Иногда, конечно, очень хочется бить кулаками по твоей спине и кричать
Нет! Нет! Нельзя! Нельзя! Перестань! Перестань так! Нельзя!
Но восклицательные знаки не приводят ни к чему, они - пустая трата времени и места. Но - нельзя. Нельзя так жестоко. Неправильно помогать чувствовать себя умственноотсталым. Даже если есть предпосылки.
Но боль, серьезная или нет, большая или малая - это такой хороший навоз на нашей любовной грядке.
Мы пьем розовое вино и говорим о мужиках.
Мужики делятся на тех, кем бы мы хотели быть, и тех, кого бы хотели видеть в роли своих отцов. Так и живем.
Треугольник сыра с плесенью остается лежать в холодильнике, рядом с куском шоколадки.
На улице моросит дождик, а я быстро пьянею.
Из Финки ко мне едут Конверсы, я смотрю английские сериалы, показываю Анечке клипы, она сует мне в уши пуговки-наушники с Той-Самой-Потрясной-Песней, ога утверждает, что ты - Макс, это кто-то по соционике и совсем не Габен.
Моя мама сдает экзамены, я сижу дома, тяну время, у меня непроверенный курсач, я хочу убить человека и уехать из города.
Мы обсуждаем Стивена Кинга, мы говорим, что он абсолютно болен, мы говорим, что он знает, он ведь знает.
Вы знаете, как звенит ложка, оставленная в чашке на столике в плацкарте?
Нянчить ее я устал быстро - она была девочка-дурочка,
девочка-поблядушка, облупившийся лак на коротких ногтях,
разбитые колени под двумя слоями капрона.
Мечтала о героине, курила травку. Стремилась казаться сложнее, чем была. Стригла каре, придумывала милые словечки. Я делал вид, что Гумберт и она - моя Долорес.
Доигрался - везде и в каждой вселенной малышка Лолита однажды станет расплывшейся и тусклой бабой с бытом в глазах.
Я выкрал из кабинета истории бюстик Ленина, она связала для него раста-шапку.
Она любила арт-хаус, плохо понимая, что это такое.
Я считал арт-хаус мутным говном и она этим моим примитивным мышлением очень гордилась. Я выволакивал ее из под колес беспринципного и звонко дребезжащего трамвая на Китай-городе.
У нее был мягкий животик и гаденькие привычки.
Мы курили Винстон и Кент восьмерку, лазили на крышу многоэтажки, недалеко от школы и дружили с ребятами из армянской диаспоры.
Ее звали Верочка, кстати. У меня до сих пор гусиная кожа, когда вижу ее имя в, дада, вконтакте. И неловко, что пишу о ней, хотя легче всего мне писать вот такое - нехорошее, я так плюю в текст и глажу свое задерганное эго.
Я обязательно напишу потом глупый пост о любви. Глупый, потому что писать о любви - это онанизм такой.
Жара в мегаполисе, здравствуй.
Здравствуйте, пыльные поезда с подстаканниками и деревянными оконными рамами.
Здравствуй, песок под ногами, когда по щиколотку в еще не прогретой воде.
Привет, душный вечер, привет, сирень.
Привет, шумные компании под окнами.
Привет, ночная улица, и я сам в трусах и майке, пьяный то ли от тебя, то ли от воздуха города.
Привет вам, красные тетки в метро, привет и вашим челночным сумкам, бьющим меня под коленку.
Привет, гроза и белые молнии на горизонте.
Здравствуй, ледяная вода из-под крана.
Здравствуйте, шашлыки. Хорошо, что мы купили тот мангал.
Здравствуй, вентилятор, который еще только предстоит собрать.
И уже, здравствуй, пух во рту, глазах и ушах.
Здравствуйте воробьи, горланящие с утра и трогательный ночной соловей.
Здравствуйте, свежие ягоды и печенье, только из духовки.
Привет, мой дорогой город.
Привет, здравствуй, моя любовь.
Доброе утро, лето!
Непутевые и поездатые. Городские. Разные.
Записки и картинки.