Города знают правду о памяти, об огромности лестниц в так наз.
      разоренном гнезде, о победах прямой над отрезком.
      Ничего на земле нет длиннее, чем жизнь после нас,
      воскресавших со скоростью, набранной к ночи курьерским.

      И всегда за спиной, как отбросив костяшки, рука
      то ли машет вослед, в направленьи растраченных денег,
      то ли вслух громоздит зашвырнувшую вас в облака
      из-под пальцев аккордом бренчащую сумму ступенек.

      Но чем ближе к звезде, тем все меньше перил; у квартир --
      вид неправильных туч, зараженных квадратностью, тюлем,
      и версте, чью спираль граммофон до конца раскрутил,
      лучше броситься под ноги взапуски замершим стульям… 

— Не знаю я, как долго это длится,
я вижу сны истерзанной земли.
— Мы встретиться иначе не могли,
на свете ничего не повторится.
— Как странно оказаться снова здесь,
любимый мой, кто я теперь такая?
— Весь дождевыми каплями сверкая,
как будто бы в слезах счастливых весь,
был сквер на этом месте. Не спилили
лишь несколько деревьев вековых,
быть может, стала ты одним из них.
…Среди камней, коллекторов и пыли,
в хаосе перекрёстков, площадей,
по теплотрассам мира, неприкаян,
как ангел электричек и окраин,
в обход строений, дальше от людей —
к бесшумно облетевшей за ночь кроне,
где выпростала крылья, чуть дыша,
в нерукотворной солнечной короне
уже развоплощённая душа…

Чарли Чаплин прожил 88 лет.

Он оставил нам 4 заявления:
(1) Ничто не вечно в этом мире, даже наши проблемы.
(2) Я люблю гулять под дождем, потому что никто не может видеть мои слезы.
(3) Самый потерянный день в жизни - это день, когда мы не смеемся.
(4) Шесть лучших врачей в мире ...:
1. Солнце,
2. Отдых,
3. Упражнение,
4. Диета,
5. Самоуважение
6. Друзья.
Придерживайтесь их на всех этапах своей жизни и наслаждайтесь здоровой жизнью ...
Если вы увидите луну, вы увидите красоту Бога ...
Если вы увидите солнце, вы увидите силу Бога ...
Если вы увидите зеркало, вы увидите лучшее творение Бога. Так что верьте в это.
Мы все туристы, Бог - наш турагент, который уже определил наши маршруты, бронирование и направления ... доверяй ему и наслаждайся жизнью.
Жизнь это просто путешествие! Поэтому, живите сегодня!
Завтра может и не быть...

Скажите вы, которые горели,
Сгорали и сгорели, полюбив, –
Вы, видевшие солнце с колыбели,
Вы, в чьих сердцах горячий пламень жив, –

Вы, чей язык и странен и красив,
Вы, знающие строки Руставели, –
Скажите, как мне быть? Я весь-порыв,
Я весь – обрыв, и я – нежней свирели.

Мне тоже в сердце вдруг вошло копье,
И знаю я: любовь постигнуть трудно.
Вот, вдруг пришла. Пусть все возьмет мое.

Пусть сделаю, что будет безрассудно.
Но пусть безумье будет обоюдно.
Хочу. Горю. Молюсь. Люблю ее.

12 апреля 1914

Джон Донн уснул. Уснули, спят стихи.
Все образы, все рифмы. Сильных, слабых
найти нельзя. Порок, тоска, грехи,
равно тихи, лежат в своих силлабах.
И каждый стих с другим, как близкий брат,
хоть шепчет другу друг: чуть-чуть подвинься.
Но каждый так далёк от райских врат,
так беден, пуст, так чист, что в них - единство.
Все строки спят. Спит ямбов строгий свод.
Хореи спят, как стражи, слева, справа.
И спит виденье в них летейских вод.
И крепко спит за ним другое - слава.
Спят беды все. Страданья крепко спят.
Пороки спят. Добро со злом обнялось.
Пророки спят. Белёсый снегопад
в пространстве ищет чёрных пятен малость.
Уснуло всё. Спят крепко толпы книг.
Спят реки слов, покрыты льдом забвенья.
Спят речи все, со всею правдой в них.
Их цепи спят; чуть-чуть звенят их звенья.
Все крепко спят: святые, дьявол, Бог.
Их слуги злые. Их друзья. Их дети.
И только снег шуршит во тьме дорог.
И больше звуков нет на целом свете.

Иосиф Бродский / (отрывок из "Большой элегии Джону Донну")
7 марта 1963

Твой лоб, как у статуи, бел,
и взорваны брови.
Я весь помещаюсь в тебе,
как Врубель в Рублеве.

