[700x338]

P.S. - Флюид — в спиритизме: «психический ток», излучаемый человеком, источник преобразования развития жизненного начала.

https://www.youtube.com/watch?v=ZV5iv0RLn4E

[700x521]

https://www.youtube.com/watch?v=xxaOItEmu3U

«Lucy in the Sky with Diamonds» (рус. Люси в небесах с алмазами) — песня из альбома The Beatles Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band (1967) в исполнении Джона Леннона.

Текст песни носит сюрреалистический оттенок, а первые буквы существительных в названии образуют аббревиатуру LSD, которая в прессе 1960-х ассоциировалась с одноимённым наркотиком[1]. На написание песни Леннона вдохновила картинка его сына Джулиана, на которой была изображена его одноклассница Люси. Джулиан так и описал картинку — «Люси на небесах в алмазах».

В 1974 году Леннон и Элтон Джон записали новую версию песни с вокалом Элтона Джона и гитарным сопровождением Джона Леннона. В январе 1975 года эта перепевка возглавила Billboard Hot 100.

Именем Люси был назван обнаруженный в конце 1974 года экземпляр австралопитека афарского — Люси.

28 сентября 2009 года в Великобритании в возрасте 46 лет скончалась Люси О’Доннелл, вдохновившая The Beatles на знаменитую песню[2].

https://ru.wikipedia.org/wiki/Lucy_in_the_Sky_with_Diamonds

[700x465]

Час души
1

В глубокий час души и ночи,
Нечислящийся на часах,
Я отроку взглянула в очи,
Нечислящиеся в ночах

Ничьих еще, двойной запрудой
— Без памяти и по края! —
Покоящиеся…
Отсюда
Жизнь начинается твоя.

Седеющей волчицы римской
Взгляд, в выкормыше зрящей — Рим!
Сновидящее материнство
Скалы… Нет имени моим

Потерянностям… Все покровы
Сняв — выросшая из потерь! —
Так некогда над тростниковой
Корзиною клонилась дщерь

Египетская…

14 июля 1923

2

В глубокий час души,
В глубокий — ночи…
(Гигантский шаг души,
Души в нчи)

В тот час, душа, верши
Миры, где хочешь
Царить — чертог души,
Душа, верши.

Ржавь губы, пороши
Ресницы — снегом.
(Атлантский вздох души,
Души — в ночи…)

В тот час, душа, мрачи
Глаза, где Вегой
Взойдешь… Сладчайший плод
Душа, горчи.

Горчи и омрачай:
Расти: верши.

8 августа 1923

3

Есть час Души, как час Луны,
Совы — час, мглы — час, тьмы —
Час… Час Души — как час струны
Давидовой сквозь сны

Сауловы… В тот час дрожи,
Тщета, румяна смой!
Есть час Души, как час грозы,
Дитя, и час сей — мой.

Час сокровеннейших низов
Грудных. — Плотины спуск!
Все вещи сорвались с пазов,
Все сокровенья — с уст!

С глаз — все завесы! Все следы —
Вспять! На линейках — нот —
Нет! Час Души, как час Беды,
Дитя, и час сей — бьет.

Беда моя! — так будешь звать.
Так, лекарским ножом
Истерзанные, дети — мать
Корят: «Зачем живем?»

А та, ладонями свежа
Горячку: «Надо. — Ляг».
Да, час Души, как час ножа,
Дитя, и нож сей — благ.

14 августа 1923

[700x539]

Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло.
Только этого мало.

Всё, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло,
Только этого мало.

Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало,
Всё горело светло,
Только этого мало.

Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала,
Мне и вправду везло.
Только этого мало.

Листьев не обожгло,
Веток не обломало...
День промыт, как стекло,
Только этого мало.

[700x534]

Еще до рожденья, к нам в нежное ухо
Нисходит с лазурного неба эфир, -
Оттуда имеем сокровище слуха,
И с детства до смерти мы слушаем мир.

