном деле, стоя тут же и усердно крестясь. Взгляды всех присутствующих были устремлены вверх, и мне показалось, что каждый в душе повторял одно и то же обращение к Создателю.

Наконец, задуманное свершилось, и все облегченно вздохнули. Даже мой воображаемый солдатик из 45-го перекрестился, опасливо поглядывая по сторонам – нет ли командира. Расчехлив свой боевой диктофон, я ринулась к батюшке с вопросами. Он был растроган тем, что пресса не обошла стороной такое важное событие, и поведал все, как на духу.

Оказалось, что деньги на крест и позолоту купола пожертвовал неизвестный прихожанин. Вернее, мужик из джипа. Попросил отпустить ему грехи, потом достал пачку зеленых и тихо сказал, пусть все, как у людей будет. Обещал на Благовещенье заглянуть. Вот и торопились. В самый раз успели. Батюшка взглянул на крест и глаза его заблестели. То ли от благого дела, то ли от сознания происхождения денег на то.

- У вас сумка расстегнута, - услышала я детский голос рядом, не сразу понимая, о чем речь.

На меня смотрели два карих глаза. Не то, чтобы вопросительно, но изучающее, глубоко заглядывая куда-то внутрь. Я поправила сумку на плече, все еще не понимая того ощущения, которое вдруг во мне вспыхнуло. Пацану было лет десять, а по взгляду - все пятьдесят. Недетский взгляд оставлял какой-то тяжелый осадок, он словно шарил в моей душе в поисках чего-то важного. Бесцеремонно заглядывал в потаенные уголки, что-то вынюхивая.

- Кофе хочешь? – неожиданно для себя, ляпнула я. – Сама варила утром. В термосе еще не остыл. И плюшки есть. Из магазина, правда.

Он только кивнул, молча, не отводя взгляда. Мне было отчего-то неловко. Профессия научила общаться и с мужиками, и с чиновниками, и с хамами, а тут перед пацаном я стушевалась. Что-то в его взгляде вызвало во мне чувство вины. Еще не понимая причины, я постаралась как-то сгладить это, предлагая кофе и рогалики. Сделав несколько шагов к машине, я наконец-то нашла какую-то опору и спросила:

- А ты почему о сумке сказал?
- Так вы не здешняя, обидеть могут.
Это было так неожиданно, что я не сразу нашлась, что ответить.
- Номера столичные, - пояснил пацан, - и машину на тропинке поставили. Скоро народ потянется.
- На службу? – попробовала угадать я.
- Нет. Отец Георгий обещал стол нарыть, когда крест поставят.
- Ну, а мы пока кофейку, - предложила я, раскладывая на сиденье несколько свертков и открывая термос. – Тебя как звать-то?
- Владимир, - неожиданно серьезно ответил паренек, жадно разглядывая бутерброды.
- Не стесняйся… - привычная фраза застряла у меня в горле, когда я увидела, как пальцы с черными от грязи ногтями вцепились в белый хлеб.
Он жадно глотал куски, быстро подбирая упавшие крошки. Заметив мой взгляд, остановился и аккуратно Читать далее...

Загородом было тихо. До выходных в дачном поселке Грибное никто не появлялся, и можно было прогуливаться, не опасаясь встретить кого-то из знакомых. Снега этой зимой было много, чистить его особенно никто не стремился, и крыши соседних домов были похожи на огромные сугробы. Опасаясь застрять в заносах, даже джипы не появлялись до субботы на занесенной снегом дороге. Только одинокие следы больших валенок петляли вдоль заборов, почти полностью скрытых сугробами.

Сергей чувствовал себя хозяином, обходя безлюдный поселок по нескольку раз в день. В Грибном у родителей была дача, но зимой они тут никогда не появлялись, хотя дров в сарае и припасов в погребе хватило бы на целый год. Отец был хозяйственным мужчиной и во всем любил порядок. В жизнь сына особенно не вмешивался и матери запрещал часто звонить, повторяя – сами разберутся.

Последнюю неделю Сергей жил на даче родителей, благо ключи у него были свои. Теперь он подолгу гулял среди сугробов, вспоминая и обдумывая свою семейную жизнь. С Ритой они познакомились три года назад. Встречали Новый год в одном ресторане. Их компании оказались за соседними столиками, и Сергей не помнил, как оказался на чужом стуле рядом с эффектной брюнеткой, а потом и в ее постели.

Как встретишь Новый год, так его и проведешь. Народная мудрость не врет. Друзья Риты, да и его, Сергея, словно сговорились. Все в один голос бубнили, что это судьба, и обсуждали свадьбу, как дело решенное. Надо признаться, Серега и сам не очень сопротивлялся. Видная и самостоятельная женщина. Упакована по полной программе и все решает с пол-оборота. Свадьбу Рита устроила в Испании, сняв на неделю большой дом у самого моря. Было романтично и весело. Правда, из Серегиных друзей были только Вовчик и Славик с женами – бывшие одноклассники и соседи по дому. Они по жизни были вместе, и просто так расстаться с последним холостым товарищем не соглашались.

С родителями свадьбу праздновали дома. Скромно, по-семейному. В Испании оторвались. Малага в апреле еще просыпается от зимней спячки перед туристическим сезоном, но они ее разбудили. Рита оказалась заводной дамой с задатками авантюриста. Своего добивалась всегда. Серегу не смущало то, что невеста была немного старше. Рита его обожала и баловала. Ему нравился их ухоженный дом и налаженный быт. По субботам ему дозволялось отправляться на рыбалку с друзьями, а воскресные дни и все праздники посвящались Рите. Он готовил утром кофе, и они до обеда не вставали с постели, а вечер проводили в ресторане со знакомыми и партнерами Риты. Заведенное однажды молодой женой правило – сопровождать ее на такие мероприятия – неуклонно выполнялось. Это означало быть трезвым, остроумным, обходительным и еще выступать в роли водителя. Серега даже как-то пошутил – хорошо бы ему форму пошить. На что жена холодно ответила – надо будет, получишь.

