Ищу выход из ситуации.

Потомки Арктиды.

Мы сидели в кафе. Я пытала одного из приглашенных - в отличие от меня он учился в консерватории.
- На что мне настраиваться?
- Вообще ни на что. А на что Вы собирались?
- На погружение в новую стихию.
- Погружения не будет.
- А что будет?
- А никто не знает, что там с Вами будет.
- Но музыка-то будет.
- Нет. Того, что вы привыкли считать музыкой не будет.
- Я же иду на концерт.
- Это не имеет ничего общего с концертом.
- Тогда чего мне ждать??
- Ничего. Потому, что чего бы Вы ни ждали, будет все равно нечто другое.
-Но почему?

- потому что это ДРУГАЯ культура.

Пресс-релизом и друзьями мне была обещана иранская классическая музыка. Лучшее из лучшего. Поэтому я согласилась побыть массовкой на записи концерта в студии Мосфильма. Я морально готовилась две недели - настраивалась на понимание иной культуры и душила, душила, душила в себе ксенофобию. Как Шариков кошек.
Арктида - гипотетическая страна, древняя родина народов, составляющих индоарийскую культурную общность. С пятого тысячелетия до нашей эры индоарийские народы (предки наших предков) разбредались по всему свету, потом перестали друг друга понимать и начали друг друга бояться. Сегодня у потомков Арктиды не осталось ничего общего. Точнее, почти ничего – все же мы земляки. Мы из Арктиды. В чем-то наше мировоззрение просто обязано сходиться. В чем-то бесконечно древнем. В том, что несравненно глубже нашего сознания, поэтому легко обойдет стороной и политическую разумность и социальную фобию и рождается в нас еще до нашего рождения. Это музыка. Ритм. Удары бубнов и барабанов. Ритмом сопровождается наше зачатие, мы приходим в этот мир с чувством ритма и начинаем петь раньше, чем заговорим.
Московская консерватория им. Чайковского реализует научно-творческий проект «Потомки Арктиды». Ученые разных стран по музыке пытаются определить архетипы общеиндоевропейского мировоззрения.
Проект московской консерватории, задуманный в содружестве с выдающимися музыкантами и видными учеными разных стран, позволит выявить эти архетипы и внести существенные коррективы в представления о генезисе и истории музыкальной культуры Евразии. Так написано в программке. Там еще много чего было написано. Про сазо-аваз, бедахе, дастах и даже про радиф. Я смяла программку и засунула в карман сумки.
Они заиграли. На меня рухнула стена между Востоком и Западом. Она сломала мне ребра и пробила брюшную полость. Я поняла, что нам не выбраться. Нам всем нифига никогда из-под нее не выбраться.
Их трое. В русском эквиваленте – гитарист, вокалист и барабанщик. Только это были не гитара и не барабаны, а тар, томбак и даф. И это был не концерт. Единая песня, состоящая не из песен.
Из певца вырывались клокочущие, гортанные звуки – что-то между шипением и вскриками. Шипение, вскрики и протяжное пение сразу. Бубен барабанщика зашелся – шелесты оборачивались взрывами и падали в глухую тишину. Музыка, чтение стихов и напевы окончательно смешались. Все, что идет друг за другом, пошло одновременно. Каждое было отдельным, но не само по себе. Тоска и восторг, не сливаясь, сжались в одной точке. Никакого перехода. Удары дафа вырубили мозг, оставив только инстинкты. Передо мной лежала дорога в Арктиду, удивительная, как соло на таре. Я выбралась из-под рухнувшей стены и пошла. В эту минуту я начала понимать, о чем они поют. Они пели о любви. Там было о расставании, долгом пути и музыке.
Я была смуглой, почти обнаженной и шла в Арктиду. Под чтение стихов Хафеза срастались мои ребра и заживала изодранная брюшная полость.
После концерта, уже в метро, я полезла в сумку за мобильником и нашла в кармашке программку. Развернула и на последней странице прочитала перевод одной из песен (или стихов или того, чему вообще нет аналога в русском языке).
Да не забудет та, что и не вспомнила о нас во время путешествия
Даже прощальным словом не порадовала наше скорбное сердце
Сердце в надежде на звук такой силы, что он достигнет тебя,
Стенало в этих горах, как не стенал и Фархад.
О, музыкант, измени свой лад, и сыграй мелодию «Ирак»,
Ибо она ушла по той дороге в Ирак и не вспомнила о нас.
[699x467]

