http://bravedefender.ru/post214307291/

[400x300]
[400x300]
[400x300]

[400x300]

[400x300]

[300x400]

[400x300]

[300x400]

Однажды Таня и Маша вырастили детей, вывели их в люди и бросили там.
И поехали жить в деревню, чтобы слиться с природой.
Построили себе скромный двухэтажный домик и купили корову. Очень красивую,
с большими карими глазами. Корову назвали Наташей, в честь машиной бабушки.
И все бы ничего, но когда пробил час дойки, выяснилось, что Маша этого
делать не может, потому что ей претит дергать за сиськи корову, которую
зовут так же, как ее, машину, бабушку.
И так повелось, что корову теперь доила Таня.
Но вот что странно - всякий раз собираясь на дойку, Таня надевала красивое
платье, туфли на каблуках и совершала над собой макияж. Маша поначалу
напряглась, но здраво рассудив, что ревновать к корове глупо,
расслабилась. Тем более, что ей страшно нравилось, когда Таня была вся в
платье, макияже и на каблуках.
В нетерпении дожидалась Маша вечера, тащилась вслед за Таней в коровник,
садилась там тихонько в уголок и смотрела оттуда влюбленными глазами. На
Таню.
Таня терзала наташино вымя.
Наташа жевала силос и косилась на Машу.
Вот такой, блин, круговорот любви в природе.
Вопрос - за каким хреном девушки купили корову, если в деревне молока и
так залейся - остается открытым.

Однажды Таня и Маша решили поиграть в "шварценеггеров".
Купили гриндерсы, два калашникова, камуфляж, побрили головы, разрисовали
лица таниной помадой и пошлив ближайший лесок.
Там они долго бегали, кричали страшными голосамии палили по кустам из
автоматов. Негатив сливали.
Потом Таня устала и брякнулась под деревом дух перевести.
А Маша пошла пописать в куст. В процессе Маша неосторожно задела куст и
произвела шорох. А Таня еще не вышла из роли и пальнула по кусту остатком
боезаряда.
Разрывной фаустпатрон прошел в миллиметре от машиной задницы, оставив на
ней незначительный след в виде царапины. Но шуму было много, так что Маша
заодно и покакала.
И девушки пошли домой. Там они отмылись, отрастили волосы, намазали машину
задницу зеленкой и йодом и решили больше никогда не играть в такие игры.
А гриндерсы, калаши и камуфляж подарили местным бандитам.Бандиты страшно
растрогались и пообещали бытьТаниной-Машиной крышей до конца своей
бандитской жизни. И все бы ничего, но всякий раз, когда Таня
случайно касается машиного шрама, обе непроизвольно вздрагивают.
Вопрос - почему девушки не пошли сливать негатив в тир или тренажерный зал
- до сих пор остается открытым.

Однажды Таня решила сделать себе пластическую операцию.
На носе. Чтобы он стал как у Синди Кроуфорд.
И Маша загрустила. Дело в том, что Маша любила именно танин нос, а нос
Синди Кроуфорд находила довольно скучным. Подобная трансформация таниного
носа нанесла бы существенный удар по машиному либидо, что совершенноне
входило в машины планы.
Поскольку пытаться остановить Таню было опасно для жизни, Маше
пришлось пойти на военную хитрость.
Она занесла денег хирургу, который должен был превратить танин нос в
сказку.
Денег было ровно столько, чтобы хирург забыл о врачебной этике и сказал
Тане, что ни хрена хорошего из ее носа не получится. В лучшем случае, это
будет нос Нонны Мордюковой.Три дня Таня ревела белугой. Ее нос распух и
стал похожна нос Синди Кроуфорд. Таня посмотрела на себя в зеркалои
решила, что ее старый нос идет ей гораздо больше и перестала реветь. И все
стало как прежде.
Вопрос - почему Таня так запала на нос Синди Кроуфорд -до сих пор остается
открытым.