Грех жаловаться, конечно. У него было многое, о чем женатые мужчины могут только мечтать. По субботам друзья иногда расспрашивали его о Рите. Серега понимал, что это любопытство их жен, но не подавал вида и трепался обо всем. Их союз с Ритой трудно было назвать браком по расчету. Они вполне искренне относились друг к другу, да и особых расчетов Серега навряд ли мог бы строить. Менеджер в торговой компании, коих в столице немало, а с Ритой ему было удобно, даже комфортно. В свои сорок она была темпераментна и обворожительна. Вот только разговор о детях заводить запрещала. Это было табу в их доме. Его матушка несколько раз пыталась зондировать эту тему на семейных празднествах, но Рита холодно ее останавливала. Они сами решат этот вопрос.

Зато какие праздники они устраивали себе просто так. Иногда у Риты удачно складывались дела в ее бутике на Петровке, и они улетали куда-нибудь на два–три дня. Сереге приходилось выкручиваться на работе и привозить подарки прикрывавшим его коллегам, но все сходило с рук. За последние три года он побывал в таких местах, о которых раньше и не слышал. К хорошему быстро привыкаешь.

- Простите, это Сосновка? – незнакомый женский голос прервал его воспоминания.
- Что? – Серега не сразу сообразил. – Н-нет. Грибное.
- А Сосновка где? – Бледное лицо, посиневшие от холода губы и отчаяние в глазах. – Я уже часа два ползу по этим сугробам. Вы сторож?
- Не совсем, - промямлил Серега. – Вернее, совсем нет. Просто живу тут.
- Бомж? – напряглась незнакомка, готовая бежать без оглядки.
- Что вы, - он вдруг решил представиться, чтобы успокоить молодую женщину. – Сергей Владимирович Бровин. 1978-го. Власова тридцать пять. Сейчас в творческом отпуске.
- Художник? – недоверчиво покосилась на него незнакомка.
- Писатель, - мигом соврал он. – На свежем воздухе приходят свежие идеи. Неделю, как покинул столичную суету.
- Помогает? – она все еще недоверчиво осматривала мужика в валенках.
- В сапожках по такому снегу не погуляешь, - усмехнулся Сергей, перехватив ее взгляд. – Вам бы не мешало погреться и джинсы посушить. Вон, промокли до коленок.
- Ничего, - отмахнулась незнакомка, - как-нибудь Читать далее...

Субботнее утро Елена посвящала литературе. Именно посвящала, а не пыталась что-то писать. Всю рабочую неделю она думала о том, как сядет перед монитором, и пальцы сами забегают по клавиатуре. Она будет только проводником вселенских знаний, которые окружают нашу землю. По крайней мере, ей так хотелось думать после занятий в клубе «Каламатра». Его возглавлял Артем. Мужчина с интригующей внешностью - аккуратной бородкой, большими черными глазами на выкате и постоянной театральной паузой в разговоре. Артему легко удавалось привлекать к себе внимание какой-то недосказанностью. Акцент в его речи расставлялся так, что собеседник оставался под впечатлением доверительной таинственной беседы. Правда, в ней кроме общих рассуждений ничего не звучало. Сакральные знания сразу не передавались. К ним Артем готовил своих учеников постепенно.
Елена еще не входила в круг избранных, которым Артем открыл методику общения с мировым знанием, но это должно было случиться скоро. Очень скоро. Он намекал на это вполне явственно. Нужно только почистить карму и расстаться с негативом.
От Артема трудно было что-то скрыть. Он всех видел насквозь. Особенно ее, Елену. Меж ними сразу же установились особые отношения. Нет, никаких встреч вне клуба или домогательств. Что вы. Артем окружил ее особой аурой тепла и доброты. Елена сразу почувствовала это. В его черных глазах она читала чуть насмешливую мысль, которую он не открыл ученице при первой же встрече.
Ты избранная. Только не знаешь об этом.
Артем тонко намекнул о том, но явно не выделал Елену из остальных поклонников всего самого невероятного, тянувшихся за информацией в «Каламатру» . Экстрасенсорика, парапсихология, гипноз, эзотерика, кабала и другие верви тайных знаний передавались адептом не спеша. Артем раскрывал своим ученикам глубины сокровенного о мироздании бережно, дабы не навредить неокрепшему разуму. Он часто повторял красивое образное сравнение.
Самый древний цветок на земле – лотос. Это символ чистоты и светлых сил. Он зарождается на дне водоемов, но берет только нужное из любой грязи. Учитесь и вы впитывать только самое важное и в правильных пропорциях, тогда ваше сознание откроется, подобно белому лотосу, для истины.
Субботним утром Елена пробовала открывать свой лотос. Встав еще до рассвета, она быстро сбрасывала остатки сна несколькими упражнениями и садилась к столу. Как ни странно, стакан чистой прохладной воды пробуждал бодрость. Ее красивые длинные пальцы едва касались клавиш с подсветкой, и экран заполнялся строками. Она писала, не задумываясь, отдавшись возникшему в душе состоянию радости. Да, это можно было назвать именно так. Не восторг или творческий порыв. Это была духовная радость, единение с чем-то сверхъестественным. Это происходило не на уровне сознания, а глубже. В душе.
Откуда-то возник образ Ильи. Артем учил не бороться с посторонними мыслями во время открытия лотоса, а игнорировать их. Елена не стала отгонять воспоминания о «бывшем». Наоборот, она постаралась все обставить так, чтобы Илья видел, как она может писать. Легко и талантливо.
Пальцы продолжали бегать по клавиатуре, а образ Ильи сменился сценами их разговоров о поэзии. Прошедшей весной Елена начала несколько раз в неделю посещала заседания клуба «Дактиль». Его возглавлял серьезный литератор Илья Михайлович. Неторопливая рассудительная манера речи, очки в массивной оправе, консервативный стиль одежды, сдержанные жесты и удивительное желание выслушать собеседника - все в нем было, словно из Серебряного века поэзии. Он был носителем утраченной культуры, но скромно умалчивал об этом. Неосознанно к уверенному мужчине тянулись женские сердца. Именно они составляли большую часть поэтического клуба. Их жаркие споры о том или ином опусе затихали, едва начинал свою речь Илья. Он никогда явно не хвалил и не ругал чьи-то тексты, а проводил параллели с известными стихами великих авторов, и всем сразу становилось понятно, что есть хорошо, а что не очень. Умение находить правильную позицию в горячих дебатах домохозяек и пенсионерок снискали Илье Михайловичу роль непогрешимого третейского судьи. Его авторитет был просто незыблем.
Елена была просто покорена обаянием и тактом солидного литератора, вовремя и деликатно гасившего пылающий конфликт непризнанных дарований. Короткого сдержанного выступления «мужчины из Серебряного века поэзии» было достаточно, чтобы избежать кровопролития. Порой страсти разгорались нешуточные, и только Илье Михайловичу удавалось успокоить потоки личных оскорблений, бурными волнами подмывающие устои добродетелей с обоих берегов бушующей пучины.
Еще Елене понравилось, что литератор никогда не читал своих стихов. Он только намекал на былые успехи, но не выпячивал их, дабы не давить авторитетом и не порождать подпевал. Некоторые пытались оперировать в своих спорах убийственными аргументами, мол, это Илья Михайлович сказал. Однако известный литератор всегда подчеркивал, что цитирует только классиков. Он был тактичен и умел держать дистанцию, Читать далее...