я потеряла проездной, на котром оставалось еще 40 поездок. скорблю. скорблю. скорблю.

В наших широтах ноябрь нужно просто пережить. Просто пережить. Он, сволочь, наблюдает за тобой, он смотрит, на что ты способен, проверяет на крепость. К ноябрю нужно готовиться, чтобы на выдохе войти в его темень и ледяную, сырую ветреность и выйти из него как минимум живым. В ноябрьские беспросветные вечера уходит последняя надежда. На скелете одиночества нарастает мясо невыносимости. В эти пустые вечера происходят усталые, вымученные самоубийства.
В стекло автобуса мелким зудом стучат капли. Я еду домой.
Слава храбрецам, которые переживут и этот ноябрь.

Мне почему-то страшно.

«Нулевой творог»
Каждую среду после работы подруги ходят в баню - оздоровляться. Маха и Натаха - пример гениальной способности договариваться, находясь при этом в совершенно разных плоскостях. Они как две прямые в Евклидовой геометрии - ухитряются пресекаться, будучи параллельными.
Маха все время пробует новые диеты, маски для лица, гимнастику, стили одежды, знает все о распродажах, косметических фирмах и йоге. Не баба - кремень. Она воспитала в себе стойкую ненависть к еде, отощав практически до костей. Она созидает себя двадцать четыре часа в сутки, даже во сне. Все ее мысли вертятся вокруг получения эффектной внешности. Мужчин у нее нет – она для них слишком красива.
Натаха. Ее чувства как трамвай двигаются по раз и навсегда заданному маршруту: любовный экстаз - горькое разочарование – и назад. Гроссбух ее романов все время пополняется новыми записями. Она ведет их аккуратно и осторожно, дабы не сбиться: в руках у Натахи бывает порой по две, три, а то и по четыре любовных нити одновременно. Это удивительно при ее отношении к телу: она много пьет, курит и – о ужас! – ест на ночь.
Они идут в баню. Маха – в обтягивающих джинсах, Натаха – в спортивных штанах. Маха помимо обычных снадобий взяла с собой остатки обезжиренного «нулевого» творога, который не доела в обед. Будет накладывать в парилке на лицо – говорит, что кожа после творожной маски буквально сияет. Натаха взяла бутылочку пивка – на после баньки.
В женском отделении уже не так оживленно. Время позднее, и общество постепенно расходится по домам. Остались самые «проблемные» – те, что в надежде на личное счастье до самого закрытия исступленно трут себя колючими пластмассовыми массажерами, разгоняя целюлит. Женщинам тоже приходится потеть во имя романтики. Еще как потеть.
Маха после первого пота идет делать маски. На тело – смесь морской соли со сметаной, на шею – кофейную гущу, талия отдельно смазывается медом – вытягивать шлаки и жир. Поморщившись, она пальцем захватывает порцию нулевого творога из пакетика и, понюхав, втирает в щеки. Натаха, пользуясь случаем, без особого энтузиазма присоединяется.
Намазавшись, Маха вдруг зло и разочарованно начинает шлепать ладонями по своему чуть увлажненному лицу – я ж творог взяла нулевой! Вот дуууура! Что ж ты мне не сказала-то? Нужно было восемнадцатипроцентный купить! Ой дуура! Он же никакой! Чего ж делать-то? И в парилку теперь не с чем идти.
Не теряя надежды, Маха тут же втирает еще одну порцию творога. Морщит нос – все бесполезно.
Натаха быстро подскакивает - А чего ты, а? Давай медом? У нас же мед есть!
- А давай!
Липкие от меда, девки уходят в парилку. Там не жарко – сегодня смена Елены Премудрой – молодой, с осветленными волосами, вредной банщицы. После восьми вечера в женское отделение она уже не пускает, чтобы поскорее закрыться. Работать банщицей ей тошно и скучно, она не старается, и в ее смену парилка полухолодная.
На одной из полок плашмя лежит женщина. Вне стен бани и даже парилки ее ни за что не опознать – грузное тело обернуто полотенцем, лицо в кофейной гуще. Она потеет и медитирует.
Маха осторожно перешагивает через нее и забирается повыше – она любит сильный жар. Натаха остается внизу. Ей в духоте не хорошо.
– Натах, надо ему позвонить, – начинает Маха прерванный баней разговор. А я вот думаю – позвонить или не позвонить?
– Зачем звонить-то будешь?
– Погулять. Или может все же не звонить?
– И что ты с ним все гуляешь, гуляешь? … Возьми, да переспи!
– Уже…
– И как он?
Натаха, задумавшись, по привычке потирает щеку в давнишних, не проходящих мелких прыщиках – ищет наиболее доходчивый вариант ответа. Она разглядывает свой живот, блестящий от слоя меда, вспоминает сквозь пелену случившегося с мужчиной опьянения особо поразившую деталь – его до скользкости голую грудь с маленькими бледными сосками. Она приподнималась в такт их движениям, и Натахе, сидящей сверху, жуть, как не хотелось к ней прикасаться. Больше никаких эмоций тот вечер родил.
Наконец, Натаха соображает и выдает: Нулевой творог. Понимаешь, Мах, это вот как будто намазать на рожу нулевой творог. Представляешь эффект?
Маха долго молчит, едва заметно кивает головой – понимающе.
– Нет, пожалуй, не звони. Мне кажется, это не твой вариант. Совершенно не твой. А с виду такой нормальный. Ну надо же.. И не ожидала, что все вот так…
Лежащее рядом распаренное тело с кофейным лицом поворачивается к ним, громко и раздражением спрашивает
– Женщины, потише можно??
Затем, оскорбленное, встает и направляется к выходу. Маха и Натаха, внезапно и безвольно увязнув каждая в своих мыслях, смотрят, как мимо них медленно и с достоинством проплывает завидный, раскрасневшийся от жары зад.

