старик джеймс был бравым пиратом,
он жил морем, он был королём корабля,
пил бочками ром и спорил до хрипоты
с попугаем.
ну а теперь он заперт в тесном
пространстве города на ничтожной гос. пенсии
дела? книги, вовремя внести квартплату,
утеплить окна до ноября
быть может виски
поможет от пустоты
что живёт в морском сердце, внутри
старик джеймс медленно угасает
его мечта - скопить денег и вернуться к морю
и делать на завтрак два бутерброда
один для себя, другой - чайкам голодным
и чтобы песчинки липли к ногам босым
морское сердце пирата так чувствительно к боли
пират - он готов своё море перейти вброд
от края до края
не уставая
но только джеймс слишком стар и слаб
чтобы самому вскипятить чайник холодный
пирату джеймсу так часто снится
что море самое пришло к нему. что оно совсем
близко.
Люблю рисовать летнее небо: акварель "ультрамарин" всегда заканчивается первой. Мы отчаянно скучаем по лету и морю, нам не хватает тепла и шума колёс машин по нагретому гравию, нам не посчастливилось родиться детьми высоких загорелых лихих ковбоев или краснокожих индейцев, мы плесень на загрубевшей чешуе городского дракона, мы ненавидим эти стены, эти пейзажи и этих людей, но однажды, обещаю, однажды я куплю тебе маленькое государство, только для прогулок на велосипедах и вечерних пикников на широком крыльце под пищанье назойливых комаров, и никто не сможет испортить нашу мечту, обещаю, никто, даже мы сами.
Звук моего закипающего чайника похож на прибой.
Сегодня мы будет пить солёный чай.
Ты знала,что никто до сих пор не понял, почему киты и дельфины выбрасываются на сушу?
Им просто слишком грустно.
Да, я знаю, я из того типа людей, что обычно зовут "перекати поле": бродяги-кочевники, мы не можем быть долго на одном месте, однообразие среды вызывает отвращение и лишь один путь: с места на места, с одного города в другой, разные страны, разные обстоятельства, шуршащие билеты, огни за окном поезда, рёв двигателей самолётов, перекусы в захудалых тёмных кафешках, случайные люди-призраки, имён которых я не спрашиваю в принципе, но иногда мне кажется, что вся эта свистопляска постоянных перемен вокруг сведёт меня с ума.
Если даже ты испишешь всю бумагу, все стены и всю мебель в твоём доме и все простыни и даже посуду, испишешь потолок и пол, шторы, стёкла окон, и они это всё прочтут, то они всё равно тебя не поймут. Даже если ты напишешь совершенно искренне о том, что по-настоящему важно для тебя. Предположим, ты напишешь о людях, в которых влюблялся. О том, какими они были славными, и как было неприятно в них разочаровываться. Напишешь о том, как в детстве обожал качели, как небо было близко-близко и сердце рвалось наружу, и сколько восторга.., а ведь казалось бы, простая конструкция... Напишешь о своём дедушке. О маме. О недовольном тобой отце. О том, как они все хотят видят в тебе себя. А вот брат твой не хочет. Ты напишешь, что ему всего 12 и он очень забавный. Напишешь о том, как много пустоты ты ощущаешь в этом мире. Напишешь о своей любви к морю. Напишешь о своей Большой Мечте в конце-то концов. Напишешь о желании погладить белого кита. Напишешь о том, какой дом хотел бы купить и кого в него впустил бы. Напишешь о том, как классно всегда пахнет свежей выпечкой на улице Раковской, потому что там пекут хлеб, и так всегда было, и это особенно прекрасно. Напишешь о том, как часто скучаешь по родному городу. Напишешь о своей весне и своём лете. О том, что ты видишь в рисунке отпечатавшегося на грязи следа от чужих ботинок. Напишешь о том, что хотел бы нарисовать, что мастерства не хватает.
Так вот. Даже если ты напишешь о самом-самом важном. Причём, честно.
Они всё равно не поймут. Хоть всю планету объяснениями испиши.
Потому что ваши души сделаны из разных материалов.
27.01.11 Холден:
Я написал первый потому что ты показался мне человеком, вместе с которым можно делать вещи, которые могут перевернуть мир: чтобы небо было внизу.
Всё, что я делаю в этой жизни - я танцую под дождём под музыку, которая играет в моей голове. Я иду по улицам, разбрызгивая лужи носком ботинка, выбросив в мусорку зонтик, все прохожие пялятся на меня и тыкают пальцем - думают я сумасшедший, раз танцую сам с собой, бродя по городу, заглядывая в чужие окна, любуясь чужим уютом, у кого-то есть дом, у меня - нет, я танцую под дождём, я улыбаюсь сам себе. Часто кажется, что всё, предел, внутри меня - выжженное поле, запах гари, хочется заснуть и никогда не просыпаться, никогда больше не выходить наружу к этим странным взрослым людям, которые не понимают, не хотят понять, только и знают, что делать из тебя "нормального". Мои родители - прекрасные люди, но мы живём в разных мирах, понимаете, в разных. Пока у меня идёт дождь, у них светит солнце, в конце концов оказывается, что я всё сам выдумал - красивых людей, сложные сюжеты, простые эмоции. Потребность любить - страшная штука, почти такая же страшная нежелание примиряться с реальностью.