Я привык смотреть на нее по утрам, когда моя красавица чистит перышки. О, она умеет это делать. Причем так, что наблюдая за этим таинством одно удовольствие. Почему? Утверждать не берусь. За годы, проведенные вместе, у людей стираются границы любви и дружбы. Некогда таинственная любовница становится близким другом, который именно тебе доверяет свои женские секреты. Это дорогого стоит, ведь и близкой подруге не все можно рассказать о своих слабостях.

Нет, не стану утверждать, что и мне она доверяет абсолютно все свои тайны. Иначе бы она не была женщиной. Иногда кажется, что она и себе не признается в чем-то, оставляя это на потом. Когда придет время. Оно безжалостно, и это вечная тема ее рассуждений. Словно невзначай, она подтрунивает и надо мной, замечая, что и я не выгляжу, как много лет назад. Хотя у меня, конечно, такой войны с этой коварной дамой по имени Время, нет. Мне проще. И моя красавица иногда с нескрываемой завистью упрекает в том.
У нас, словно давняя игра с распределением ролей. Она говорит, я помалкиваю. Ей нужен слушатель, а не собеседник. Впрочем, красавица делает это с таким шармом и артистизмом, что спектакль не надоедает. Соблазнительные пеньюары, лукавый взгляд из-под ресниц, изящные холеные руки с длинными пальцами и умопомрачительная грудь. Прелестница не зря ей гордится. Сколько лет прошло, а она свежа и волнующе привлекательна. Знаю, что многим мужикам хотелось бы увидеть большее, но красотка знает толк в кокетстве. Только мне дано разглядывать ее по утрам, когда она прихорашивается, проверяя на мне свои излюбленные приемы. Она игриво улыбается, но в глазах сверкает строгое предупреждение. Руками не трогать.

Умница может дать фору многим косметологам, зная в тонкостях свойства тысячи всяких флакончиков, баночек, тюбиков и еще каких-то изящных предметов, о которых мужчины редко задумываются. Я просто смотрю на нее и наслаждаюсь ежедневным забавным действом. А она, не глядя, безошибочно находит нужный предмет из огромного арсенала и пускает его в бой. Не со мной, со временем. При этом красавица четко знает, что и с кем она сделает. М-да, те, кто не видит этого, далеки от понимания женщины, ее неусыпной заботы о своем оружии. Красавица каждый день оттачивает его, не зная пощады к себе. О жертвах и говорить не приходится. Врут те, кто говорит о невидимом или тайном оружии женщины. Более явного и эффективного сверкающего меча в умелых руках и представить нельзя. Только это великого труда стоит. Я свидетель.

Убегая утром, она кокетливо оставит шикарный след на моей щеке от поцелуя накрашенных губ. Чуть склонив свою прелестную головку набок, лукаво посмотрит на меня и погрозит пальчиком:
- Никому не говори, - и ее легкие шаги затихнут в коридоре.

Конечно, не все пути моей красавицы усыпаны лепестками роз. Бывают и шипы. Я замечаю это, сразу, едва захлопнется за ней входная дверь квартиры. Не глядя на меня, она проскользнет в ванную. Там долго будет шуметь вода, заглушая все звуки, которые мог бы услышать посторонний. Потом она наденет что-то из своего любимого гардероба и грациозно сядет в кресло напротив. И это уже пантера. Ее взгляд снисходительно скользнет по мне, словно проверяя. Ну, как? Я еще в силе? Что тут скажешь, сильная женщина. Никакие невзгоды не оставляют следа на ее красивом лице. Пусть оно уже не выглядит юным, нераспустившимся бутоном. Это прекрасный благоухающий цветок. Представляю, сколько пчел и жуков постоянно вьются над ней, чтобы собрать пыльцу или выпить до дна нектар. Она умеет за себя постоять.

В трудные дни она не прячется, не уходит в себя, натянув старый домашний халат. Нет. Красавица отыщет в своих закромах что-то изысканное, наденет украшения и зажжет свечи. Длинная тонкая сигарета поможет ей укрыться за дымчатой завесой ментола, откуда будет поблескивать взгляд. Внимательный цепкий взгляд хищницы. В нем видны огоньки свечей и какие-то всполохи, от которых любому станет не по себе. Она принесет старинную шкатулку и достанет из нее карты, потрепанные книги, хрустальный шар, какие-то камушки и скляночки с настоями. Потом над огоньком свечи будет потрескивать сухая трава, зазвучат странные слова на непонятном древнем языке, капли воска застынут причудливым зигзагом на бумаге, а от перстней на ее пальцах по потолку побегут разноцветные зайчики. Завораживающее зрелище. Что и кому она говорит непонятно, только от короткого взгляда с прищуром, брошенного куда-то вдаль, становится жаль того, кому все это предназначалось. Она настоящая женщина.