И сетую, слез не тая,
охаянным эхом,
и плачу, как мальчик, что я
к тебе не приехал.

И плачу, как мальчик, навзрыд
о зримой утрате,
что ты, у трех сосен зарыт.
не тронешь тетради.

Ни в тот и ни в этот приход
мудрец и ребенок
уже никогда не прочтет
моих обреченных...

А ты устремляешься вдаль
и смотришь на ивы,
как девушка и как вода
любим и наивен.

И меришь, и вяжешь навек
веселым обетом:
- Не может быть злой человек
хорошим поэтом...

Я стих твой пешком исходил,
ни капли не косвен,
храня фотоснимок один,
где ты с Маяковским,

где вдоволь у вас про запас
тревог и попоек.
Смотрю поминутно на вас,
люблю вас обоих.

О, скажет ли кто, отчего
случается часто:
чей дух от рожденья червон,
тех участь несчастна?

Ужели проныра и дуб
эпохе угоден,
а мы у друзей на виду
из жизни уходим.

Уходим о зимней поре,
не кончив похода...
Какая пора на дворе,
какая погода!..

Обстала, свистя и слепя,
стеклянная слякоть.
Как холодно нам без тебя
смеяться и плакать.

Пять чувств - дорога лжи. Но есть восторг экстаза,
Когда нам истина сама собой видна.
Тогда таинственно для дремлющего глаза
Горит узорами ночная глубина.

Бездонность сумрака, неразрешенность сна,
Из угля черного - рождение алмаза.
Нам правда каждый раз - сверхчувственно дана,
Когда мы вступим в луч священного экстаза.

В душе у каждого есть мир незримых чар,
Как в каждом дереве зеленом есть пожар,
Еще не вспыхнувший, но ждущий пробужденья.

Коснись до тайных сил, шатни тот мир, что спит,
И, дрогнув радостно от счастья возрожденья,
Тебя нежданное так ярко ослепит.

Кого когда-то называли люди
Царем в насмешку, Богом в самом деле,
Кто был убит — и чье орудье пытки
Согрето теплотой моей груди…

Вкусили смерть свидетели Христовы,
И сплетницы-старухи, и солдаты,
И прокуратор Рима — все прошли.

Там, где когда-то возвышалась арка,
Где море билось, где чернел утес, —
Их выпили в вине, вдохнули с пылью жаркой
И с запахом бессмертных роз.

Ржавеет золото и истлевает сталь,
Крошится мрамор — к смерти все готово.
Всего прочнее на земле печаль
И долговечней — царственное слово.

Анна Ахматова / 1945 г., Фонтанный дом

Я кончил книгу и поставил точку
И рукопись перечитать не мог.
Судьба моя сгорела между строк,
Пока душа меняла оболочку.

Так блудный сын срывает с плеч сорочку,
Так соль морей и пыль земных дорог
Благословляет и клянет пророк,
На ангелов ходивший в одиночку.

Я тот, кто жил во времена мои,
Но не был мной. Я младший из семьи
Людей и птиц, я пел со всеми вместе

И не покину пиршества живых -
Прямой гербовник их семейной чести,
Прямой словарь их связей корневых.

Качает ветер тоненькие прутья,
И крепнет голос проволоки медной,
И пятна снега — яркие лоскутья —
Всё, что осталось от тетради бедной...

О, небо, небо, ты мне будешь сниться;
Не может быть, чтоб ты совсем ослепло,
И день сгорел, как белая страница:
Немного дыма и немного пепла!

Жемчужный почерк оказался ложью,
И кружева не нужен смысл узорный;
И только медь — непобедимой дрожью —
Пространство режет, нижет бисер чёрный.

Разве я знаю, отчего я плачу?
Я только петь и умирать умею.
Не мучь меня: я ничего не значу
И чёрный хаос в чёрных снах лелею!



Осип Мандельштам / сентябрь 1913

Приезжайте. Не бойтесь. Мы будем друзьями,
Нам обоим пора от любви отдохнуть,
Потому что, увы, никакими словами,
Никакими слезами её не вернуть.

Будем плавать, смеяться, ловить мандаринов,
В белой узенькой лодке уйдём за маяк.
На закате, когда будет вечер малинов,
Будем книги читать о далёких краях.

Мы в горячих камнях черепаху поймаем,
Я Вам маленьких крабов в руках принесу.
А любовь - похороним, любовь закопаем
В прошлогодние листья в зелёном лесу.

И когда тонкий месяц начнёт серебриться
И лиловое море уйдёт за косу,
Вам покажется белой серебряной птицей
Адмиральская яхта на жёлтом мысу.

