Вчера 29 января исполнилось 150лет со дня рождения А.П. Чехова.
Я всегда путаюсь с этими стилями: по новому, по старому. У меня в первом томе собрания сочинений написано: «А.П. Чехов родился 17 января 1860года в Таганроге.», если прибавить 13, то получается 30 января, а надо оказывается прибавлять 12, тогда получается 29 января — всегда путаюсь.
Так вот вчера вечером по культуре показали художественный фильм по повести Чехова
«Три года», снятый Станиславом Любшиным ещё в год московской Олимпиады 1980.
Я этот фильм никогда не видел, также, как и повесть не читал. А повесть и фильм замечательные. Может он и в прокате то не шёл. Ведь 1980 переломный год. В этот год все смутно поняли: коммунизма не будет никогда. Но, что социализм закроется, ещё не догадывались. Олимпиаду бойкотировали, а во время её проведения смерть и похороны Высоцкого сделали её не главным событием. Забыли и про 130 летний Чеховский юбилей.
А сейчас вот 150 летний юбилей отмечают с помпой. Повесть «Три года» я конечно прочитаю, но мне заранее кажется, что фильм Любшина вполне адекватный. Эта повесть наверное самая автобиографичная. Угадываются и отец и сам Чехов в исполнении Любшина. Вообще актёрский ансамбль мощный: Ия Савина-сестра главного героя, Алиса Фрейндлих-эмансипированная любовница, Людмила Самойлова-жена, которая вышла замуж не по любви, но, как Наташа Ростова и Татьяна Ларина и Наталья Гончарова, раз уж вышла, то привыкла и полюбила, и никакие обстоятельства её не запятнают перед богом. В тоже время, как мужики: и сам Любшин играющий частицу самого Чехова, и Его друзья в исполнении Гафта, Носика и муж сестры главного героя, очень похожий на Стиву Облонского в исполнении Юрия Яковлева — люди всё милые и по-русски честны и порядочны, но уж очень не целеустремлённые. Трагическая фигура брат Фёдор в исполнении Альберта Филозова. Человек, всю жизнь любивший отца и близких, пожертвовавший ради этой любви своей личной жизнью, а вернее, а вернее не решившийся на свою отдельную личную жизнь из-за рабства, которое он и не помышляет выдавливать из себя по капле, как это всё-таки понемногу удаётся самому главному герою — Любшину. Кульминационная сцена, когда Фёдор-Филозов приходит к Чехову-Любшину и показывает ему свои записки, которые он непременно хочет напечатать «отдельной брошюрой», а в ответ слышит: «Какое православие, какая народность, какая русскость, которая в двадцатом веке спасёт Европу — от чего спасёт, от ЧЕГО?!!» После этой братской оценки его жизни Фёдор тихо сходит с ума. А Чехов-Любшин, продолжает жизнь, по капле выдавливая из себя раба. Но ведь Фёдор-то оказался прав: Россия действительно спасла Европу в двадцатом веке от фашизма, но только цену за это отдала такую, что в конце века при злорадном попустительстве всего остального мира Россия сама себя начала разрушать. До конца ли она доведёт это страшное разрушение — вот в чём вопрос.
». А жив ли Жоржи Амаду
С его прекрасной Габриэллой
Мы с ней шатались в том саду
Она смеялась, песни пела
И хохотала: «Не пойду!!!...»
И шла, куда ей страсть велела
В том Доадамовом саду
Я до сих пор за ней иду
И жив волшебник Амаду
И жизнь прекрасна – вот в чём дело!
Потерял я дикцию в милиции
Там за нравственность в ответе – не за дикцию
А когда невинности лишили
Сразу извиниться поспешили
Вот живу, уж скоро постарею
Но от государства я балдею
Нет, друзья, причём здесь извращенство
Слиться с государством – вот блаженство
Мы живём так много тысяч лет
И блаженней нас на свете нет
Наследники Сталина
Сталин - столп двадцатого века, кровопивец всея Руси
Ты невзрачный изгой и калека сатанинского сана достиг
А опричников миллионы – поддержавших тебя как скоты
Лишь за то чтобы влиться в колонны небывалой ещё простоты
Изумлённые лёгкостью хамства и холуйства и воровства
Не устанут тобой восхищаться, лишь бы сытой была братва
До тебя не доходят руки изнасилованной страны
Ждут отмщения дети и внуки тех, кто в родину влюблены
У которых совесть на месте, кто за родину пал в боях
Гад последний взыскует мести, позабыв про шкурный свой страх
А наследники сатаны не признают твоей вины
Шмон наводят, как испокон, и решётки, вместо окон
Величавы они порой, друг за друга стоят горой
И ничто их пронять не может, прагматично всех уничтожат
Лишь господь, почесав в затылке, оторвёт их всех от бутылки
И халяву отнимет и плеть – мы не в силах уже терпеть.
