Привет, меня зовут N., я смешной маленький птиц,
Мне не повезло родиться в самом начале холодной зимы,
Теперь нужно ждать весну, чтоб научиться летать,
А старые птицы говорят, что есть ещё лето,
Оно огромно, тепло, необъяснимо...
Встретить его - заветно-душистая мечта,
Хотя, впрочем, до него каждый хочет дожить.
Вот только не у каждого выходит.
Лето заперто в доме у самого-самого моря,
Оно тоскует и ждёт пока кто-то отважный его спасёт
И заберёт на корабль с парусами оттенка берлинской лазури.
...У девушки из дома напротив глаза такого же цвета,
Она иногда кормит меня с шелковистой руки
и солнце на небе дробится
в том же ритме, что ноет солнце в груди,
которое люди обычно зовут почему-то сердцем.
От неё пахнет рождественской тайной, как будто
она скрывает дырявые крылья под курткой или прячет ангела дома.
Привет, меня зовут N, я нелепый маленький птиц,
Мне очень нужно дожить до весны и увидеть своими глазами море.

Жди.
Я приду
и заберу тебя прямо в лето.

Я сказал ей: отстань, ты выдумка, галлюцинация, ты не настоящая, а она просто взяла и исчезла. Растворилась, распадаясь на кусочки, глядя на меня перламутровыми глазами с оттенком упрёка. Исчезла навсегда. И больше не появлялась. Её убил тот факт, что она всего лишь ловкая подделка, фальшивка, и поняв, что ей не быть настоящей, она предпочла вообще - не быть.

Просто иногда так бывает: ты разбиваешь зеркало голыми руками, спустя буквально минуту весь пол усеян осколками, и это важнее, чем порезы на коже и привкус крови во рту, убирать-то тебе придётся. Твой двойник выходит из дырки в зеркале, успокаивает тебя, варит какао и заставляет продезинфицировать ранки и перевязать бинтиком. Всё было не зря: ты теперь не один. Двойник собирает и выбрасывает осколки, укладывает тебя в кровать, поправляет одеяло и говорит, что теперь всё будет иначе, спи, спи, я с тобой и тебя никто не тронет.
Но ты просыпаешься, и оказывается, что всё одеяло заляпано кровью, какао закончилось ещё с неделю назад и жутко дует от окон. А ещё провал разбитого зеркало зло скалится пустыми ртом. И осколки по всей комнате, чёрт бы их побрал.
И ты снова один.

Вселенная слышит не тех, кто орёт на улицах, а тех, кто шепчет в подушку.

Я любил его дом, потому что там стены читали наши мысли, а не слушали разговоры.

Если в аптеке за углом кончатся сны в таблетках, я не выживу.

Все понимают, что мы все живём в огромной тюрьме, но кто-то здесь зацикливается на замкнутом пространстве душных камер, а кто-то умеет радоваться крошечке неба с вкраплениями звёзд, видной через стальную решётку.

я пишу тебе письма на своих же ладошках, на крыльях озябших птиц,
я пишу тебе письма на обрывках бумаги летним почерком ноября,
я пишу тебе письма, превращаю в хрупких журавликов,
ветер приходит ко мне и уносит их куда ближе к солнцу, чем я или ты.

кто-то задолго до нас
придумал называть "небом" тот мир, что находится чуть выше земли,
взял законы звериные и внедрил их в людское сообщество,
кто-то задолго до нас
начал эту игру
мы играем по чужим правилам и
участвуем в чужой войне.

но вот что любопытно:
если я вскрыть мне грудную клетку, раздвинуть рёбра,
там окажется много цветов: скорее всего, полевых.
они не требуют никакого ухода, растут, где попало,
даже в такой мусорной яме, как я.
если ты сплетёшь венок, то будешь ещё красивее, чем сейчас,
если это вообще возможно.
а если вскрыть твою, то там будет только мясо, жилы и вены,
в общем,
ничего интересного.

но один мой журавлик, вероятно, дойдёт до тебя до приезда длинной влажной зимы.

- Когда ты никого не хочешь видеть и когда тебя никто не хочет видеть - два очень разных одиночества.