Еще до рожденья, от Солнца нисходит
Утонченный луч в сокровенный зрачок, -
И ищет наш глаз, и часами находит,
Небесное в буквах всех временных строк.

Еще до рожденья, взлелеяны светом
И мглами и снами различнейших лун, -
Мы стройно проходим по разным планетам,
И в звездные ночи здесь разум наш юн.

Земные, небесны мы в сказочной мере.
Но помнишь лишь редко тот виденный сон, -
Еще до рожденья, еще на Венере,
В тебя я, о, сердце, был звездно влюблен.

[700x534]

Вейте, вайи! Флейты, пойте! Стройте, лиры! Бубен, бей!
Быстрый танец, вдоль по лугу белый вихрь одежд развей!
Зарный бог несётся к югу в стаях белых лебедей.

Ржут грифоны, клекчут птицы, блещут спицы колесниц,
Плещут воды, вторят долы звонким криком вешних птиц,
В дальних тучах быстро бьются крылья огненных зарниц.

Устья рек, святые рощи, гребни скал и темя гор
Оглашает ликованьем всех зверей великий хор —
И луга, и лес, и пашни, гулкий брег и синь-простор.

У сокрытых вод Дельфузы славят музы бога сил;
Вещих снов слепые узы бременят сердца Сивилл;
Всходят зели; встали травы из утроб земных могил.

Ты — целитель! Ты — даятель! Отвратитель тусклых бед!
Гневный мститель! Насылатель чёрных язв и знойных лет!
Лёгких Ор святые хоры ты уводишь, Кифаред!

Движешь камни, движешь сферы строем лиры золотой!
Порождённый в лоне Геи Геры ревностью глухой,
Гад Пифон у врат пещеры поражён твоей стрелой.

Листьем дуба, тёмным лавром обвивайте алтари,
В белом блеске ярых полдней, пламя алое, гори!
Златокудрый, огнеликий, сребролукий бог зари!

Ликодатель, возвестивший каждой твари: «Ты еси!»
Зорю духа, пламя лика в нас, Ликей, — не угаси!
Севы звёзд на влажной ниве в стройный колос всколоси!

Вейте, вайи! Флейты, пойте! Стройте, лиры! Бубен, бей!
Быстрый танец, вдоль по лугу белый вихрь одежд развей!
Зарный бог несётся к югу в стаях белых лебедей!

[700x534]

Луна в цыганскую кузню
вплыла жасмином воланов.
И сморит, смотрит ребёнок.
И глаз не сводит, отпрянув.
Луна закинула руки
и дразнит ветер полночный
своей оловянной грудью,
бесстыдной и непорочной.
- Луна, луна моя, скройся!
Если вернутся цыгане,
возьмут они твоё сердце
и серебра начеканят.
- Не бойся, мальчик, не бойся,
взгляни, хорош ли мой танец!
Когда вернутся цыгане,
ты будешь спать и не встанешь.
- Луна, луна моя, скройся!
Мне конь почудился дальний.
- Не трогай, мальчик, не трогай
моей прохлады крахмальной!

Спешит запоздалый всадник
и бьёт в барабан округи.
На ледяной наковальне
сложены детские руки.

Прикрыв печальные веки
и глядя в глубь окоёма,
бредут оливковой рощей
цыгане - бронза и дрёма.

Где-то сова зарыдала -
так безутешно и тонко!
За ручку в тёмное небо
луна уводит ребёнка.

Вскрикнули в кузне цыгане,
замерло эхо в горниле...
А ветры пели и пели.
А ветры след хоронили.

Перевод А. Гелескула

[700x584]

https://www.youtube.com/watch?v=Nsgjk6kSmUk

[700x524]

Август - астры,
Август - звезды,
Август - грозди
Винограда и рябины
Ржавой - август!