Осень на Чистых прудах . Темнеет. С желтых лип слетают листья и уходят под воду, но только чуть-чуть, и покачиваются там, зависшие между двумя мирами – водяным и воздушным. Утки подплывают так близко, что даже в сумерках видны крапинки на желтых клювах. Жаль, что у меня с собой нет булки.
Я жду Катьку, нам – к ней на ночевку в город Королев. Оглушаю себя осенью – шуршу опавшими листьями и не слышу, как подходит подруга. Мы обе в красном – у меня пальто, у нее куртка. Такие яркие - нам не раствориться в этом мире, даже если мы будем плавать как листья в пруду.
Мы прыгаем в метро и летим, летим, летим… по эскалатору, ломая ноги, на переходе, лавируя между другими летящими.
На Ярославском три минуты до электрички. И мы снова бежим. С Катькой все время приходится бегать, поэтому она отдала мне свои старые сапоги – без каблуков. На шпильках я за ней просто не успею.
– Кааатяяя! Я прыгаю! Сейчас уедет!
– Не уедет! Еще два вагона! Бежим! Беги!
В электричке бежать некуда. Я передыхаю и в тамбуре сквозь стекла в дверях смотрю, как мы медленно и степенно подъезжаем к Лосиному острову. Там пахнет яблоками и дубовыми листьями. Здесь пахнет пивом и чужими людьми. Нам смешно. В электричке нам все время смешно. Этой осенью у меня дикий, дурацкий, нелепый откат в шестнадцатилетие, и я ничего не могу с этим поделать. Ничего и не делаю – ржу. Припадок. Мы проезжаем Мытищи. Нам – до Подлипок Дачных, значит, выходить на следующей.
В Королеве опять бежим – от перрона по переходу. Я смотрю на Катькины ноги – поспеть бы! Вижу, как падают яблоки. У какой-то тетки, торгующей в переходе, из опрокинутого ведерка падают яблоки и медленно катятся под ноги прохожим. Кажется, что весь мир только и делает, что продает и покупает яблоки. Яблоки, вытесняя все на свете, не справились только с опавшими листьями. Я перепрыгиваю и бегу вперед – там свет в конце тоннеля. Взлетаем наверх, и там тоже – торгуют яблоками.
Катька останавливается: Яблок хочу, надо купить! И протягивает руку к пакету. – Почем у вас?
– По 45.
– Давайте.
Я толкаю ее в бок – Не бери! В переходе дешевле!
– Дешевле?
– Дешевле! Я видела – там по 40 продают!
Катька разгоняется и летит назад в переход, через две ступеньки, высоко подкидывая свои длинные ноги в джинсах цвета индиго. Вслед нам слышно отчаянное: Ой, девочки, не гонитесь за дешевизной!
Катка отвечает, уже откуда-то из-под земли – За чем же еще гнаться-то, как не за дешевизной?
Я тоже бегу по ступенькам. Мне снова смешно, и я не успеваю. Я помню, как рассыпались яблоки, но не помню где именно. Мы их найдем. Там еще были синие цветы – букеты в целлофановых обертках.
Я потеряла Катьку из виду, но она уже откуда-то слева, из-за колонны, истошно орет – Нашлаааааа!
Я бегу на голос – точно! Цветы и яблоки.
- Почем?
- Сорок.
-Давайте.
Сразу две бабушки протягивают нам букеты с синенькими цветочками.
– Девочки, дарите цветы!
Я, изумленно: кому дарить то??
– себе, себе дарите!
– Нет, мы еще до такого не докатились – сами себе дарить! Спасибо!
Катька рассматривает мешочки с яблоками – выбирает пожелтее. Бабушки все еще протягивают букеты. Мне смешно – я представила, как мы с Катькой покупаем цветы и дарим – каждая сама себе. Бабушки явно сбрендили. Все-таки осенью тяжело быть в норме.
– Эх, девочки, любить себя надо, любить. И иногда дарить себе цветы.
Я еще обдумываю – как это, себе дарить?? А Катька уже понеслась на выход – снова к свету, только с другой стороны. Блин! Забавная фигня! Свет есть с обеих сторон тоннеля! Поэтому в нем не может быть полной, глухой, безнадежной темноты.