Иногда она просто гадает на своих больших картах со странными картинками. Беря меня в свидетели, заглядывает в будущее и говорит о прошлом, будто все это я знаю. Впрочем, это так убедительно, что трудно не согласиться. Самое интересное происходит в полнолунье, когда посреди ночи она открывает окно, и комната заполняется таинственным серебряным полумраком. Будь то зима или лето, дождь или снег, она обратиться к каким-то потусторонним силам и получит то, что хочет. Я свидетель.

Потом она все Читать далее...

Капля времени тает незримо
На границе веков и миров.
Эта жертва едва ощутима
Средь потерянных двойников.

Канут в Лету чужие обиды,
Злая зависть и серая лень,
Но стоят, как в песках пирамиды,
Купола в золоченую звень.

Наши души хранят и поныне
Отголоски забытых молитв.
Хватит капли в безмолвии синем,
Разбудить наших предков мотив.

С возрастом года, как опавшая листва – быстро опадают и куда-то незаметно исчезают. То ли осенний ветер суетится, то ли дворники стараются, но их и не замечаешь. А с годами уходит многое, вернее – лучшее. Оно остается только где-то в памяти, и живет там как-то самостоятельно, отдельно от тебя, и впускает только, когда поскулишь.
Говорят, это ностальгия.

Сначала она появляется в осеннее ненастье, когда впервые сознаешься себе в горькой потере. Невосполнимой. Безвозвратной. Это быстро проходит, потому, что еще веришь во что-то. Но она приходит снова, как зубная боль, от которой не скрыться. Особенно по ночам, когда в тишине так отчетливо молчание одиночества. Забывшись сном под утро, еще видишь счастливые сны и врешь себе, что ты сильнее. И, действительно, первые заморозки еще не зима, и можно смело пройтись по опустевшему парку и отыскать знакомую скамейку. Уютно устроившись на ней, пригреться на робком осеннем солнышке и вспоминать. Вспоминать…
Наверное, это ностальгия.

Слоняться по пустой квартире, ожидая, когда он вернется, и еще на что-то надеяться. Вспоминать, как когда-то он врывался такой взъерошенный и веселый. Легко подхватывал тебя на руки и, уткнувшись носом, смешно сопел в ухо, извиняясь за опоздание. У него вечно были дела. Но в том милом прошлом он мог бросить все и уйти с тобой гулять в парк. Тогда почему-то всегда была хорошая погода, а теперь, вот, дожди. И он возвращается домой усталый, едва что-то буркнув в прихожей. И от него иногда пахнет чужой женщиной, а ты плетешься на кухню, потому, что знаешь, лучше не начинать…
Ностальгия.

Теперь он все чаще закрывается в кабинете и подолгу сидит за своей дурацкой машинкой, она ему стала роднее тебя. Ты засыпаешь без него, а по ночам делаешь вид, что не слышишь, как он ложится и подолгу ворочается, так ничего и не сказав. Даже когда вы гуляете, он молчит, а ты чувствуешь, как он, уже не таясь, заглядывается на других. И все чаще обходит стороной знакомую скамейку в парке, чтобы не остановиться и не присесть. Там всегда теперь мокрый снег.
Он, как ностальгия.

Остались в прошлом веселые поездки на дачу с шумной компанией. Мы теперь вообще все реже ходим к кому-то в гости. Не то, чтобы он меня стыдился. Нет. Просто ему это не интересно. Он наивно полагает, что я думаю также, что мы вообще давно понимаем друг друга без слов. Даже когда мы выбираемся на дачу, он ведет себя также. Мы молчим по дороге, мы не общаемся в том старом доме, который еще хранит воспоминания о том далеком счастливом времени, когда мы позволяли себе быть совершенно беззаботными и озорными.
Теперь я знаю, что такое ностальгия.

Она постоянно со мной. Мы, как две подружки. И, наверное, очень похожи. Трудно жить с одиноким мужиком. Особенно, когда он принес тебя в дом щенком и кормил с руки. Терпеливо учил своему языку и подолгу разговаривал, заглядывая в глаза. Все куда-то пропало, как осенняя листва во дворе. И к этому трудно привыкнуть.
Ностальгия.

