Ездил на прошлой неделе в школу журналистики. Планировалась встреча с издателем. Приехал, осмотрелся. Нормальный такой издатель, лет 45, по фактуре живчик, улыбается. Женского пола.
Началась встреча. За здравие первые пол часа поговорили собственно об издательстве. Издательство не простое, эстонское. Единственное в стране (а, может быть, и во всей Прибалтике), издающее книги на русском языке.
Вторые пол часа прошли за разговорами о книгах, которые издает издательство. Третьи пол часа - об авторах, которые публикуются в этом издательстве. Четвертые пол часа - о забавных историях из жизни издателя. Пятые пол часа - о Грубине.
Был такой человек, Валерий Грубин. Реально существоваший. У Довлатова в "Соло на Ундервуде" есть одноименный персонаж, списанный с реального Грубина. Наша издатель этого Грубина знала.
Был этот Грубин очень образованным, интеллектуальным человеком блестящего таланта. И, как большинство талантливых людей той поры, беспросветно пил. Когда ему было 32-33, у него уже не было за душой ломанного гроша. Жил случайными заработками, которые пропивал.
Издатель его знала и они дружили. Она видела всю ситуацию, в которой он оказался, помагала, чем могла. Часто приглашала в гости. Грубин был интеллигентным человеком и никогда не приходил в гости без подарка. Так уж был воспитан. Но в силу бедственного финансового положения подарки зачастую были весьма необычными. Например, однажды он принес в подарок пакет кефира. Оказалось, помог разгрузить где-то машину. В другой раз принес белоснежный спортивный костюм. Причем костюм без всяких нашивок, надписей и т.д. Такой полуфабрикат, болванка. Подхалтурил на швейной фабрике. Принес костюм, отдал нашему издателю: "Одень". Она пошла, переоделась, вышла, а Грубин, со всей пресущей ему искренностью, сложа руки на груди, произнес "Ангел..." И от этого нашему издателю стало так неловко, она то знала, что далеко не ангел...
Однажды кому-то из друзей удалось пристроить Грубина на работу. Корреспондентом, в одну из газет. Говорят, что рабочий день его был таким: утром приходил, садился за стол, доставал карандаш, клал перед собой чистый лист бумаги и.... весь день созерцал жизнь. Вечером вставал из-за стола, убирал карандаш, бумагу и уходил домой. Продержался неделю.
Поехал как то раз наш издатель с Грубиным в Эрмитаж. Грубин был спецом по живописи. Но парочка они, надо сказать, была импозантная. Она - женщина с претензией на стиль, он - бомжеватый обросший мужик с неопределенным запахом. И вот, на выходе из автобуса у Грубина распахивается пальто, под которым обнажается грязная замусоленная майка "селедка". Издатель в состоянии аффекта спрашивает, дескать, чего же ты не застегнешься, пуговиц что ли нет. И вообще, как ты в Эрмитаже ходить собираешься. А Грубин отвечает, что пуговиц действительно нет, они на куртке. Т.е. у него один комплект пуговиц был, и он их перешивал с куртки на пальто и обратно, в зависимости от того, что надевал. А в этот раз не успел.
И вот мы слушали это рассказы... Но интересно то нам было совсем другое! Интересно было, какие условия сотрудничества у издательства с авторами, как процесс сотрудничества построен и т.д. Но задать их мы так и не успели. Задавали уже "на ногах", уходя. Присутствовала определенная доля раздражения по этому поводу. Сидели, сидели, и на тебе.
А потом, через несколько дней, я понял, что самое большое, яркое и светлое, что у меня осталось после этой встречи, это рассказы о Грубине...
Вот, нарыл у Довлатова, привожу. (из "Сола на ундервуде"):
У Валерия Грубина, аспиранта-философа, был научный руководитель. Он был
недоволен тем, что Грубин употребляет в диссертации много иностранных слов.
Свои научные претензии к Грубину он выразил так:
- Да хули ты выебываешься?!
Встретились мы как-то с Грубиным. Купили "маленькую". Зашли к одному
старому приятелю. Того не оказалось дома.
Мы выпили прямо на лестнице. Бутылку поставили в угол. Грубин, уходя,
произнес:
- Мы воздвигаем здесь этот крошечный обелиск!
Грубин с похмелья декламировал:
"Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, очнись и поддадим!..."
У Иосифа Бродского есть такие строчки:
"Ни страны, ни погоста,
Не хочу выбирать,
На Васильевский остров
Я приду умирать..."
Так вот, знакомый спросил у Грубина:
- Не знаешь, где живет Иосиф Бродский?
Грубин ответил:
- Где живет, не знаю. Умирать ходит на Васильевский остров.
Валерий Грубин - Тане Юдиной:
- Как ни позвоню, вечно ты сердишься. Вечно говоришь, что уже половина
третьего ночи.
Повстречали мы как-то с Грубиным жуткого забулдыгу. Угостили его
шампанским. Забулдыга сказал:
- Третий раз в жизни ИХ пью!
Он был с шампанским на "вы".
Оказались мы как-то в ресторане Союза журналистов. Подружились с
официанткой. Угостили ее коньяком. Даже вроде бы мило ухаживали за ней. А
она нас потом обсчитала. Если мне не
Читать далее...