Мне хотелось бы видеть тебя;
Видеть тебя.
По старинному праву котов при дворе
Мне хотелось бы видеть тебя.

У кого-то есть право забыть про тебя,
У кого-то есть право не пить за тебя.
Но, прости, я не верю в такие права;
Мне хотелось бы видеть тебя.

Я бы мог написать тебе новую роль,
Но для этого мне слишком мил твой король.
И потом - я устал быть скотом;
Но мне хотелось бы видеть тебя.

Я смотрю на гравюры старинных дворцов;
Королева, Вы опустили лицо,
Но я надеюсь, Вы смотрите на короля...
А мне хотелось бы видеть тебя.

Но мне хотелось бы видеть тебя;
Видеть тебя.
По старинному праву котов при дворе
Мне хотелось бы видеть тебя.

Очень маленькая изящная голубоглазая блондинка. И имя для такой внешности подходящее – Светлана. Как вариант – Светлая, Светик ну, в крайнем случае, Светка. Бухгалтершей где-то работает. Комнату снимает на Таганке, еще с одной девочкой напополам. Она русская чеченка. Ага! Да! Если сказать русская – будет неправда по духу, а если сказать чеченка – будет неправда по крови. Они всей семьей, и еще с кошками и с собаками, бежали из Грозного в самом начале войны. До деревни под Обнинском добирались долго и тяжело, потом также долго и тяжело обустраивались. И, слава Богу, и все сложилось хорошо. Живут. Уж 16 лет тут живут. Я с ней познакомилась через сестру – они тогда вместе работали. Сестра у меня тоже бухгалтерша.
Как-то я попросила Светлану рассказать что-нибудь о Грозном. Тогда это было ТЕМОЙ. Она наотрез отказалась. Потом снова и снова отказывалась. И всегда категорически. Я больше не навязывалась, забила на идею. Только спустя несколько месяцев она сама предложила встретиться и поговорить. Собрались у моей сестры, борща наварили. Я достала ручку, листы и уселась записывать Думала, будет хорошее интервью. Думала, что-нибудь напишу из этого. Интервью не получилось. Оно сразу не пошло – Светка начала реветь. И дальше – все время плакала. Слезы душили, говорить она не могла. В конце концов, я сдалась: не вышло. Весь мой урожай – пять листков ничем не связанных фраз. Эти листки провалялись у меня, сложенные в пакетике, пять лет. Каждый раз во время уборок в тумбочках порывалась выкинуть эти бумаги нафиг и каждый раз оставляла, только перепрятывала от самой себя этот невыученный урок. Не знаю, что с этим делать. Из этого ничегошеньки не вылепить. Ни-че-го. Вот, выкладываю как есть.

Света.
Нет на свете лучше людей, чем русские, живущие в Чечне. Мы с сестрой уже в четвертом поколении грозненцы. Мне 18 лет было, когда мы уезжали, а дедушка умер уже здесь…