Будем слушать, как плачут фаготы и трубы
В танцевальном оркестре в большом казино...
И за Ваши печальные детские губы
Будем пить по ночам золотое вино.

А любовь мы не будем тревожить словами.
Это мёртвое пламя уже не раздуть,
Потому что, увы, никакими мечтами,
Никакими стихами любви не вернуть.

1938
[700x470]

Уходит лето. Ветер дует так,
Что кажется, не лето — жизнь уходит,
И ёжится, и ускоряет шаг,
И плечиком от холода поводит.

По пням, по кочкам, прямо по воде.
Ей зимние не по душе заботы.
Где дом её? Ах, боже мой, везде!
Особенно, где синь и пароходы.

Уходит свет. Уходит жизнь сама.
Прислушайся в ночи: любовь уходит,
Оставив осень в качестве письма,
Где доводы последние приводит.

Уходит муза. С клёнов, с тополей
Летит листва, летят ей вслед стрекозы.
И женщины уходят всё быстрей,
Почти бегом, опережая слёзы.

Ваш любовник скрипач, он седой и горбатый.
Он Вас дико ревнует, не любит и бьет.
Но когда он играет «Концерт Сарасате»,
Ваше сердце, как птица, летит и поет.

Он альфонс по призванью. Он знает секреты
И умеет из женщины сделать «зеро»…
Но когда затоскуют его флажолеты,
Он божественный принц, он влюбленный Пьеро!

Он Вас скомкал, сломал, обокрал, обезличил.
Femme de luxe он сумел превратить в femme de chambre.
И давно уж не моден, давно неприличен
Ваш кротовый жакет с легким запахом амбр.

И в усталом лице, и в манере держаться
Появилась у Вас и небрежность, и лень.
Разве можно так горько, так зло насмехаться?
Разве можно топтать каблуками сирень?..

И когда Вы, страдая от ласк хамоватых,
Тихо плачете где-то в углу, не дыша, —
Он играет для Вас свой «Концерт Сарасате»,
От которого кровью зальется душа!

Безобразной, ненужной, больной и брюхатой,
Ненавидя его, презирая себя,
Вы прощаете все за «Концерт Сарасате»,
Исступленно, безумно и больно любя!..

1927 г.

Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло.
Только этого мало.

Все, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло,
Только этого мало.

Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало,
Все горело светло,
Только этого мало.

Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала,
Мне и вправду везло.
Только этого мало.

Листьев не обожгло,
Веток не обломало...
День промыт, как стекло,
Только этого мало.

1967

Здесь прихожане — дети праха
И доски вместо образов,
Где мелом — Себастьяна Баха
Лишь цифры значатся псалмов.

Разноголосица какая
В трактирах буйных и церквах,
А ты ликуешь, как Исайя,
О, рассудительнейший Бах!

Высокий спорщик, неужели,
Играя внукам свой хорал,
Опору духа в самом деле
Ты в доказательстве искал?

Что звук? Шестнадцатые доли,
Органа многосложный крик —
Лишь воркотня твоя, не боле,
О, несговорчивый старик!

И лютеранский проповедник
На черной кафедре своей
С твоими, гневный собеседник,
Мешает звук своих речей.

1913

11 августа - день памяти Максимилиана Волошина

В раскатах гневных

Из бури отвечал Господь:
— Кто ты,
Чтоб весить мир весами суеты
И смысл хулить моих предначертаний?
Весь прах, вся плоть, посеянные мной,
Не станут ли чистейшим из сияний,
Когда любовь растопит мир земной?
Сих косных тел алкание и злоба
Лишь первый шаг к пожарищам любви…
Я сам сошел в тебя, как в недра гроба,
Я сам томлюсь огнем в твоей крови.
Как я тебя — так ты взыскуешь землю.
Сгорая — жги!
Замкнутый в гроб — живи!
Таким Мой мир приемлешь ты?

— Приемлю…

из " Левиафан " ( отрывок из поэмы " Путями Каина " )

Мы погружаемся во тьму, в оцепененье...
О лето жаркое, недолог праздник твой!
Я с дрожью слушаю, как падают поленья
Со стуком траурным на камни мостовой.

Зима передо мной встает виденьем грозным,
Тоскою, ужасом, отчаяньем дыша.
Как солнце зимнее в своем аду морозном,
Багровой глыбою смерзается душа.

В глухом паденье дров мне чудится свирепость, –
Как будто там, внизу, готовят эшафот.
И потрясен мой дух, как гибнущая крепость,
В которую таран неутомимо бьет.

Как монотонен стук! Мне кажется, что где-то
Сколачивают гроб поспешно... Но кому?
Сегодня умерло пылающее лето,
И осень алчная наследует ему.