Однажды Таня и Маша решили сыграть в "Лохотрон".
И проиграли все. Деньги, рюкзаки, мобильники и одежду (включая нижнее
белье). И остались стоять посреди улицы совсем голые.
А прохожим было насрать.
Они думали, что Таня и Маша - эксгибиционистки, и обходили их стороной.
Подобрали Таню и Машу добрые менты, которые почему-то им поверили и
довезли до дома.
Дома Таня и Маша отогрелись, попили чайку, надели трусы и снова
почувствовали себя крутыми телками.
Наутро сходили к психотерапевту, изжили остатки комплекса "голого короля"
и все стало как прежде.
Вопрос - сколько девушки выпили перед тем, как играть в "лохотрон" - до
сих пор остается открытым.

Тане очень не нравилось, когда Маша в припадке нежности называла ее мыхой,
мышкой то есть.
Во-первых, Таня считала, что ее портретное сходство с вышеупомянутым
животным есть ни что иное, как продукт полураспада машиного воспаленного
мозга.
А во-вторых, Таня просто не любила все такие
словечки уменьшительно-ласкательные.
А Маша, наоборот, любила. Чего по Маше, в общем-то, не скажешь. И Маша
страдала, но в бутылку не лезла.
А поступала очень мудро.
Она дожидалась пока Таня уснет, садилась рядом с ней поудобнее и начинала
называть Таню так, как ей, Маше, нравилось - мыхой, мышкой, мышастиком,
мыхуськой, а также кисанькой, рыбонькой, зайчиком, козочкой,птичкой,
пупсиком, бубусиком и много еще чем.
После такой, с своем роде, медитации, Маша сладко зевалаи вырубалась,
спокойная и умиротворенная. Но не всегда.
Иногда Маша так заводилась от собственных нежностей, что в ней возникало
непреодолимое желание страстно полюбитьТаню немедленно. Но будить
сладкосопящую подругу Маша не решалась.
После одного случая, когда Таня, еще не проснувшись, назвала ее Колей.
И засыпала, с трудом преодолев непреодолимое желание.
Вопрос - кто такой Коля - до сих пор остается открытым.

Однажды Таня и Маша решили прыгнуть с парашютом.
Надели памперсы, сели в аэроплан и прыгнули.
И полетели вниз. Маша чуть пониже, поскольку потяжелее.
Лететь было далеко и чтобы как-то скоротать время Маша стала щекотать Таню
за пятку. Таня истошно орала ибрыкалась как норовистая кобыла, но поделать
с Машей ничего не могла.
Когда Таня и Маша приземлились на лужок, Таня треснула Машу по голове, но
не больно, а скорей для вида.
В завязавшейся драке девушки запутались в парашютах часа на полтора. А,
может, на два.
Без комментариев.
Вопрос - почему Таня в тот день была без ботинок - до сих пор остается
открытым.

Однажды Таня собралась в лес по грибы и по ягоды.
Ей, видишь ли, "захотелось побыть одной".
И она, видишь ли, "устала от всей этой хуетени".
Маша почему-то подумала, что слово "хуетень" относится к ней и страшно
обиделась.
Но виду не показала, а дала Тане корзинку,и пошла на кухню плакать.
А Таня пошла в лес. И с концами.
Нашли Таню только через месяц.
Она сидела на пеньке, грызла немытую морковку и рассказывала зайцу про
то,какое говно ее новый начальник.
Дома Маша помыла и морковку, и Таню.
Таню положила спать, а морковку в холодильник.
И все бы ничего, но Таня очень скучала по зайцу.
Пришлось купить ей кролика.
Время от времени, когда Таню одолевал зов предков,она закрывалась с
кроликом в туалете,и ведала ему свои девичьи секреты.
А Маша терпела эти сеансы кроликотерапии и злиласьтолько тогда, когда
очень хотела писать.
Вопрос - где Таня в лесу нарыла морковку - до сих пор
остается открытым.