Тридцать первого декабря приехали. Дорога была ужасная! Скользкая, как яйцо. Ехали мы на автобусе. Вместе с домашними животными, и вещами набили целый «пазик». На колеса прицепили цепи, чтоб не скользил. Ведь там у нас и банки с соленьями! И все равно по дороге автобус упал на бок. Не поверите, собака заранее почуяла, что он сейчас опрокинется. Чарлик у нас был - той-терьер. Залаял, заметался по всему автобусу и – в эту минуту мы перевернулись... Долго ехали, так тяжело, устали! Автобус упал по дороге, и нет никого, чтобы его помочь поднять... Не знаю, как мы его подняли все вместе… А еще ночью как-то отец открыл дверь – документы улетели! Ветер был сильный! Представляете, ночь, поле, ничего не видно. Мы пошли их искать, и вдруг видим – за травинку какую-то зацепились. Слава Богу! Много постов было по дороге, и на каждом тормозили. Четыре дня мы так ехали. И колесо по дороге лопнуло...
Автобус у нас многострадальный. Его перед отъездом угнали. Отец оставил его прямо под деревьями, у забора. Чеченец какой-то залез и угнал. Мы потом искали его по всему Грозному…
Здесь, в деревне под Обнинском, стали выгружаться из автобуса, соседи стали помогать. Консервов у нас с собой было много. Это все мы на одну зиму с собой взяли. Надо было как-то начинать жить. И вот мама на следующий день пошла и купила козу. Завели свое хозяйство, а все равно здесь никак не могли прижиться. Как будто вырвали из одного места и забыли посадить в другое. После Чечни мне все казалось, что здесь пир во время чумы... Поколение, которому за 40, из тех, кто из Чечни сюда переехал, так в себя и ни не пришло. До сих пор не пришло. И не придет наверное....
Теперь не слушаю и не смотрю, что творится в Чечне. Для меня это уже не родина. У чеченцев в домах и во дворах чистота и порядок всегда были. Женщина у них рано встает, может в три ночи встать, начать убирать и готовить... Мне там хорошо было. У нас дом был там и садик фруктовый, виноград везде рос! Тутовник рос во дворе, а на нем – маленький домик. В детстве мы туда с подружками прятаться лазили. Одна подружка татарка была, другая армянка. Мы там в Октябрьском районе жили. Это частный сектор, 36 человек в классе нас было... И соседи хорошие, чеченцы. В гости друг к другу ходили. Они очень гостеприимные. По чеченскому обычаю так – приходишь в дом и если там что понравилось – подушечка, вазочка – забираешь. Чеченка соседка, ей помогали всегда, то давление у нее подскочит, то еще чего – бежим, врача вызываем. Она все время к моей маме ходила – Жень, что-то болит у меня. А потом вдруг все изменилось. В гости уже перестали друг к другу ходить. И потом эти же самые соседи нам стали кричать – уезжайте отсюда! А как уезжать? Город жалко. Там на Химзаводе работали одни русские. Чеченцы вообще не работают. И если русские уедут, город просто загнется....
В 91-м начали стрелять. После шести вечера из дому не выходили – боялись... Вечером во дворе идешь, смотришь - пули летят! Сначала страшно было, убегали. А потом привыкли – ну летят и летят. Свистят-то все равно мимо, Читать далее...

