Объёмы надувают тебя. Фактуры надувают тебя. Нельзя верить глазам — они говорят, что камень это клочок бумаги, а цветы на обоях растут внутрь.
Хотя на обоях нет цветов.
...Прости меня, падре, ибо я грешен...
Все мои фантазии и мечты навсегда останутся фантазиями и мечтами. Я знаю, что будет. Будет однокомнатная квартира, где половина комнаты переделана под студию почти не используемую, а в другой половине вечно захламлённый стол с компьютером и диван. будут редкие, с каждым годом всё реже, визиты друзей, облака табачного дыма в пустой квартирке. возможно я буду временами пить, но не по-многу, потому что будет противно пить в одиночестве. Будет много работы, даже по ночам,даже в выходные потому что кроме работы ничего нет, а если ничего не делать — начнёшь задумываться и непременно сойдёшь с ума. Будет пустой холодильник, потому что не для кого идти в магазин, не то что готовить и вечно пыльный второй стул. Будут долгие, долгие, невыносимо долгие вечера...
...in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti...
Пожалуйста, не бросай меня в пустоту...
02.05.2014 02:09
Точно на моей головой висит большая медведица и смотрит с некоторым любопытством.
Я всю свою нелепую жизнь борюсь с глупостью, чтобы сейчас написать, что мне не хватает разговоров с Вами.
Во взгляде созвездия смутно закодирована вызываемая за мерцение ирония.
02.05.2014 23:58
Я выпил и, сейчас нахожусь в машине с друзьями и еду не знаю куда. Они сказали "поедем", а я не стал уточнять. зачем? Мне пишут, чтобы я был аккуратней. С трудом верится.
03.05.2014 22:15
Снова машина, вязаный ворот куртки вокруг шеи, ночная трасса - и даже мерцание цифр на часах не спасает от обволакивающего безвременья. Я уже был тут, да?
Пост фактум.
Она стряхивает крошки табака с блокнота и начинает спешно и чуть сбивчиво что-то писать, то ли приворот, то ли рецепт нового кекса. Сидит, залезла с ногами на стул и пишет, а потом вдруг скажет про тень на потолке что-то или стихи начнёт читать.
Она по-керолловски странно-чудесная.
Я знаю её 15 лет.
Я совсем её не знаю.
Мои руки пахнут WD-40 и окислившимся металлом. Одежда пропиталась запахами канифоли и пыли и непременного табачного дыма.
Я снова разбираю системний блок. — это что-то вроде медитации, помогающей разуму оставаться чистым. Твои руки — ещё не ты, твои глаза — ещё не ты, твои пальцы — ещё не ты, ты есть мысль — ом мане падме хум, ага.
Разобрать. Собрать. Разобрать. Собрать. Разобрать.
На пятый раз получается уже почти без глаз.
Собрать. Разобрать. Собрать. Разобрать. Собрать.
И ни о чём не думать.
В том месте, где я сейчас, пахнет мокрым асфальтом и недожаренной курицей из киоска. И гарью. Весь город пропах гарью.
В этом месте прожекторы яркие, а тени длинные, подвижные в зеленоватом свете и порывах ветра и даже шум улиц звучит отстранённо. Протаскиваемый ветром мусор воображающий себя перекати-полем в пустынях Аризоны не разбивает эти тени, но лишь добавляет им жизни.
Вывеска «Цветы, 24 часа» нервно мерцает в такт подрагивающей от поездных вздохов подземки площади. Под вывеской красно-белая лента, злобно, наискось, отвратительная, жалкая и неприступная.
Я хотел купить тебе хризантему.
Время имеет вес? Четыре коротких или длинных, часам ведь нельзя верить, мир сдвинулся, ты говоришь правильно, дня могут раздавить человека?
Я проводил тебя на самолёт. Естественно, я знал, что это изначально была глупая, нелепая, пустая и никчёмная надежда, но боже мой, как пусто в комнате...
Настроение сейчас - Задумчивое.
— Иногда мне больно слышать твой смех.
— Иногда мне больно смеяться.
Мысль о том, чтобы проспать тысячу лет продолжает преследовать меня, но... говорят лихие люди, от себя не убежишь. Остаётся повторять как мантру, как заклятье, как ответ на Самый Главный Вопрос о смысле жизни и всего-всего: «Это было давно. Меня тогда ещё не было».
Похоже, не помогает.
Наверное, слава богу.
Ждать апрель.
Ни в коем случае не надеяться.
Ждать апрель.