- Почему те люди, которых хочется поцеловать, практически никогда не входят в число тех, кто хочет поцеловать тебя?
- Старый верный бесперебойный закон обломности, видимо.

Паспорт врёт, мне по-прежнему шестнадцать.

В моём новом доме постоянно вкусно пахнет только что унесённой с большой обшарпанной серой кухни едой, домовые убирают орнаментальную паутину и играет классная музыка. Добраться до него можно только вплавь: я знаю, что железные красные трамваи на самом деле огромные прожорливые киты, они заглатывают нас на остановке и несут бережно в себе, в своём прохладном, продуваемом сквозняками нутре, электричество на рельсах = фонтанчики на спине, знаешь, трамваи-киты просто не хотят, чтобы мы потерялись в толпе, не хотят, чтобы мы захлебнулись в потоке людей. Деревья жадно впитывают первый свежий снег, быстрее и больше, пока не надоело его пить, я почти больше не мёрзну, ношу чёрные шерстяные варежки с узорами, до сих пор не выучил дорогу обратно. Мой новый сосед больше похож на эльфа, чем на человека, удивлённо распахивает глаза по всякому незначительному поводу и заразительно смеётся. В комнате ужасно мало места, но ужасно уютно.
Куда-то исчезло постоянное желание бежать, мне не грозит расстрел за то, что я не люблю тебя, (меня оправдали) как раньше, за то, что я ушёл, не оставив никаких координат, если небо захочет, твой внутренний компас сам найдёт меня, но ты не поедешь за 2624 километра, не сорвёшься, бросив все дела, ты слишком гордое надменное существо, поэтому - никаких телефонов, ссылок, адресов, незачем. Мы не часть сказки, мы не фрагмент чёрно-белого фильма, не обрывок фотографии с детского праздника, и незачем, незачем, незачем, копаться с старых обидах. Пора наконец начать что-то новое.

- Никто не напишет за тебя твою книгу, никто за тебя не создаст мир, Никто снова занят, у него семь званых обедов и не сделанная начертательная геометрия.

- Так как самое тяжёлое преступление - одиночество, тебе дадут пожизненно.

секрет

почему

.

Если постоянно плакать, появляются большие синяки под глазами, гудит в голове. Если постоянно плакать, то все моря внутри тебя могут высохнуть, и ты останешься пустой и жалкий. Прохожие же смотрят на плачущих взахлёб людей либо как на глупцов, либо как на безумцев.

Меня больше не радуют ни корабли по дороге в университет, ни сухие пахнущие ветром листья под ногами, ни обещанные письма.

Мне никогда ещё не было так тяжело и так противно.
Большая неудача не похожа на пулю в спину, скорее на ржавую спицу, торчащую из грудной клетки. Лучше всего, когда я забываюсь за фильмом или книгой и не чувствую её, но это бывает минут на двадцать, не больше. Потом я возвращаюсь на поверхность и всё вспоминаю, а спицу как будто кто-то невидимый дёргает туда-сюда ещё сильнее.
В городе мостов у меня нет настоящего дома, я всё время заплакан и никак не могу понять, почему всё сложилось так по-дурацки нелепо и что_теперь_делать.

Все люди,
которых я любил
взрослели,
а я - нет. Поэтому
я их терял.

- Ты читаешь мои любимые книжки, случаешь мою любимую музыку, смеёшься над моими шутками и ненавидишь то же, что и я. У нас даже мечты похожие. Но больше всего в тебе мне нравится, что ты всё понимаешь. Абсолютно всё.
- Я же воображаемый. Ненастоящий. Фальшивка. Выдумка. Плод твоего воображения, назойливая галлюцинация. Ты обманываешь сам себя.
- А мне всё равно. Главное, что тебе можно рассказать всё, что угодно и ты поймёшь. Какая к чёрту разница, воображаемый друг или реальный, если он - лучший на свете.

- Одиночество - моя муза. Я им вдохновляюсь.

- Лучшую музыку всегда пишут глухие.

- Звёзды не могут сказать нам свои имена. Поэтому нам не стоит давать им какие-либо другие.

- Уходи. Только не забудь возвратиться.

- Он писал свои письма небу на крышах, на стенах, на окнах и площадях. Небо внимательно читало, но оставалось всё таким же холодным и серым, как и до этого.