Интересно узнавать нечто новое о своих знакомых, о людях с которым каждый день встречаешься, разговариваешь... Вчера сижу в прессзале в мерии, жду когда прессуха по Генплану начнется. И тут - баааатюшки! Сашка Иванюк вваливается с камерой! Ой! как же я обрадовалась! да родная же ж душа! да мы ж в мухасранске плечом к плечу на информационном фронте! Смотрю на него, на родимого, улыбаюсь, головой киваю - здравствуй, Саша! Я думала, мы с ним поговорим, пораспросим - у кого как жизнь в столице сложилась. Ну когда он первые пять раз от меня отвернулся, я свалила все на занятость - надо же камеру подготовить. А когда он потом еще полтора часа делал вид что он меня не знает... Удивил меня, старую, Сашка-то Иванюк...

Аркадий Федорович Крашенинников - музейный работник. Сотрудник МУАР имени Щусева. Я от него просто балдею! Нравится к нему приезжать, нравится сидеть в его каморке и пить чай. Ему уже около восьмидесяти лет, а он все возится с судьбами давно почивших архитекторов. Архитекторы истлели, в их постройках обитают люди и тени. У Аркадия Федоровича по этому поводу чесотка души: ему не дает покоя факт безымянности создателей. Поэтому он выясняет их имена, исследует их жизнь, и составляет биографии. Будет ли кто-нибудь потом исследовать его жизнь - не знаю. Наши с ним биографии столкнулись лишь на одну секунду, точнее сшиблись на одну фразу.
Писала для журнала статью о его новой книге - энциклопедии архитекторов. Как обычно, приехала в МУАР, поднялась к нему в комнатенку, сняла плащ, присела на стульчик. В этот раз обсуждений не требовалось - материал был готов, нужна была только окончательная проверка для публикации. Он внимательно читал и вносил поправки, я изучала схему метро. С Таганки неудобно добираться до Библиотеки Ленина. Я не люблю это пересечение четырех веток и, по мере возможностси, стараюсь его избежать. Поэтому сижу и смотрю - как добраться из МУАРА до работы с минимальными потрями времени. А. Ф поворачивается и спрашивает:
- А зачем это Вы схему метро рассматриваете?
- Смотрю, как можно до Таганки доехать.
- Вы что, не знаете схему метро??
- Я не помню. Я 14 лет на Севере прожила - я туда вышла замуж.
- А где Вы там жили?
- В Республике Коми. Там прошли мои лучшие годы!
- Мои тоже.
- ???
- Я сидел там в лагерях.
Так что у нас с Аркадием Федоровичем повторение судеб - в понятии гегорафии. В других понятиях - едва ли.