И вот когда так хочется сдаться, когда у тебя только выжженное поле, никуда не годный рюкзак, и ты готов объявить капитуляцию, съесть, что дают и выключить музыку в своей голове и послушать ту, что идёт по радио... Вот именно в такой момент ты находишь живой цветок среди гари на поле, звёздную россыпь, просвечивающую сквозь дыры в подкладке рюкзака и ты решаешь, что, пожалуй, не всё потеряно и ты лучше уж побудешь голодным.
Меня никогда не слушали, когда я был готов говорить, ну и что?
Я надеваю промокшие насквозь ботинки (на дне хлюпает веснушчатое подростковое небо) и выхожу на улицу танцевать под дождём.
Потому что в голове у меня сегодня играет ну просто чертовски зажигательный джаз.
Когда-нибудь я станцую с кем-нибудь в паре, а лучше - в стае.
Если честно, Я часто представляю себе, как будто рядом со мной кто-то есть: разговаривает со мной, смеётся над моими историями, готовит мне обед, встречает у порога, когда прихожу уставший и злой, домой, кто-то безумно уютный, домашний, пахнущий земляникой и чёрным чаем. Но проблема в том, если обернутся и посмотреть назад... ну вы знаете, там конечно же никого нет, я снова всё выдумал, чтобы было хоть чуточку легче и проще жить. Иногда мне кажется, что я ненавижу всех этих людей вовсе не потому что мы по разные стороны экрана - я в мире снов, они реальны и одновременно ужасно фальшивы. Устаёшь от чужих кривляний, масок, дешёвых представлений куда больше, чем от своих собственных. Иногда мне кажется, что я ненавижу их только потому что ребёнок внутри меня знает, что у них этот уютный кто-то действительно есть, домашний, но быть может, пахнущий немного по-другому, пирогами с яблоками, к примеру и черёмухой. Знает и молчит, хранит крепко-накрепко хрупкий секрет, просто чтобы меня лишний раз не расстраивать, просто потому что так проще и легче выжить.
Мне снится море, потому что я никак не могу выговориться.
Дорогая Ю.
Нет ничего лучше, чем входить в комнату и краешком сознания помнить, что точно так же ты входил в эту комнату и десять лет назад, и девять, и восемь, и семь... Нет ничего лучше, чем бродить по заснеженным волшебством улицам в зимних ботинках, по улицам, которые помнят твои ноги босыми, нет ничего лучше, чем быть встречаемым родными тебе людьми, нет ничего лучше этого чистого небольшого аккуратного города, он уютно помещается в стеклянном шарике на столе возле лампы, я потушу свет, когда закончу писать акварелью по запотевшим стёклам, снег падает вверх, знаешь, я думаю, можно выбросить карту звёздного неба с разметками побега в соседнюю галактику, сегодня я понял: мой дом - здесь, мне не следовало уезжать.
Я просто не могу поверить.
Заледеневшие усталые дороги, сонные скрипучие поезда, шёпот флагов на холодном ветру, скрежет графита по бумаге - всё сомкнулось в круг. Я вернулся домой, в город, в котором я пророс корнями, в пригороде которого закопано моё ржавое забывчиво сердце, сломанный механизм старинных часов, починить который нельзя - инструкция сожжена, мастера, обладающие нужными уменьями - давно в могилах, ну и что с ого? Я в своём городе, я наконец-то живой, а мы все - часть большой рождественской сказки со счастливым концов, здесь волшебство - повсюду, в огоньках гирлянд, в запахе свежих крендельков, в улыбках прохожих, в серой ушанке кузена, в аромате поджаренного мяса, в домашнем уюте просторных комнат, окружённых стенами с кораблями и чёрно-белыми фото, в блёстках снега, в белых горках на белье, вывешенном на балконе, в знакомых тысячу лет домах, нынче отремонтированных и аккуратных, в призыве "отведи меня на горку покататься!", в новой угольной куртке, в морских ракушках в ванной на полочке, в клетчатом шарфе дедушки, в прекрасной ахроматической картине соединения тонких слабых веток и неба, в украшенных витринах и свежем постельном белье.
Я дома. Я в самой сердцевине растущего Рождества. Я часть самой прекрасной сказки, где никто никогда не умрёт, все, кто болеет, обязательно выздоровеет, все, кто кого-то потерял, непременно найдут, где под утро у всех детей, абсолютно всех, даже детей бездомных, нищих и просто бедных, будут подарки, и вообще, пускай все найдут дом, где их ждут и любят просто так, просто за то, что дороги сомкнулись в круг, а лёд на окне нарисовал карту, и если идёшь сквозь буран один, в холод, главное помнить - где-то впереди дом, сказки и волшебство, главное, дойти, главной, не сдаться на полпути, рухнув без сил в сугроб.
Я просто не могу поверить.
Непонимание между тобой и человеком словно огромная Берлинская стена. И можно пытаться очень долго преодолеть её: разбивать руки и голову в кровь о бетон, царапаться о проволоку, тонуть во рвах и уклоняться от выстрелов со сторожевых вышек, глохнуть от сигналов тревоги, стареть от мыслей о том, как безнадёжно слаб ты и как крепка сама стена.
А можно развернуться и замкнуть круг последним походом и прийти к нему с другой стороны,
закрыв ладошками глаза "привет, это я. узнал?".
Тогда Берлинская стена падёт сама, разрушиться от порыва ветра.