Полновесным, благосклонным
Яблоком своим имперским,
Как дитя, играешь, август.
Как ладонью, гладишь сердце
Именем своим имперским:
Август!- Сердце!

Месяц поздних поцелуев,
Поздних роз и молний поздних!
Ливней звездных -
Август!- Месяц
Ливней звездных!

[700x325]

Небо запуталось звездными крыльями
В чаще ветвей. Как колонны стволы.
Падают, вьются, ложатся с усильями
По лесу полосы света и мглы.

Чу! по оврагам лесным – буераками
Рвется охота... и топот и звон.
Ночью по лесу, гонимый собаками,
Мчится влюбленный Олень-Актеон.

Ходит туман над росистой поляною.
Слабо мерцает далекий ледник.
К красной сосне, словно чернью затканою,
Кто-то горячей щекою приник.

Грустная девочка – бледная, страстная.
Складки туники... струи серебра...
Это ли ночи богиня прекрасная —
Гордого Феба сестра?

Топот охоты умолк в отдалении.
Воют собаки, голодны и злы.
Гордость... и жажда любви... и томление...
По лесу полосы света и мглы.

Париж, 1902
Allee d'Observatoire

[700x518]

Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.

Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.

Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.

Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.

Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.

И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.

С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.

В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.

Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом:

«Прощай, лазурь преображенская
И золото второго Спаса
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.

Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я — поле твоего сражения.

Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».

1953

[700x325]

[700x399]

А. Г. Найману

Однажды этот южный городок
был местом моего свиданья с другом;
мы оба были молоды и встречу
назначили друг другу на молу,
сооруженном в древности; из книг
мы знали о его существованьи.
Немало волн разбилось с той поры.
Мой друг на суше захлебнулся мелкой,
но горькой ложью собственной; а я
пустился в странствия.
И вот я снова
стою здесь нынче вечером. Никто
меня не встретил. Да и самому
мне некому сказать уже: приди
туда-то и тогда-то.
Вопли чаек.
Плеск разбивающихся волн.
Маяк, чья башня привлекает взор
скорей фотографа, чем морехода.
На древнем камне я стою один,
печаль моя не оскверняет древность -
усугубляет. Видимо, земля
воистину кругла, раз ты приходишь
туда, где нету ничего, помимо
воспоминаний.

1968, Ялта

[700x578]

О, фиолетовые грозы,
Вы – тень алмазной белизны!
Две аметистовые Розы
Сияют с горней вышины.

Дымится кровь огнем багровым,
Рубины рдеют винных лоз,
Но я молюсь лучам лиловым,
Пронзившим сердце вечных Роз.

И я склоняюсь на ступени,
К лиловым пятнам темных плит,
Дождем фиалок и сирени
Во тьме сияющей облит.

И храма древние колонны
Горят фиалковым огнем.
Как аметист, глаза бессонны
И сожжены лиловым днем.

[700x488]

Я в коридоре дней сомкнутых,
Где даже небо тяжкий гнет,
Смотрю в века, живу в минутах,
Но жду Субботы из Суббот;

Конца тревогам и удачам,
Слепым блужданиям души…
О день, когда я буду зрячим
И странно знающим, спеши!

Я душу обрету иную,
Все, что дразнило, уловя.
Благословлю я золотую
Дорогу к солнцу от червя.

И тот, кто шел со мною рядом
В громах и кроткой тишине, —
Кто был жесток к моим усладам
И ясно милостив к вине;

Учил молчать, учил бороться,
Всей древней мудрости земли, —
Положит посох, обернется
И скажет просто: «мы пришли».

1911

[700x488]

И тополя уходят,
но след их озёрный светел.

И тополя уходят,
но нам оставляют ветер.

И ветер умолкнет ночью,
обряженный чёрным крепом.

Но ветер оставит эхо,
плывущее вниз по рекам.

А мир светляков нахлынет -
и прошлое в нём потонет.

И крохотное сердечко
раскроется на ладони.