Одна моя знакомая, Натаха Гончарова, однажды очень мудро высказалась: Мне сейчас настолько плохо, что даже хорошо! И чем хуже мне становится, тем мне становится лучше.
Объяснить этот феномен невозможно, однако ж эту странную реакцию мозга знают многие. И не понаслышке.
И вот как может выглядеть цепь событий, приводящая к такому вот удивительному "захорошению".
В четверг в Доме архитекторов у меня накрылся диктофон. Нет, я, конечно, все записывала и в блокнот - для верности. Пока, на апогее всего официоза у меня не закончились чернила в ручке.
О том, что диктофон НИЧЕГО не записал, и вообще - отныне более не функционирует - я узнала только в понедельник, когда села расшифровывать. Таким образом, осталась без трех часов записи для рекламной статьи.
На следующий день, во вторник, именно в тот момент, когда я полезла в файл с контактами за полгода, и вобще со всей электронной картотекой, у нас грохнулся сервак. Второй день нет сервера и я не знаю, достанут ли файл после восстановления сети. Во всяком случае, сейчас я не могу позвонить никому.
В этот же день на работе поломался интернет.
А после поломки сети у меня сломался мобильный. Вечером, когда я спешила на встречу к подруге. Я не растерялась и отправила ей смс-ку с чужого телефона: о том, что у меня не работает мобильник и что я опаздаю. Смс-ка не дошла. И я не знаю, куда она делась.
Так вот. Мне - хорошо! Мне совершенно хорошо! Да. Хорошо мне.
Пойду попрошу кого-нибудь включить чайник. Самой мне лучше к нему не притрагиваться.

Ночь плюет на стекло черным.
Лето прошло. Черт с ним.
Сны из сукна. Под суровой шинелью
спит северная страна.
Но где ты, весна?
Чем ты сейчас больна?

Осень. Ягоды губ с ядом.
Осень. Твой похотливый труп рядом.
Все мои песни июля и августа
осенью сожжены.
Она так ревнива в роли моей жены.

Мокрый табак. Кашель.
Небо - как эмалированный бак с манной кашей.
И по утрам прям надо мной
капает ржавый гной.
Видно, Господь тоже шалил весной.

Время бросать гнезда.
Время менять звезды.
Но листья, мечтая рядом с птицами,
падают только вниз.
В каждом дворе осень дает стриптиз.

Кони мечтают о быстрых санях -
надоела телега.
Поле - о чистых простынях снега.
Кто смажет нам раны
и перебинтует нас?
Кто нам наложет швы?
Я знаю - зима в роли моей жены.

Полгода я тут. 14 будет полгода ровно. И все время напряженка. Тяжело, ну правда тяжело. Никак все не утрясется, Никак не образуется. Все это время держалась бодрячком, старалась. И все же мой организм не выдержал - я заболела. Подкашливала с недельку, а потом как закашляла! Весь мозг, всю душу выкашляла! Лечилась сама, как могла - я ж нелегалка, кто ж мне даст больничный? Наверное, это бронхит, а может аллергия, а может от нервов, а может... В общем, для начала я остановилась на бронхите. Пила кадеин , будь он не ладен, - в аптеке дали, микстур и таблеток хренову кучу. Не проходит! Спать не могу, есть не могу - кашляю как обитатель сибирских рудников. А потом как жахнуло! Побочные эффекты от кадеина, который в этот самый каделак входит: обморочное состояние, головная боль, тела не чувствую, холодная как труп. Лежу, плачу - так жалко себя стало и помирать одной страшно... родня посовещалась и привезла ко мне маму на машине. С мамой дело пошло получше - она рядом была, разговаривала со мной и вроде помирать я передумала. Через день пошла на работу - чтобы больничный не оформлять. Меня оттуда выгнали - лечиться, и что б до понедельника не показывалась. Так сложилось, что я не только не померла в мегаполисе, но даже поправляюсь. И кашель меньше. Это везение или это победа?