В пятницу не хочется идти на работу. Особенно, если это погожий сентябрьский день, и листва под ногами шуршит, словно уговаривая не торопиться. Особенно, если вспомнить, что клявшийся в любви мужчина обещал жениться, но вчера передумал. Хорошо, что сообщил за неделю до свадьбы, а не в ЗАГСе.
Последние пятьсот метров до редакции я плелась все медленнее и медленнее. Даже думать боялась, как меня там встретят. Можно было бы сослаться на болезнь, но клубок друзей в редакции достанет в любой точке мира. Лучше сразу. Я поставила себе задачу продержаться до вечера. Из принципа. В конце концов, я свободная женщина, а не брошенная. Там уже все знали, даже шеф.
- Не переживай, - он положил мне руку на плечико. – Иди в народ, он неисчерпаемый источник материала. В понедельник жду статью в номер.
Это была индульгенция. На остаток пятницы и выходные. Я гордо вырулила с автостоянки, затылком ощущая завистливые взгляды коллег. Впрочем, мысль о шопинге или бокале «Мартини» в тихом кафе восторга не вызывали. Хотелось только к морю, на пустынный пляж, чтобы галька поблескивала на солнце после набежавшей волны. В тоскливом настроении меня всегда тянет именно туда, потому, что с детства верю - на море не может быть плохо.
К морю мне было не добраться. Оставалась дача под Звенигородом. Время было раннее, и я надеялась выскочить из Москвы еще до вечернего автомобильного коллапса. Чтобы как-то успокоиться достала диски с цыганскими песнями. Они в моей машине вроде аптечки, помогают справиться с душевными переживаниями. Их у свободной женщины бывает немало.
По дороге попалась мне попутчица. Обычно я пассажиров не беру, да так мне стало жаль пожилую даму с сумками, что не устояла. Виктория Владимировна с таким восторгом слушала цыганские песни, что я не заметила, как выложила ей свою нелепую историю о несостоявшейся свадьбе. В ответ она поведала мне свою.
После войны ее родители получили квартиру в Ростове. В новом районе с однотипными домами. Виктория тогда училась на первом курсе университета. Однажды в июне родители уехали на выходные к родственникам, а Вика осталась дома. Готовилась к экзаменам.
- Представляешь, - оживленно рассказывала попутчица, - засиделась я за учебниками часов до двух ночи. Едва свет погасила и спать легла, как тут же заснула. Проснулась от того, что кто-то меня будит. Думала, родители вернулись. Приглядываюсь, а рядом парень какой-то. От страха онемела. Забилась в угол в ночнушке, ни жива, ни мертва. Только простынь на себя натянула. А этот, как ни в чем ни бывало, мои вещи в сумку собирает и меня поторапливает. Мол, одевайся быстрее. Когда он мою игрушку любимую в сумку кинул, меня такая обида взяла, что я заорала, что было сил.
- Воры? – попробовала угадать я.
- Я тоже так думала, - кивнула Виктория. – Особенно, когда на мой крик еще один в окно залез.
Только они мне рот заткнули чем-то и под белые руки – в окошко. Я вырываюсь, но они сильнее. Я давай царапаться. Они только посмеиваются. Первый вообще меня в плед обернул и на руки подхватил.
- Чеченцы? – попробовала угадать я.
- Я впотьмах и с перепугу ничего не понимала, - махнула рукой попутчица. – Только чувствую, первый тот вместе со мною на подоконник легко так запрыгнул и куда-то шагнул. А мы на четвертом этаже жили. Ну, думаю, вот и все. Разобьемся.
Виктория сделала паузу. То ли, чтобы произвести впечатление, то ли, вспоминая. Я даже от дороги оторвала взгляд, чтобы на нее посмотреть. А у нее ни капельки испуга на лице. Наоборот, улыбается. Потом неожиданно добавила.
- Тогда я впервые его обняла.
- Кого? – не поняла я.
- Лачо, - застенчиво отозвалась моя попутчица. – Испугалась высоты. Инстинктивно прижалась к нему, а он так ласково шепчет мне. «Не бойся, я тебя всю жизнь на руках носить буду».
- Этот самый вор? – я терялась в догадках.
- Он, родимый, - Вздохнула Виктория. – Напугал до смерти тогда, но слово свое сдержал.
Мы помолчали. Она – окунувшись в свои воспоминания, а я – пытаясь связать ее слова воедино.
- Оказывается, - продолжила свой рассказ попутчица, - к моему окну была приставлена лестница пожарной машины. Лачо так меня на руках до самой земли нес. Не покачнулся.
- Циркач, что ли? – недоумевала я.
- Да, - кивнула Виктория. – Их цирк приехал на гастроли в Ростов. Он увидел на улице красивую девушку и влюбился. Приходил к ней свататься, но родители о цыгане и слушать не хотели. Молодые договорились, что Лачо ее украдет. Она должна была сигнал подать – погасить лампу. Он с другом и пожарную машину угнал, и карету приготовил. Только, вот окном ошибся. Дом перепутал.
- А вы, что же?
- На земле попыталась вырваться, только меня, как мешок, через плечо – и в табор. Цыгане под Ростовом стояли и к свадьбе готовились. Невеста, как и положено, сопротивлялась. Все получилось натурально. Только в таборе меня распеленали и поняли, что ошиблись.
- Отпустили? – не удержалась я.
- Куда там! – улыбнулась Виктория. – Они ведь с утра уже праздновали. По традиции семья жениха Читать далее...

В столичном магазине «Библио Глобус» было многолюдно. Не потому, что вечер пятницы, а потому, что в большом зале проходила презентация нового романа известного писателя. Сергей Сергеевич Саблин, как всегда, блистал. Он был просто создан для подобных массовок. Только в роли лидера, конечно.
Шустрые корреспонденты разномастных изданий расположились около оператора одного из московских телеканалов. Его штатив с солидной камерой, как форштевень, выбивался из общей массы собравшихся. Впрочем, автор нисколько не уклонялся от форштевня, способного подмять любого, только не Саблина. Напротив, он играючи отвечал на каверзные вопросы, улыбаясь прямо в объектив. Вечер вела Галина Викторовна. Искусствовед в прошлом, теперь возглавляла отдел маркетинга в книжной империи. Она задавала неожиданные вопросы, а Сергей Сергеич быстро отвечал. С юмором и сознанием дела. Мало кто знал, что сценарий этой встречи и все вопросы Саблин сам написал неделю назад. Что говорить, шоу удалось.
Постоянная интрига, сопровождавшая творчество Саблина, была связана с его соавтором. Сергей Сергеич всегда посвящал свои романы некой Н.Н., давая понять, что без нее книга никогда бы не состоялась. Ее тень всегда мелькала и в романах. Читатель узнавал Н.Н в образе загадочной дамы, промелькнувшей в каком-нибудь незначительном эпизоде, который в финале оказывался определяющим. Таким был стиль авторов. Однако Сергея Сергеича знали все, а, вот, Н.Н. удавалось оставаться инкогнито. Кто придумал этот тандем и как он работал, хотели узнать многие.
Едва закончилось традиционное обсуждение книги с автором, микрофон перешел к зрителям, и началась атака.
- Сергей Сергеич, кто вам пишет книги?
- Господин Саблин, вы эксплуатируете литературных рабов?
- Признайтесь, кто такая Н.Н.?
Автор очаровательно улыбался, прощая шалости невоспитанным и дерзким. Это их хлеб, в конце концов, но он не мальчик для битья.
- Коллеги, я не могу вам сказать, как я пишу – в халате или залезаю в ванную, как великий Дюма. Это секрет. Профессиональный.
- Но почему? – хором возражала публика.
- Если я вам его открою, - улыбался Саблин, - вы будете писать так же.
Шум одобряющих возгласов пронесся по залу, но это было только начало.
- Назовите хоть имя. Это Надежда?
- Наталья?
- Нина?
- Нора? – неожиданно для всех томно спросила Галина Викторовна.
- Друзья мои, - Сергей Сергеич смело приблизился к объективу камеры так, чтобы телезрители смогли заглянуть в его глаза, - кто-нибудь из вас мог бы публично назвать имя любимой, зная, что это ей навредит?
В зале воцарилась уважительная тишина. Впрочем, ненадолго.
- Н.Н. - публичный политик?
- Так у вас роман с замужней женщиной?
Посыпались вопросы, которые Сергей Сергеич тут же парировал:
- Наш роман вы держите в руках, дорогие мои. Могу подписать его любому желающему.
В этом был весь Саблин. Романтик, интригующий собеседник и успешный автор. За это его любили издатели и читатели, ненавидели собратья по перу и ревновали бизнесмены, в поте лица добывавшие свой хлеб. Виданное ли дело, какая-то Н.Н. пишет проходимцу книги, а он красуется перед публикой.