Когда блики солнца на мокрой дороге заставляют сбавлять скорость. Когда
просыпаешься как обычно, а уже светло. Когда ловишь оценивающие взгляды. И
понимаешь субъективность оценок. Когда перечитываешь "Рукопись найденную в
кармане". Когда смысл сказанного не сразу понятен. Когда над вопросом "как
дела" начинаешь задумываться. Когда улыбаешься своим мыслям. Выключаешь
радио, выключаешь телефон, выключаешь зажигание, выходишь из машины.
Дальше своим ходом.
Дальше без меня.

"Все равно, Буратино, ключик на дне озера — нам никогда не увидеть
счастья..."

Он проснулся на потолке. Неплохое начало еще одного дня, приближающего приход Смерти.
Потолок много претерпел на своем веку – взять хотя бы те струи дыма от косяков, что по всем законам физики устремлялись именно к нему, вверх,- но такое потолок видел впервые.
Проснувшийся ошалело хлопал глазами – наверное, с ним такое тоже было впервые.
«Пятку бы сейчас…» - подумал панк и огляделся. Пятка была. Даже целых две. Своих. Грязных таких… Но вот они – то сейчас как раз меньше всего его интересовали. Другая же пятка, про которую он, собственно говоря, и подумал, лежала внизу и всем своим наглым видом говорила: « Ну, попробуй, достань!»
Впрочем, ерунда. Каждый нормальный человек знает, что пятки – и жаргонизм, и медицинский термин – не разговаривают. Другое дело, что человек, проснувшийся на потолке, наверное, не может быть нормальным, если это рассматривать с точки зрения общества, в котором он находится. Собственно говоря, этот панк и до своего пробуждения в районе люстры не слыл нормальным – разумеется, в рамках нормального общества. Именно поэтому он пообещал пятке:
- Ну ничего, я до тебя еще доберусь, тупилка картонная!
И пошел в ванную, оставляя за собой цепочку тянувшихся по потолку следов.
Уже много лет в верхнем левом углу ванной висела веревка. Что она там делала?.. Висела. Зачем висела? – Никто не знает.
Панк шел в ванную за веревкой. С ее помощью он намеревался поднять с пола слишком уж хамовитую пятку – и употребить находящийся в ней каннабис по прямому назначению. Веревка была на месте.
- Что, хочешь достать пятку? – спросила веревка.
« Да-а, сегодня все вещи, видимо, обдолбились» - подумал панк и ответил веревке:
- Да. А ты мне поможешь?
- Помогу, - ответила веревка, - ведь именно для этого я висела здесь долгие годы, и скользнула к панку в руки. И они пошли ловить хамовитую пятку.
Пятка упорно сопротивлялась, кричала:
- Суки позорные, пустите меня!!! – но куда там!.. Вскоре она уже была самым зверским образом подожжена и раскурена. Дым от нее устремился прямиком в пол. Пол задрожал от неожиданности.
- Ничего-ничего, - злорадно сказал потолок полу,- сколько лет я терпел это безобразие, пора бы и тебе помучиться!
- Зато на тебя не блевали и не плевали, и по тебе не ходили как следует в грязных ботинках. Пока. – Злобно ощерился пол. – Ты думаешь, что мне так легко жить?!
- Да что вы можете знать о жизни? – отозвалась кровать – Разве на вас устраивались бешеные скачки посреди ночи?! Знаете, как приятно: часа в два ты вдруг просыпаешься от каких-то ударов!
- А мы, а мы! – заголосили стены.
Также жаловались на свою жизнь: стол, одинокая люстра, усилитель с колонками и почти пустая (что ее очень злило) книжная полка. Шум поднялся несусветный.
Но больше всех разорялся потолок, называя себя богом. Больше всего его злил тот факт, что какой-то «мерзкий идиот», то есть панк, посягнул на его святость и осквернил своей «грязной задницей» принадлежащую ему известку.
- Успокойся лучше, а то сейчас как блевану! – пообещал панк потолку, и тот испуганно замолк.
Дотянувшись до висящей рядом полки, панк взял в руки томик Кастанеды.
- Что, почитать собрался? – ехидно спросила книга, - а вот не дам! – и упала на пол, откуда достать ее сидящему на потолке человеку не представлялось возможным.
- Веревочка, помоги – попросил панк.
Свернувшаяся змеей у его ног веревка молчала. Молчал пол. Молчал потолок. Молчали стены, колонки и кровать. Молчала книжная полка, люстра и лежавшая на полу книга. Молчал стол. Панк тоже молчал и тупил… в пол.
Сверху комната выглядела абсолютно иначе, и он пожалел, что никогда раньше не видел этого и не задумывался над этим.
Раздался стук в дверь. Панк крикнул:
- Открыто!
А вещи по-прежнему молчали.
В квартиру зашел толстый и усатый дядька, чтобы в который раз сказать, что коммунальные услуги не оплачены и в очередной раз пригрозить злостному должнику выселением. Но этого он так и не сказал. Увидев сидящего на потолке панка, он заорал что-то про то, что все панки идиоты и пулей вылетел на улицу.
Такова была реакция всех заходивших эти несколько дней людей.
А панк все лежал на потолке и тупил… в пол.
И однажды пришла Она:
- Привет! Я не помешаю?
-Неужели тебя не пугает то, что я живу на потолке?
-Нет, не пугает. Даже очень нравится!
Она подняла с пола книгу… а потом поудобнее устроилась на потолке рядом с ним – и они заговорили. Так много надо было друг другу сказать…