Пошла я в Музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина - посмотреть полотна французских импрессионистов. На двери объявление: главный вход закрыт, зайти можно со стороны Знаменского переулка. Захожу за угол, ищу подходящую дверь. Вроде нашла, но не уверена. Открываю - на вахте милиционер. Все, как полагается: большой, с животиком, толстыми щеками и мобильником. В общем, типичный милиционер, без оригинальностей. Я решила все ж таки уточнить на счет входа-то и спрашиваю (слегка переврав название музея):
- Это музей живописи имени Пушкина?
- Нету у нас тут никакого музея. И Пушкина тоже нет. Галерея у нас. Вам кто нужен?
- Импремссионисты.
- Тода заходите. Импресионисты есть. А вот музея нет. И Пушкина тоже нет. У нас тут художники. Идите лучше к нам картины смотреть!

И так убедительно это сказал. Уговорил в общем.
Ладно, картины так картины... и правда, нафиг мне Пушкин с его музеем , думала я, подходя к кассе, на которой красовалась надпись: Музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина.

Первый этаж - это всегда сыро и неуютно. Вышла на балкон - с решеточкой от воров. Стою, курю. Мордочку просунула кое-как между прутьев и дую сигарку. Вся голова не пролезает - только нос, губы и подбородок. Озираюсь, как могу. Справа, в палисаднике, огороженном натыканными всевозможными досками, разбитый парник с огромной дырищей в оставшейся клеенке, слева вдалеке чуть-чуть виден двор и кусок соседней девятиэтажки. Прямо передо мной, почти в плотную к дому - детский садик. Он двухэтажный, поэтому за ним вообще ничего не видно. Ну товарищи, ведь это убивает! Уложила подбородок на решетку и подумала про пентхаус с видом на Кремль. Непременно надо будет сделать список вещей, которых у меня не будет НИКОГДА.

(горестно) И зачем же я выбрала эту профессию?.. Эту, в сущности, бесполезную профессию... Отправляла ведь меня мама после школы в техникум - учиться на швею массового пошива, да приговаривала: пойди, Оля, поучись, получишь нормальную специальность на всякий случай. Нет, Оле приспичило стать журналистом. А вот он и случился - "всякий случай" - кризис. И встряла. А была бы швеей - шила бы сейчас дома на машинке распашоночки детские или курточки к примеру и продавала бы на рынке - вот тебе и деньги.
(поучительно) Мам, товарищи, надо слушаться.

В пятницу у меня была буквально истерика - я опаздывала на электричку, к маме собиралась. Дым коромыслом, верстаем две статьи, надо успеть - верстальщик Паша с понедельника в отпуске. А тут еще диктофон, зараза! Компьютер его не видит. На диктофоне - запись с прессконференции, и в понедельник надо бы это все расшифровать, а покудова перекинуть запись на комп. Корячусь под столом с системным блоком, втыкаю-вытаскиваю шнур, кряхчу, стукаюсь головой, шепотом матерюсь - не видно блин нового устройства! Понимаю, что не справляюсь с этой адской машинкой, а электричка-то скоро... а Паша-то в понедельник мне уже не поможет... Всклокоченная влетаю к нему и ору с порога: ПАША, ВОТКНИ МНЕ! Он поднимает голову и (прошу заметить, очень испуганно) спрашивает: ЧТО ВАМ ВОТКНУТЬ?? И начинает дико ржать. Шнур, говорю, воткни в компьютер, шнур с диктофоном!!! Паша продолжает ржать. Фрейд корчится в судорогах. Я становлюсь цвета моей любимой сумки.

Ну слушайте, я надеюсь, это фотошоп?...
[699x514]

Так. Спокойно. Пождождем - может само как-нибудь рассосется? Все равно сделать-то ничего нельзя. Может оно как-нибудь того... случайно?... Бац - и свалится на нос что-нибудь нужное. Само. Потому что при отсутствии всего одновременно жить прямо сложно. Вот прямо сложно! А вот если бы хотя бы что-нибудь одно? Ну всего одно! Но очень нужное.