В небольшом кафе при магазине разгоряченные члены всевозможных литературных клубов еще выясняли, кто тут гений, когда Саблин тихонько простился с Галиной Викторовной, поблагодарив ее за отличный вечер. Он торопился остаться наедине со своей Н.Н., молчаливо дожидавшейся своего известного писателя.
- Ты опять целовал Галине руку? – с нескрываемой иронией спросила Н.Н.
- У нас чисто деловые отношения, ты же знаешь, - прошептал он, чуть наклонившись. – И потом она никудышный автор, хотя и пытается иногда писать.
- Это ты зря, - Н.Н. едва заметно отстранилась от него, хотя вечер был прохладный, - женщины не прощают оскорблений. Даже если их нанесли не им лично. Они все помнят.
- Учту, - примирительно промурлыкал Саблин. – Поедем на дачу, так хочется побыть вдвоем.
- Ты опять поставил машину около ювелирного? - она всегда прощала этого баловня судьбы.
- Представь себе. Бриллианты не покупаю, но пользуюсь стоянкой для важных персон. Всякий раз я подписываю директору магазина десяток новых книг для его клиентов, и он мне все позволяет.
- Становишься бизнесменом? – ирония сквозила в ее тихом голосе.
- Москва всегда была торговым городом. Купцы тут строят дома и магазины, торгуют мануфактурой и машинами. Иногда – книгами.
- Когда ты пялишься на очередную девицу, - прервала его Н.Н., - то всегда перескакиваешь на купцов. Неужели женщины ассоциируются с товаром?
- Прости, отвлекся, - виновато пробубнил Сергей Сергеич. – А как ты заметила, ведь и не смотрела в ту сторону?
- Я тебя слишком хорошо знаю, дорогой. Тебя выдают интонации. Дыхание.
- О, это можно будет использовать, - тут же подхватил Саблин. – Вот послушай. При встрече с красивой женщиной он задерживал дыхание. А?
Они замолчали, одновременно вспомнив, как лет пять назад Сергей увлекся такой вот штучкой. На ощупь у нее были изящные Читать далее...

Блуждая коридорами всевластья,
Россия заплутала средь веков.
Не отыскав народного согласья,
Бредет впотьмах под бряцанье оков.

Костры моих предков видней в темноте,
Там берег и речка, где время застыло,
И лес вдоль долины уснул в тишине,
И звезды над ними довлеют уныло.

Дожди и метели не гонят ветра,
Сюда даже снам все тропинки закрыты,
Здесь пламя костров согревало вчера,
И стерся в веках след в траве от копыта.

Бессмертные души сидят вкруг костров,
Кто в Велеса верил, в Христа, кто Перуна.
Кого-то слепило сиянье крестов,
Но многие чтили славянские руны.

Растаял незаметно летний зной,
Но дождь еще не застучал по лужам,
И листья вдоль унылой мостовой
Не гонит тот, чей голос так простужен.

Еще рассвет не прячется в туман,
Ленивый полдень млеет на поляне.
И на растущий вдоль стогов бурьян
Рукой махнули местные селяне.

В преддверии ненастной череды
Так дремлется в предчувствии исхода,
Что зноя вездесущего черты
Хранят леса до будущего года.

Александр Асмолов «Шкатулка императора»
роман из цикла «Ушебти»
Москва:«Спорт и Культура – 2000», 2012. – 405 стр.
ISВN 978-5-91775-088-0