Проходи сейчас по погосту какой-нибудь прохожий, он бы услышал на Шефе (впрочем, для него - просто на очередной японской могиле) ругань, в которой понимающий тусовщик наравне с изобилующими в последнюю пару лет мажорищами узнал бы похмельные сетования маргинальных (читай: не мажорных) металлистов. Подойдя же поближе к японской могиле, этот прохожий увидел бы их заросшие и местами опухшие лица и непременно бы ускорил шаг, мыс-ленно ругая совсем уже оборзевшую молодежь: никакого почтения к предкам. Ему бы и в голову не пришло, что японские воины, лежавшие в Шефе, никак не являются предками русских металлистов ( хотя, впрочем, по заплывшим глазкам-щуркам русских металлистов можно было принять и за японских).Но нет, не было сейчас случайных прохожих на погосте, возможно, виной этому был дождь, вовсю гуляющий с самого раннего утра.
Всего их было четверо. Один еще спал сладким пъяным сном, остальные, мрачно нахохлившись, ругались тем самым матом похмельного маргинального металлиста. Для удобства не терпящих ненормативную лексику читателей я заменю матерные слова на более пристойные.(За оригиналом оращайтесь к автору).
-Блин, да что же это за фигня такая! Ты точно не помнишь, куда его заныкал?
-Да сколько уже можно повторять: после четвертой бутылки я ничего не помню. Ничего, блин компот, ты врубаешься: ни-че-го!
-Не, ну это же надо додуматься: заныкать портвейн! Теперь – песец. Попробуй, найди…Подыхать тут с похмела из-за какого-то дибила…
-Сам ты дибил, слышь, э, -угрожающе сказал виновник, поднялся, сделал было пару шагов по направлению к сидящему на оградке(э-эх, сколько она таких классных задниц повидала!) чернодлинноволосатому парню, по мускулистым ручкам которого, особенно умильно смотревшимся в потрепанных рукавах косаря, можно было сделать вывод о причастности его к святому лику барабанщиков (богом среди которых был и остается, естественно, барабанщик Iron Maiden), но, видимо, еще не оклемавшись после пьянки, споткнулся о мирнолежащего, мирноспящего и мирнохрапящего товарища, отчего тот проснулся и пробормотал:
-Ох, сушняк…
-А ты рот открой,- мрачно посоветовал сидящий в районе Шефа еще один участник попойки, по размазанному на лице гриму, предположительно, блэк-металлист. –Вон, сколько воды льет.
-Блииииин коооооомпот!!!!!!!!! -разразился воплями окончательно проснувшийся товарищ.- Как у меня башка болит!!!!!!!!!
-Да? Странно – холодный душ должен облегчать похмельный синдром .- Спокойно констатировал Блэкер.
-Дурак ты. Похмельный синдром облегчает опохмелка. Ничего вы, блэкеры, не понимаете. Сатане служите, а похмеляться не умеете,- с трудом напрягая артикуляционный аппарат, сказал Товарищ, уже вылезший из лужи, в которой спал, и дружески похлопал Блэкера по спине. Блэкер по-хипански промолчал.
-Так насчет опохмела у нас что намечается? - продолжал Товарищ, делая вид, что не замечает перекошенной физиономии Блэкера.
-Ничего, - процедил Ударник, бросив косой взгляд на Виновника.
-Да надоели вы!!- психанул Виновник- Ну ладно, попутал я, так вы что, сами не разу по пъяни не гнали, чтоли?!
-Так ты че, бутылку замутил, что ли?- спокойно спросил Товарищ – Ну так пойдемте искать. Заколебемся, конечно, а че делать? Жизнь такая…
Под памятником многострадальной бабушки на выгоревшей благодаря еженощным кострам могильной земле очнулась бутылка портвейна. Она была одна, но это ее не смущало а, напротив, радовало. Уж слишком надоедливыми были те пять бутылок, с которыми ей приходилось коротать время в рюкзаке Ударника. Стекляшки оказались на редкость настырными, и то и дело пускались в споры (орущие и вопящие споры), чья этикетка наряднее, а на ее коммен-тарии, что у них этикетки абсолютно одинаковые, бело-багровые с надписью «Риал Портвейн» и если уж на то пошло, то только у нее ярко-зеленая этикет-ка «72 портвейн», получала лишь обилие ненормативной лексики в свой адрес. Под наплывом впечатлений от вчерашнего дня воспоминания о прошлой жизни у нее практически смылись, и в голове (то бишь пробке) остался ничего не говорящий урывок:
«…А что, семьдесят второго только одна бутылка? Ну тогда давайте еще пять по ноль семь…»
Из нерасшифрованных воспоминаний дня вчерашнего можно было выделить такое:
« Темнота. Звон соседок. Голоса:
-Ну что, на Шефа идем?
-Тупые вопросы не задавай».
Запомнилась также заунывная песня, послышавшаяся после исчезновения из окружающей тьмы третьей соседки:
« Нааайду ублюдка за углоооом
И запихаю в жопу лоооооооом»
И еще:
«Уберите ваши руки от меняаа»
Самым свежим воспоминанием было то, как ее сюда с неразборчивым хрюканьем положил какой-то обросший подозрительный тип. Зачем?.. Она старалась не думать об этом, также как и не думать о смерти. Впрочем, получалось из рук вон плохо.
Под смертью она понимала неизбежность, которая рано или поздно должна произойти. Когда она вчера попыталась заговорить на эту тему в рюкзаке с соседками, ей ответили:
-Глупая! Это не мы зависим от смерти, а смерть зависит от нас. Вспомни хотя бы очереди в магазинах.
К тому моменту она еще Читать далее...