Перевод М. Донского

Каждый раз, как только спускается ночь
На спящий город,
Я бегу из дома бессонного прочь
В тоску и холод.
Я ищу среди снов безликих тебя,
Но в двери нового дня
Я вновь иду без тебя.

Позови меня с собой,
Я пройду сквозь злые ночи,
Я отправлюсь за тобой,
Что бы путь мне ни пророчил.
Я приду туда, где ты
Нарисуешь в небе солнце,
Где разбитые мечты
Обретают снова силу высоты.

Татьяна Снежина
Погибла летом 1995-го в автокатастрофе в возрасте 23 лет...

Заплачет ли дева над горестной книгой моей,
Улыбкой сочувствия встретит ли стих мой? Едва ли!
Скользнув по страницам рассеянным взглядом очей,
Не вспомнит, жестокая, жгучее слово печали!

И в книжном шкафу, в многочисленном обществе книг,
Как я одинока, забудется книга поэта.
В подружках у ней - лепестки прошлогодних гвоздик,
Иные, все в бархате, светятся словно цветник,
Она же в пыли пропадёт и исчезнет для света...

А может быть, нет. Может быть, неожиданный друг
Почувствует силу красивого скорбного слова,
И сердце его, испытавшее множество мук,
Проникнет в стихи и поймёт впечатленья другого.

И так же, как я воскрешал для людей города,
Он в сердце моём исцелит наболевшую рану,
И вспомнятся тени, воспетые мной, и тогда,
Ушедший из мира, я спутником вечности стану.

1915

Вы, те, что носите на плечах мертвый шар,
Наполненный Бог весть какой ничтожной дрянью,
Сумели ли бы вы зажечь в себе пожар
Такой, как я зажег за недоступной гранью?
Вы, те, что учитесь, чтоб ничего не знать,
Вы, незнакомые с восторгом восприятья,
Вы, пролетарии и блещущая знать,
Я вас не допущу до нового распятья.
Все светозарное в вас пробуждает злость, —
Будь это Сам Господь или поэта строфы.
Но помните одно: забит последний гвоздь,
Что кован для Креста, — и нет второй Голгофы!

1909 г.

«Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем.
И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя»

Фридрих Ницше

Старик рисует знаки. Белый дым
тугих косиц вонзается в пространство
ветвей и гнёзд, сливается с витым
тяжёлым ритмом птичьего шаманства;
взлетают лапы. По вискам моим
когтистая стекает диадема.
Из гнили амазонского эдема
растут стихи, проламывая грудь,
и каждое движение тотема
сопровождает медленная ртуть -
так серебром облитые моллюски
могли бы липнуть к жестам точных рук.
Он требует читать ему по-русски,
и застывает, вслушиваясь в звук
чужого сна. Кричит, ломает круг
и, отыскав меня в словесной чаще,
даёт в щербатой деревянной чаше
отвар: бери и пей, слепой стрелок,
щенок, поэт, сновидец, самозванец!
В момент, когда я делаю глоток,
он начинает танец.

Такой восторг в прищуренных глазах,
что кажется — коралловые змеи
вот-вот проснутся в призрачных лесах
его зрачков, и вздрогнут орхидеи,
и будут пить белёсыми корнями
густую кровь пылающих зарниц…
Взмывает хор. Земля рождает птиц
и стонут джунгли в оркестровой яме…

Ты и скрипку с собой принесла,
И заставила петь на свирели,
И, схватив за плечо, повела
Сквозь поля, голубые в апреле.
Пессимисту дала ты шлепка,
Настежь окна в домах растворила,
Подхватила в сенях старика
И плясать по дороге пустила.
Ошалев от твоей красоты,
Скряга вытащил пук ассигнаций,
И они превратились в листы
Засиявших на солнце акаций.
Бюрократы, чинуши, попы,
Столяры, маляры, стеклодувы,
Как птенцы из своей скорлупы,
Отворили на радостях клювы.
Даже те, кто по креслам сидят,
Погрузившись в чины и медали,
Улыбнулись и, как говорят,
На мгновенье счастливыми стали.
Это ты, сумасбродка весна!
Узнаю твои козни, плутовка!
Уж давно мне из окон видна
И улыбка твоя, и сноровка.
Скачет по полю жук-менестрель,
Реет бабочка, став на пуанты.
Развалившись по книгам, апрель
Нацепил васильков аксельбанты.
Он-то знает, что поле да лес —
Для меня ежедневная тема,
А весна, сумасбродка небес, -
И подружка моя, и поэма.