Перед самым рассветом, когда темнота сгущалась, поглощая все вокруг, и даже звуки; когда все останавливалось, словно вода в вымерзшем до дна ручейке, и даже время; когда тишина убаюкивала саму жизнь, и даже ночь засыпала, как младенец на руках матери, из далекого прошлого появлялось существо по имени Память.
Оно не было ни девочкой, ни мальчиком, у него не было семьи, оно жило само по себе. Оно было хранителем. Всякая душа, уходящая в мир иной, должна была передать Памяти все, что накопило за свою жизнь здесь. Конечно, это не касалось каких-то вещей, за которые смертные бьются друг с другом те недолгие годы, что были начертаны судьба. Оно вбирало их воспоминания и хранило в себе. Вечно. И прекрасные, и мерзкие, и даже ничтожные. Так задумал Создатель. Память принадлежала только этому миру и всегда с тоской взирала на души умерших, легко пересекавших грань миров.
Память не терпела суеты и появлялась совсем ненадолго, в то странное мгновение между днем и ночью, словно между жизнью и смертью, чтобы вдохнуть в себя воспоминания покидающих сей бренный мир. Память возникала у корней старого дуба, который и сам не знал, как давно он стоит в том лесу. Они были чем-то похожи. Никто никогда не видел Память, а она все и обо всех помнила. И это ни начиналось, и ни продолжалось, так было всегда. Поэтому никто не мог заметить, что Память становится все задумчивее и грустнее.
Собирая чужие воспоминания, Память всякий раз спрашивало себя - ну, отчего так переменились люди. Куда исчезли их благородство и доброта, почему они забыли, что такое честь и совесть, и даже любовь. Неужели ее забирают с собой? Память никак не могла этого понять, потому что раньше любовь была главным в жизни каждого, а без чести человек не мог жить. Теперь все иначе. Тяжела ноша Памяти, а становится просто невыносимой, но отказаться никак нельзя. Память должна появиться перед рассветом, чтобы принять все, что оставят ей души, уходящие в мир иной.
Память знала, что нельзя просто так стать счастливым или добрым, благородным или честным. Таковым можно только родиться. А потом всю жизнь беречь этот дар, как бы ни было тяжело. Но ведь и прежде у смертных были испытания, нечета нынешним. С некоторыми последними воспоминаниями, и сравнивать нечего. Ужели растеряли все, и не родит земля боле доброту и любовь? Жаль.
Задумалась Память, подперев кулачком отяжелевшую от таких раздумий голову. И даже время не решилось шелохнуться, чтобы не побеспокоить. Замер весь грешный мир в темноте... Хотя, нет. Вон, чьи-то воспоминания хранят и любовь. Пусть безответную, но самую настоящую. Память вздохнула и улыбнулась - будет, что вспомнить.

С возрастом года, как опавшая листва – быстро опадают и куда-то незаметно исчезают. То ли осенний ветер суетится, то ли дворники стараются, но их и не замечаешь. А с годами уходит многое, вернее – лучшее. Оно остается только где-то в памяти, и живет там как-то самостоятельно, отдельно от тебя, и впускает только, когда поскулишь.
Говорят, это ностальгия.
Сначала она появляется в осеннее ненастье, когда впервые сознаешься себе в горькой потере. Невосполнимой. Безвозвратной. Это быстро проходит, потому, что еще веришь во что-то. Но она приходит снова, как зубная боль, от которой не скрыться. Особенно по ночам, когда в тишине так отчетливо молчание одиночества. Забывшись сном под утро, еще видишь счастливые сны и врешь себе, что ты сильнее. И, действительно, первые заморозки еще не зима, и можно смело пройтись по опустевшему парку и отыскать знакомую скамейку. Уютно устроившись на ней, пригреться на робком осеннем солнышке и вспоминать. Вспоминать…
Наверное, это ностальгия.
Слоняться по пустой квартире, ожидая, когда он вернется, и еще на что-то надеяться. Вспоминать, как когда-то он врывался такой взъерошенный и веселый. Легко подхватывал тебя на руки и, уткнувшись носом, смешно сопел в ухо, извиняясь за опоздание. У него вечно были дела. Но в том милом прошлом он мог бросить все и уйти с тобой гулять в парк. Тогда почему-то всегда была хорошая погода, а теперь, вот, дожди. И он возвращается домой усталый, едва что-то буркнув в прихожей. И от него иногда пахнет чужой женщиной, а ты плетешься на кухню, потому, что знаешь, лучше не начинать…
Ностальгия.
Теперь он все чаще закрывается в кабинете и подолгу сидит за своей дурацкой машинкой, она ему стала роднее тебя. Ты засыпаешь без него, а по ночам делаешь вид, что не слышишь, как он ложится и подолгу ворочается, так ничего и не сказав. Даже когда вы гуляете, он молчит, а ты чувствуешь, как он, уже не таясь, заглядывается на других. И все чаще обходит стороной знакомую скамейку в парке, чтобы не остановиться и не присесть. Там всегда теперь мокрый снег.
Он, как ностальгия.
Остались в прошлом веселые поездки на дачу с шумной компанией. Мы теперь вообще все реже ходим к кому-то в гости. Не то, чтобы он меня стыдился. Нет. Просто ему это не интересно. Он наивно полагает, что я думаю также, что мы вообще давно понимаем друг друга без слов. Даже когда мы выбираемся на дачу, он ведет себя также. Мы молчим по дороге, мы не общаемся в том старом доме, который еще хранит воспоминания о том далеком счастливом времени, когда мы позволяли себе быть совершенно беззаботными и озорными.
Теперь я знаю, что такое ностальгия.
Она постоянно со мной. Мы, как две подружки. И, наверное, очень похожи. Трудно жить с одиноким мужиком. Особенно, когда он принес тебя в дом щенком и кормил с руки. Терпеливо учил своему языку и подолгу разговаривал, заглядывая в глаза. Все куда-то пропало, как осенняя листва во дворе. И к этому трудно привыкнуть.
Ностальгия.

Как сладко лгут красивые глаза,
Слегка прикрыв вуалью страсти
Желанье безграничной власти,
Покорность и смиренье показав.

Когда придет воздействия черед,
Ресницы вздрогнут удивленно,
То, вдруг, сомкнуться обреченно,
То вскинутся... И это так влечет.

Украдкой приникает в душу взгляд,
Пугливый, робкий, беззащитный.
Его желанья очевидны,
Но я сдаюсь и обмануться рад.

Без него не обойдется
Ни омлет, ни эскимо,
Да и сливок не найдется,
Но сбежит оно само.
Любят кошки и котята,
И девчата, и ребята,
Даже ежик будет рад.
Но пойдет за ним не в сад.
В пачках, банках и бутылках
Ты найдешь его везде,
Да не спрячешь в решете,
Только в мисках или крынках.
Угадать его легко,
Если любишь молоко.
***

Они похожи друг на друга,
И любят в дырочки нырять.
Послужат верно, если туго
Их бантиками завязать.
Но как сложна эта наука,
Их приручать такая скука.
А вот, щенок, наоборот,
Увидит, тут же их жует.
Бывает, что один порвется.
Не нужен без него второй,
И оба выбросят порой,
Лишь вместе им легко живется.
Ты знаешь, это не вьюнки,
Они обычные шнурки.
***

Мягкий, белый и пушистый,
На котенка не похож.
До весны он очень чистый
Но в тепле не сбережешь.