Перевод А. Гелескула

[700x421]

Август.
Персики и цукаты
и в медовой росе покос.
Входит солнце в янтарь заката,
словно косточка в абрикос.

И смеётся тайком початок
смехом жёлтым, как летний зной.

Снова август.
И детям сладок
смуглый хлеб со спелой луной.

Перевод А.Гелескула

[700x333]

Сегодня чувствую в сердце
неясную дрожь созвездий,
но глохнут в душе тумана
моя тропинка и песня.
Свет мои крылья ломает,
и боль печали и знанья
в чистом источнике мысли
полощет воспоминанья.

Все розы сегодня белы,
как горе моё, как возмездье,
а если они не белы,
то снег их выбелил вместе.
Прежде как радуга были.
А снег идёт над душою.
Снежинки души - поцелуи
и целые сцены порою;
они во тьме, но сияют
для того, кто несёт их с собою.

На розах снежинки растают,
но снег души остаётся,
и в лапах бегущих лет
он саваном обернется.

Тает ли этот снег,
когда смерть нас с тобой уносит?
Или будет и снег другой
и другие - лучшие - розы?
Узнаем ли мир и покой
согласно ученью Христову?
Или навек невозможно
решенье вопроса такого?

А если любовь - лишь обман?
Кто влагает в нас жизни дыханье,
если только сумерек тень
нам даёт настоящее знанье.
Добра - его, может быть, нет, -
и Зла - оно рядом и ранит.

Если надежда погаснет
и начнётся непониманье,
то какой же факел на свете
осветит земные блужданья?

Если вымысел - синева,
что станет с невинностью, с чудом?
Что с сердцем, что с сердцем станет,
если стрел у любви не будет?

Если смерть - это только смерть,
что станет с поэтом бездомным
и с вещами, которые спят
оттого, что никто их не вспомнит?
О солнце, солнце надежд!
Воды прозрачность и ясность!
Сердца детей! Новолунье!
Души камней безгласных!
Сегодня чувствую в сердце
неясную дрожь созвездий,
сегодня все розы белы,
как горе моё, как возмездье.

Перевод О. Савича

[700x511]

Мои черты замрут осиротело
на мху сыром, не знающем о зное.
Меркурий ночи, зеркало сквозное,
чья пустота от слов не запотела.

Ручьём и хмелем было это тело,
теперь навек оставленное мною,
оно отныне станет тишиною
бесслёзной, тишиною без предела.

Но даже привкус пламени былого
сменив на лепет голубиной стыни
и горький дрок, темнеющий сурово,

я опрокину прежние святыни,
и веткой в небе закачаюсь снова,
и разольюсь печалью в георгине.

[700x578]

Ракета села. Из нее важно вышел человек.
Он посмотрел на Дом, и серые глаза его выразили неудовольствие и досаду.
Он перешагнул ров, за которым его ждал щуплый мужчина.
— Ваша фамилия Стендаль?
— Да.
— Гаррет, инспектор из управления Нравственного Климата.
— Ага, вы таки добрались до Марса, блюстители Нравственного Климата?
Я уже прикидывал, когда же вы тут появитесь…
— Мы прибыли на прошлой неделе. Скоро здесь будет полный порядок, как на Земле. — Он раздраженно помахал своим удостоверением в сторону Дома. — Расскажите-ка мне, что это такое, Стендаль?
— Это замок с привидениями, если вам угодно.
— Не угодно, Стендаль, никак не угодно. «С привидениями» — не годится.
— Очень просто. В нынешнем, две тысячи пятом году господа бога нашего я построил механическое святилище. В нем медные летучие мыши летают вдоль электронных лучей, латунные крысы снуют в пластмассовых подвалах, пляшут автоматические скелеты, здесь обитают автоматические вампиры, шуты, волки и белые призраки, порождение химии и изобретательности.
— Именно этого я опасался, — сказал Гаррет с улыбочкой. — Боюсь, придется снести ваш домик...