В дождь все люди похожи на муравьев, в слепой панике забивающихся в любые, даже самые малюсень-кие щели.
Когда она пришла к этому выводу, окружающие люди стали ей еще более противны и омерзительны. Низкие твари, заботящиеся о своем помете и думающие лишь о том, как бы для оного отродья урвать у кого-нибудь – неважно, кого, он ведь чужой!- кусок побольше да пожирнее. Так было, так есть и так будет. Это закон природы. Сильный отбирает у слабого, что бы там не говорили о так называемом «гу-манизме» и «милосердии» - пустые слова! Человек даже еще более отвратителен, чем гиена – гиена, по крайней мере, не выебывается и не пиздит, какая она добрая и гуманная! Доброта, это уже поднадоев-шее однобокое ХЕРстианство – всего лишь маски для сволочной натуры человека, за редким исключе-нием в лице ХРИСТиан (эти же исключения стираются с лица земли теми, кто нацепил маски). «Подай денег на развитие детдомов. Это не героизм. Это нормально. Потому что мы – Люди». Не добрее ли бы-ло бы сказать так: «Не выкидывай своих детей в детдомы или тазы для выкидышей. Потому что ты – ЧЕЛОВЕК». Но кому нужно то, что ты не сделала аборт? Всем это по барабану. Нет уж, дорогая, изволь подать денежки! И существа, млеющие от своего героизма, раздутые от важности – посмотри, какой я хороший! - дают немного (ну, не много же! Всей доброте должен быть разумный предел!) денег детдо-му, получая в награду за это чувство самоуважения, а также льстивые улыбки. Зачем?.. Лишь смешная часть этих денег пойдет на нужды выброшенных детей – остальную урвут для своего, не выброшенно-го, отродья служащие этого детдома, своеобразного таза для живых выкидышей (ух, какая я гуманная, я все- таки оставила ребеночку жизнь - не беда, что эта жизнь - в задроченном здании, но ведь это лучше смерти- хотя ребенка никто не спрашивал). Если жалко давать денег на живых выкидышей, можешь за-вести себе кошечку-собачку и переносить свой гуманизм на нее. Желательно подобрать животину на помойке – не так гигиенично, зато - гуманнее! А если ты уж совсем ленивая тварь, то посмотри про-грамму «Бремя денег» и под душещипательную музычку испытай оргазм от ощущения собственной доброты! Повторяй за ведущим пустые фразы типа «Главное – не сколько денег, а сколько доброты и справедливости…», а по окончанию программы иди и урви у кого-нибудь чужого последний кусок! А потом ступай в церковь, помолись – я истинный херстианин ! и онанируй на своем гипертрофирован-ном ощущении собственной справедливости и важности для этого мира. И таких как я, хоть немного выделяющихся, объявляют идиотами и распихивают по психушкам – и это при их-то образе жизни!
Так думала она, идя по опустевшей и непривычнее посвежевшей улице. Теплые струи воды стекали по ее лицу и волосам, впитывались в одежду. Шел дождь.