1956 г.
Николай Заболоцкий (1903 – 1958)

Предпоследний этаж
раньше чувствует тьму,
чем окрестный пейзаж;
я тебя обниму
и закутаю в плащ,
потому что в окне
дождь — заведомый плач
по тебе и по мне.

Нам пора уходить.
Рассекает стекло
серебристая нить.
Навсегда истекло
наше время давно.
Переменим режим.
Дальше жить суждено
по брегетам чужим.

Все религии, искусства и науки — ветви одного дерева. 

Загляните вглубь природы, и тогда вы все поймете лучше. 

Логика проведет вас от «А» до «Я». Воображение приведет вас куда угодно. 

Черные дыры — это место, где Бог делит на ноль. 

Есть-ли что ни будь на земле, что имело бы значение и могло бы даже изменить ход событий не только на земле, но и в других мирах? — спросил я своего учителя.
Есть, — ответил мне мой учитель.
Что же это? — спросил я.
Это... — начал мой учитель и вдруг замолчал.
Я стоял и напряженно ждал его ответа. А он молчал.
И я стоял и молчал.
И он молчал.
И я стоял и молчал.
И он молчал.
Мы оба стоим и молчим.
Хо-ля-ля!
Мы оба стоим и молчим!
Хо-ля-ля!
Да да, мы оба стоим и молчим!

Прав тот, кому Бог подарил жизнь как совершенный подарок.

Ищи то, что выше того, что ты можешь найти.

Совершенную вещь можно всегда изучать, иными словами в совершенной вещи есть всегда что-либо неизученное.
Если бы оказалась вещь изученная до конца, то она перестала бы быть совершенной ибо совершенно только то что конца не имеет т. е. Бесконечно.

Я и есть мир. Но мир — это не я.

Постепенно человек утрачивает свою форму и становится шаром. И став шаром, человек утрачивает все свои желания.

...Он твердо решил, что начнет в понедельник
Свою настоящую жизнь:
Зарядка, работа, презрение к деньгам,
Отсутствие всяческой лжи.
Но он-то пока пребывал в воскресенье
И чувствовал влажной спиной:
Эпоха непрухи, звезда невезенья
Работают и в выходной.

Итак, моя дорогая Люси,
Шанс на любовь свою не упусти.
Жить только болью, только любовью!
Все остальное - такси.
За просто так, дорогая Люси.

Юрий Визбор  /  Люси

...Авария. Лицо разбито.
Но фотографию найду,
и повторяю, как молитву,
такую вот белиберду:  

Душа моя, огнём и дымом,
путём небесно-голубым,
любимая, лети к любимым
своим.

1998 г.   /  Из фотоальбома

От великих вещей остаются слова языка, свобода
в очертаньях деревьев, цепкие цифры года;
также - тело в виду океана в бумажной шляпе.
Как хорошее зеркало, тело стоит во тьме:
на его лице, у него в уме
ничего, кроме ряби.
Состоя из любви, грязных снов, страха смерти, праха,
осязая хрупкость кости, уязвимость паха,
тело служит в виду океана цедящей семя
крайней плотью пространства: слезой скулу серебря,
человек есть конец самого себя
и вдается во Время.
Восточный конец Империи погружается в ночь - по горло.
Пара раковин внемлет улиткам его глагола:
то есть слышит собственный голос. Это
развивает связки, но гасит взгляд.
Ибо в чистом времени нет преград,
порождающих эхо.
Духота. Только если, вздохнувши, лечь
на спину, можно направить сухую речь
вверх - в направленьи исконно немых губерний.
Только мысль о себе и о большой стране
вас бросает в ночи от стены к стене,
на манер колыбельной.
Спи спокойно поэтому. Спи. В этом смысле - спи.
Спи, как спят только те, кто сделал свое пи-пи.
Страны путают карты, привыкнув к чужим широтам.
И не спрашивай, если скрипнет дверь,
"Кто там?" - и никогда не верь
отвечающим, кто там.

„Нужно носить в себе ещё хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду.“

Я — глаз, лишенный век. Я брошено на землю,
Чтоб этот мир дробить и отражать…
И образы скользят. Я чувствую, я внемлю,
Но не могу в себе их задержать...

„Тот, кто работает руками — рабочий.

Тот, кто работает руками и головой — мастер.

Тот, кто работает руками, головой и сердцем — художник.“

„Этот мир наполнен лучами солнца и луны, а человек погрузил голову в колодец и спрашивает: «Говорят, будто существует свет, если это правда, так где же он?» Эй, высунь голову из колодца, посмотри вокруг, весь мир: запад и восток — озарен этим лучом. Но пока ты находишься в колодце, луч не достигнет тебя.“