Четвёртая пора
Нежданно наступила
Я не кричу ура
Но мне сознанье мило
Что счастье как туман
Ещё вполне возможно
И верить, как и всем
Мне всем обманам можно
Курилка жив пока
Невелика заслуга
Но нового буйка
Приветствую как друга
Но новый свой этап
А может быть отрезок
А может быть глоток
Я пью не очень резок
Дыхалка чуть шалит
Но вид вполне пристоен
И всё мне жизнь велит
И я всего достоин
И смерти не страшась
Хамлю ей: « да отстань
Я не вступаю в связь
Когда партнёрша дрянь»
Конечно так вполне
Достукаться могу
Не страшно что-то мне
И я вперёд бегу.
Четвёртая пора
И я её достоин
Как старая дыра
Как пожилой, но воин…
Перечитываю "Живаго"
Пастернаком приговорен
К восприятию жизни во благо
Вопреки смертей и времен
Он сегодня мой главный писатель
Но не первый и не второй
Просто впору сегодня и кстати
Завтра будет кто-то другой.
Наша песенка не спета
Пусть колодки в кровь и сбиты
Но мотор наш перегретый
Ищет новые орбиты
Сложно жить но интересней
В наше время переходное
Ни веков - тысячелетий
Сложное но бесподобное
ВРЕМЯ.
Эту запись сделал еще 17 сентября, как раз тогда у нас листопад начинался. Теперь вот прошло уже 2месяца,
за окном первый, но пока еще очень противный снегопад, который еще несколько раз, оставит после себя только грязь и слякоть. На улицу выходить не хочется и вообще, мало чего хочется. И только сейчас я дочитал
Доктора Живаго. Хотя я обычно медленно читаю, особенно такие вещи, которые вошли в мою жизнь, как факт личной биографии, но когда начинал, думал, что понадобится не больше 2х недель. Прошло 2 месяца, не прочитано еще больше 100 страниц стихов. Но по такой погоде и по такому моему душевному состоянию мне
некуда спешить.Скажу одну вешь. Последнюю часть шестнадцатую. Эпилог. Где зачем-то описывается кусочек отечественной войны, упоминаются друзья Юрия: Гордон и Дудоров, сводный его брат, ставший генералом и вроде бы, одна из его дочерей - этого, на мой взгляд, писать было не надо. Но не мое дело судить классика. Мое дело - испытывать спокойное, тихое счастье, что я два месяца жил в атмосфере двух русских революций, описанных глазами интеллигента высшей пробы. По сути эта вторая (равновеликая) книга
об этом времени после Тихого дона. Третьей книги об этом у нас не написано. Я во всяком случае ее не читал.
И хорошо, что Тихий дон я прочел в отрочестве, а Доктора живаго двадцать лет назад и сейчас.
Помню, после прочтения Тихого Дона я сказал преподавателю литературы Людмиле Алексеевне Клещевой,
что подавлен окончанием романа, как буд-то у меня вырвали какой-то важный кусок моей жизни. Еще бы, отвечала она мне, оставить главного героя на таком страшном жизненном распутье. Она не понимала или не
хотела мне раньше времени открывать глаза на то, что напиши Шолохов еще несколько страниц и Григория
Мелихова не стало бы - он бы умер, если бы его не убили.
Доктора Живаго написал человек, сумевший дожить до старости, после того, как пережил не только лихие дни
революции, но и дождавшийся "оттепели", которая, тем не менее убила его, за то, что он написал, повторяю,
вторую, более зрелую и сложную эпопею про революцию.
И конечно о любви, но не о такой народной, нутряной, наполовину животной, а значит истинной, как у Аксиньи,Натальи,Дарьи,Григория, Петра,Кошевого; а о ЛЮБВИ возывшающей, когда любит не только Лариса, Тоня, Марина, Юрий, Паша Антипов (Стрельников), но и такое "практическое, практичное" животное, как Комаровский, из-за надменного разврата кототых свершились и не дай бог свершаться еще
революции.