Их бы за ноги и как гулек головой об стенку, жидо-финны проклятые!
Черная метка
Узники финских концлагерей надеются лишь на Ильича
60 лет Победы — последняя круглая дата, до которой доживут прошедшие Вторую мировую войну. 9 мая 2005 года президент Путин и канцлер Шредер торжественно пожмут друг другу руки и закроют мрачные страницы нашей истории. Тему нечеловеческих пыток и страданий снимут с повестки дня навсегда.
Но над советскими гражданами издевались не только немцы. Тысячи наших людей прошли через ужасы финских концлагерей, где смертность была выше, чем в самых жутких фашистских гетто.
“Никакими деньгами нельзя компенсировать причиненное зло, но мы хотим стать ближе друг к другу” — под этим девизом вот уже несколько лет по всей Европе проходят выплаты жертвам фашизма из немецкого фонда “Память, ответственность и будущее”.
“За равные страдания — равная плата”. Этот принцип не соблюден: наши старики получают меньше всех в Европе. Худо-бедно, помалу и не всем, но немцы все-таки платят. И для большинства наших дедов эти деньги — чуть ли не единственная возможность купить дорогостоящие лекарства.
От финских узников отказались все. Им не платит Германия. Им не хочет платить Финляндия. А в родной стране они всегда были на положении изгоев.
Из сводки Совинформбюро: “Сегодня, 1 июля 1941 года, 3-я пехотная дивизия 3-го армейского корпуса финнов развернула наступление в Карелии”.
Противник в три раза превосходил наши войска, но молниеносного прорыва не получилось. Самые ожесточенные бои были в августе, в районе Андронова Гора. От пяти до тринадцати атак в день; против одного раздетого и разутого русского солдата — четыре хорошо “упакованных” финна, против одной нашей пушки — шесть вражеских.
Перед фашистской группой армий “Север”, бившихся на Онежско-Ладожском перешейке, стояла четкая задача: независимо от обстановки под Ленинградом соединиться с финскими частями. После непрекращавшихся бомбежек в первых числах сентября 1941-го фашистско-финские войска захватили Олонец, Лодейное Поле, Свирьстрой, перерезали Кировскую железную дорогу.
Финны всегда считали эти земли своими. И до сих пор, на неофициальном уровне, называют большую часть Ленинградской области и практически всю Карелию “спорными территориями”. Лишившись их в т.н. финскую, или “зимнюю”, войну, они всегда мечтали вернуться.
Герман Иванович Щеглов:
— Здесь жили этнические финны, ижоры, водь и пр. народы, которых называют ингерманландцами или, по-простому, чухонцами. После финской войны по заданию партии сюда переехало много русских. Мы сами из Калининской области. “Занимайте освободившиеся площади”, — сказали тогда отцу и назначили его председателем колхоза.
Только немного обжились — война. Помню, как к нам в дом пожаловал его прежний владелец.
Финн почти без акцента говорил по-русски:
— Я хозяин этого дома. Меня звать Пека Илонен.
При слове “хозяин” мы похолодели от страха.
Он долго и придирчиво осматривал дом, сарай, коров. Прощаясь, сказал, что купил усадьбу в Финляндии и разрешает нам до конца войны здесь пожить. “А потом вам придется уехать — я ее продам”. Его планам не суждено было сбыться: дом наш, как и практически вся деревня, сгорел.
С финном-хозяином нам повезло: обычно они вели себя совсем по-другому. Когда нас везли в концлагерь №3, в Мусталампи, хлебнули уже по полной.
Был вторник, 9 сентября. Машина замедлила движение перед очередной толпой финских крестьян, и в нас полетели камни. Целились в голову. Орали дети, взрослые стыдливо прятали глаза... Они съезжались со всех окрестных хуторов, и это была хорошо организованная ненависть к русским пленным. Все беды, свалившиеся на финнов зимой, эйфория побед работали на одну идею — для поднятия духа патриотизма и ненависти к нам. “Да здравствует великая Финляндия до самого Урала!” — кричали вслед. Эту мысль вместе с розгами вбивали нам потом в финской школе...
Начальника концлагеря за его вечную ненависть к русским прозвали “мустакессу”, что означает “черный табак”. Его звали Адам, и он был одиозной фигурой — с перекошенным лицом тыкал стеклом под ребра всем, кто оказывался на его пути. Это было самым невинным его развлечением.
“Вот уехал Коки в отпуск...”
Зимой 42-го начался настоящий голод. Хлеба не было, скотину отобрали — так было во всех оккупированных деревнях и селах. Пойманную рыбу распределял староста — ее можно было обменять на рожь. Муку делали из коры молодой березы: сушили опилки, смешивали с мороженой картошкой и пекли лепешки. Царская еда: уже весной о ней вспоминали с вожделением...
Чуть потеплело, как целыми семьями отправлялись на болота за мхом. Искали белый, длинный: из него тоже стряпали лепешки. Мох и опилки, опилки и мох. И — если повезет — глоток молока. Кишечник не выдерживал — в туалет ходили со слезами. Старики пухли и умирали от голода.
На всю жизнь мальчишки запомнили этот коротенький стишок: “Вот уехал Коки в
Читать далее...