Незримо время на Востоке,
Хиджаб не выдаст тайну лет,
И на лице морщинок след
Под паранджой молчит о сроке.

Лишь змейка темных вен под кожей
И тонких пальцев смуглый цвет,
Да старый шрам, как амулет,
Понять судьбу ее поможет.

В конце семидесятых союзное Министерство культуры возглавлял Демичев. Преемник Фурцевой взялся за дело с большим рвением, дабы линия всемогущей партии правильно воплощалась в жизнь служителями искусства. Без его подписи ни одна скульптура не могла быть отлита в бронзе. Страну заполонили мужественные изображения Генсека, членов политбюро и юбилейные бюсты ударников коммунистического труда.
В то же время на южной окраине умиравшей империи маялся выпускник Одесского института искусств имени Грекова. Он не вписывался в жесткие рамки, установленные направляющей силой победившего социализма. Мятежный дух молодого скульптора стремился к Творчеству, а не выполнению соц.заказа. Ночи напролет его пальцы терзали глину в поисках новых форм, воплощая отнюдь не генеральную линию, тиражируемую в миллионах экземпляров партийной литературы. Итогом изысканий непризнанного мастера был чай с черствым хлебом в обществе невостребованных скульптур. Однако, природа одарила его не только способностью видеть и творить прекрасное, но и завидным упорством в достижении задуманного.
Неизвестно, как долго продолжалась бы борьба с окружающим миром, если бы не случай. В рамках развития культурных связей СССР и Румынии, руководители соответствующих ведомств решили обменяться памятниками великих поэтов своих стран, известных за рубежом. Согласовали установить скульптуру Михая Эминеску в Одессе и Александра Пушкина в Бухаресте. Единственным условием, выдвинутым послом Румынии в отборе автора будущей пушкинской скульптуры была национальность. Уважаемый посол был убежден, что никто кроме румына не сможет изобразить гения русской словесности в доступной для соотечественников форме. Разосланный во все республиканские Министерства культуры циркуляр, дал четкие указания по розыску автора, имеющего румынские корни в родословной. И он был найден.
В полуподвальное помещение, где располагалась убогая студия мятежного выпускника "грековки" нагрянула высокая комиссия. А там, как на грех, избранник с румынскими корнями ваял обнаженную натуру. Благо, средств на оплату модели он не имел, а все кредиты доверия к известным ему особам женского пола давно иссякли. В студии автор был один, и это спасло его репутацию. Комиссия не стала утруждать себя расшифровкой новых форм и осознанием новых идей, заложенных в разнообразных мыслях скульптора, застывших во всевозможных позах небольшой студии. Резюме было коротким. Годен.
Прототип будущей скульптуры Александра Сергеевича был готов за пару недель. Поскольку никто из членов высокой комиссии не представлял себе, как должен выглядеть Пушкин в воображении румын, с высказываниями поостереглись, и решили направить скульптуру на строгий суд самого Демичева. Подальше от греха. Благо мятежный автор роста был небогатырского, и скульптура была такой же комплекции, постановили отправить их обоих поездом в столицу. А чтобы никто не углядел происков воинствующего империализма в облике новоиспеченного "румына", указали укутать прототип поэта в холщевину для безопасной транспортировки. Открывать личико в пути строго настрого запретили, и, на всякий случай, снабдили автора индульгенцией, предписывающей всем государевым людям исполнять сии требования.
Обалдевший от свалившейся удачи и нагрянувшей ответственности, мятежный выпускник "грековки" купил на казенные средства два билета в купе. Себе и "мумии" в холщевине. Ради укрепления культурных связей среди стран соц.лагеря Министерство не поскупились, и путешествие обещало быть приятным. Однако, инструктор культурного ведомства, сопровождавший сладкую парочку на железнодорожный вокзал в Одессе, дал указания проводнику элитного вагона быть бдительным. И тот взял под козырек.
Дабы автор с румынскими корнями не стал заводить дружбу с кем ни попадя и болтать в дороге бог знает о чем, ему в купе доставлялось все что могла бы пожелать творческая душа. Люди искусства, как дети, все на ладони. Буфетчица, направляемая умелой рукой проводника, в первую очередь обслуживала особого пассажира, поскольку в купе с тем номером обычные смертные не ездили. Вкатив свою "тачанку", уставленную всевозможными деликатесами под общим названием Дефицит, к "румынам", она обомлела. На одном диванчике сидел одичалого вида автор, на другом лежала "мумия" с вытянутой вверх рукой. Поскольку угадать выражение лица под "паранджой" было сложно, она сконцентрировалась на жесте, в котором усмотрела естественный порыв любого здорового мужчины в дороге. Плеснуть. Выставив на столик у окна бутылки с красочными этикетками и кое что к ним из закуски, буфетчица молча удалилась.
Не зря опытный проводник провел подготовительную работу с пассажирами элитного вагона, никто из них не решился разделить с автором нежданно рухнувшее к его ногам изобилие. Впрочем, люди искусства отличаются от простых смертных необузданной фантазией и даже способностью общаться с потусторонними мирами, где они и черпают вдохновение. Вспомнив о своих румынских корнях, автор нашел собеседников на весь путь до белокаменной. Он даже не Читать далее...

Под вечер кофе с миндалем
И дробный перестук фламенко
Вернут в тот мир, где мы вдвоем,
И горечь сладкого оттенка.
Где полумрак полутонов
Во взгляде откровенный вызов
И обнаженность без стриптиза
Души, лишенной всех оков.
Восточной неги жаркий шепот
И Запада холодный опыт
Переплелись в твоих словах
И тают дымом на губах.
Горчит миндаль воспоминаний,
Но слаще не было признаний.