...дурацкий город вообще-то. Даже троллейбусы провоняли бензиновой гарью. Представляешь, троллейбусы! И как не курить...
...поворот головы, испуганный взгляд из-под морщинистого лба. — «Что, седой, думал смерть по следам идёт?», пряжкой на куртке — дзинк...
...где я...
...кованые сапоги по бетонным плитам: дум. дум. дум. дум. дум. как страшный, неостановимый молоток...
...это было...
...и птицы.
...давно...
...интересно вот, коньяк — дар Божий и спасение или ловушка? Ну, в общем смысле, для челове...
...меня тогда...
...чества. Нет, я не шучу, правда же интересно. Ай, ладно, ну его к дьяволу, наплескайте-ка мне ещё рюмочку со стаканчик...
...ещё не...
...да кому ты нужен, кроме военкомата? — Я не годен.
...тууу тууу тууу тууу...
десять лет, неужели десять грёбаных лет?
Настроение сейчас - да ну его...
... а я не верю в конечные станции. Если бы они и существовали, то очень скоро оказались бы завалены поездами, которые никуда не уходят и приезжать было бы попросту некуда. А какая же это станция, если на неё не приезжает никто...
У меня теперь есть чёрные часы. И усталость. Очень много усталости.
Заезжал сегодня в 19-й — столько людей рады видеть. Приятно и... непривычно. Совсем. То ли слишком много был посторонним, то ли просто дефективный и не заточенный под человеческое отношение. И всё-таки там свои. И там я нужен.
Есть где-то далеко человек, которого хочется видеть. А окажись этот человек на моём пороге, обнять и тихо-тихо «ну привет». Этот человек неотрывно связан со стихами Бродского, диваном в вестибюле гостиницы где-то на улочках около проспекта Мира и фильмом «Фонтан», просматриваемом в чужом доме в одиночестве. И с «как я без тебя целый год...» Тогда мне было 19.
Я хочу вернуться.
Мне грустно.
Мне двадцать один год.
Год от рождества Христова на дворе начинался две тысячи четырнадцатый.
...чаззет, чиззет, чеззет, всё в лукошко влезет...
День за днём читаешь новости и.
....Борис Березовский мёртв, Андрей Панин мертв, Валерий Золотухин мёртв, Уго Чавес мёртв, Маргарет Тетчер мертва, Алексей Балабанов, певец смутных времён, он тоже мёртв, и Фредерик Пол мёртв, Том Кленси мёртв, Лу Рид мёртв, Пол Уокер мёртв, Юрий Яковлев мёртв, теперь и Нельсон Мандела мёртв, плачь, о, пой, Дискордия!...
да ну их.
Настроение сейчас — Флегматичное.
Войдя с улицы на второй этаж и пройдя прямо по коридору попадёшь на третий, и спустившись на пролёт вниз окажешься на первом, который в подвале. Это нормально, мир сдвинулся.
Старуха, вся какая-то обветшалая, замотанная в тряпьё, ест чебурек, оставив за спиной пятно света, палатку и хмурого таджика в ней. Мужичок на остановке косится на неё, а она всё ест, пытаясь оторвать кусок беззубым ртом.
К парню с унылым настороженным лицом подходят двое патрульных, толстые, карикатурные, с сальными улыбками, что-то говорят. Парень поднимает глаза. Его уводят куда-то под руки.
Троллейбус уходит, выдав на прощание сноп искр из провисшего провода. Он похож на единственный островок тепла. Судя по лязгу, теплу осталось недолго. номер под задним стеклом — перекошенные цифры 34.
Я вижу лица из прошлого на улицах.
Я наблюдатель.
Они меня не узнают.
Я их тоже.
Меня нет.
Я есть мысль.
Мне двадцать один год.
Год от Рождества Христова на дворе клонился к закату две тысячи тринадцатый.
Настроение сейчас - усталое.
«...Иосиф Бродский сидит у меня в купе, переводит дух с яростного русского на английский...»
Раннее утро и я еду в маршрутке. Из зеркала заднего вида на меня смотрит бледное в сумеречном свете отражение некрасивого, злого, слегка азиатского лица с глубоко запавшими глазами и выпирающими скулами. Я не знаю, почему он так пристально смотрит. В этих глазах нет доброты. Через минуту понимаю, отражение моё.
У меня была долгая ночь.
Мне двадцать один год.
На дворе от Рождества Христова год шёл две тысячи тринадцатый.
Странные отношения с друзьями — это когда приглашаешь их собраться у себя и всё равно качаешь долларовую трилогию.