Слушать этот музыкальный файл

Нахер мне город, в котором больше не встретить тебя.
Сворачивать горы с восьми до пяти, спасаясь нещадной работой,
А после в старых местах появляться, но так и не встретить тебя
Наш общий парфюм, не жалея на шею.
Взрываться в руках у кого-то, а после
Видеть во сне на плече у подруги,
Как в прошлой весне я ловлю твои руки,
Если решишься, давай поскорей.
Может быть в мае, там куча дней…
Я начинаю ждать.

Ты только не злись там на меня…
Ты просто не слушай песни мои.
Ты только не злись там на меня…
Я то чего… Я тум сама…
И все хорошо, я тут сама…
И все хорошо…

Нахер мне город, в котором
В спинах чужих ошибаться, но так и не встретить тебя.
Просто походкой в пальто эти глюки
Все дразнят и дразнят
Мою близорукую память.
Толпа меня тянет туда, где не встретить тебя.
С миром проассимилироваться…
В лесах, темно-синем седане,
А после…
Видеть во сне на плече у подруги,
Как в прошлой весне я ловлю твои руки,
Если решишься, давай поскорей.
Может быть в мае, там куча дней…
Я начинаю ждать.

Ты только не злись там на меня…
Ты просто не слушай песни мои.
Ты только не злись там на меня…
Я то чего… Я тум сама…
И все хорошо, я тут сама…
И все хорошо…

Нахер мне город, в котором
Черт знает с кем напиваться и к счастью не встретить тебя
В дебрях Москвы просыпаться, но так и не встретить тебя…
Нахер мне город, в котором больше не встретить тебя.
Даже теперь, когда осень… так здорово,
Знаешь, у нас понастроили нового…

МИР - не злой
МИР - не добрый
МИР ПРОСТО ЕСТЬ