посмотреть

Даже вода из бутылки пропахла летним лесом.

вроде ещё совсем недавно я утром обнаружил во дворе флейтиста, который играл первую летнюю песню, а в соседних окнах просыпались люди, ещё не зная, что уже - лето. и вот опять сквозняки, опять старуха осень кашляет холодными тучами. говорят, когда она приходит, нужно уходить бродяжить, уходить вместе солнцем и тёплой водою в реках, вниз по течению. мне хотелось бы бродяжить по лесу, пока не откажут усталые ноги, свалиться в уютную нору под корнями старого дерева, поросшего мхом и осень-знает-сколько не дававшего никаких плодов, и пусть я усну до весны, пусть меня засыплет рыжими сухими листьями, пусть меня укроет разноцветье лесных трав, пусть мне будет мягко спать на мху цвета камней, пусть лес качает ветками над моей головой и скрипит, и пусть лес плачет, и пусть смеётся, но только чтобы я всё слышал, пока сплю, пусть мне поют колыбельную духи леса, пусть я увижу сны, в которых будут классные запахи и костры, от которых спине горячо, пусть в первый весенний день меня разбудит первый весенний дождь, пусть с корней моего дерева закапают капли мне прямо по носу, я чихну, проснусь, выберусь наружу сквозь завалы гнилой осени и увижу, как возвращаются птицы, а в первом ряду летит тот самый маленький мальчик, который в сентябре бежал за улетающей стаей и кричал "я с вами", значит догнал всё-таки, значит опять весна, и опять вернётся флейтист, чтобы сыграть весёлую летнюю песню, а сейчас я иду бродяжить в лес.
...а весной новые листья у моего дерева все будут исписаны моими мыслями, а быть может, даже сценариями снов, которые не успели мне присниться.

всем оставаться на своих местах,
это ограбление

- Меня никто не найдёт.
- Ты так хорошо спрятался?
- Нет, просто никто не будет искать.

- Один ты ничего не сделаешь. Один - ты никто. А вот вдвоём уже можно станцевать. Вдвоём можно сражаться против волков, спина к спине. Вдвоём без труда можно купить корабль и стать пиратами. Если у тебя есть друг - значит, можно вдвоём сбегать с уроков, чтобы съесть весь хлеб от столовских бутербродов и показывать голодным уткам язык. Можно вдвоём ходить в походы, можно вместе охотиться на суперзлодеев. Ведь их в одиночку никак не одолеешь. Вдвоём легче выживать зимой и веселее - летом. Но ты один. Поэтому ты ничего не можешь сделать.

- Больше всего я боюсь застрять. Просто увязнуть в болоте буден. Всю жизнь жить на одном месте. Делать одно и то же. Вот сейчас я сижу здесь и тупо гляжу в экран, а где-то кто-то сбывает мои мечты. А где-то страны, которых я никогда не видел и люди которые меня ждут, пляшут вокруг костра, одетые в маски и раскрашенные узорами. А где-то горбатые киты, словно передвижные горы, плывут под водой. И действительно страшно никогда не увидеть всякие классные штуки, которыми полон мир, просто всю жизнь просидеть в одном городе, пялясь в экран. Страшно осесть. Завести потомство. Стать примерным гражданином. Ходить на работу к костюме и ездить в Турцию в отпуск. Вот это действительно страшно. Там. за горизонтом, меня ждут места, где я не был, дороги, по которым не ходил, рыбы, в глаза которым я не глядел. А, смерть, ха, да это совсем не страшно. Смерть - просто лекарство для уставших. И боятся её только дураки.

Везде магия: цветы превращаются в сухие лохмотья, семена - в деревья и дома, робкие замкнутые мальчики превращаются в отважных рыцарей, а иногда - в отшельников-колдунов, девочки превращаются в волшебниц и иногда - в горы, правда иногда бывает и наоборот. Море становится лужей, бесконечность - крышей над головой, тысяча приключений превращается в ноутбук на столе, старая боль - в смех, новая - в красивое украшение, я превращаю птиц в несчастливых людей, кляксы - в птиц, карту незнакомых стран - в салфетку для печенья, а сигареты сами собой превращаются в счастье.

когда ты говоришь со мной, я чувствую себя живым.
в остальное время я ничего не чувствую.

Мы курили, как сумасшедшие, без конца курили, у меня кружилась голова от семи часов ожидания в коридоре и табака, близко-близко ездили машины, жужжали, фырчали, сердились, земля вертелась слишком быстро, я понимал, что у меня украли две трети лета, что я приобрёл друга, которого мне придётся потерять, и что нужно менять что-то внутри, как-то заставить себя внутри поменяться самому, ведь ничего страшного не случилось, всё хорошо.

И ноют кости, трещит по швам сердце, желая проломиться наружу, зашкаливают герцы кровеносной системы, ты разваливаешься на обрывки, на кусочки, на шматки, болят ноги, истрёпана кожа и душа, если честно, не первой свежести. Ладони пахнут сигаретами, на кирпичах стен чужого подъезда - нарисованные детской рукой добродушные рыбы и тут же гордо подписанные - и чтобы все знали, что именно ты нарисовал, а не кто-то другой. Внутри штормит море, оно отражается в твоих выпуклых глазах.
Но каким лёгким ты себя ощущаешь. Ты наполнен всеми ветрами мира. Ночной город поместится у тебя в кармане, будет висеть на шее, как кулон. Тебя мчат сквозь дома, сквозь людей и вывески, ты только смеёшься, тебя ни за что не сломать.
И ты можешь летать. Высоко-высоко. Это очень легко. Пушистые звёзды шекочут твои ступни. Шёпот леса оседает на твоей старой одежде.
Только немножко страшно от ощущения бесконечного полёта.
Ты пахнешь летом, солнцем и немножко - луною. И немножко - снегом с высоких норвежских гор.
Холмы выгибают спины, как большие ласковые кошки, угольные вороны мягко планируют с осенних деревьев и летят дальше, через реку, по которой всегда плывёт пароход.
У тебя ключи от всех людей, а все люди - музыкальные шкатулки и ты можешь услышать музыку каждого, и ни в ком нет ни горькой тишины, ни молчащей пустоты, все прекрасны по-своему, все люди - музыка. Ты хозяин оркестра.
Но одновременно ты маленький, беспомощный, висишь на краю пропасти, которая норовит сожрать тебя, и ужасно устал держаться, и так хочется, чтобы всё наконец-то кончилось.
И кажется - ну вот, ещё день, и всё будет ясно, нет ничего важнее исхода этой игры, либо упадём и разобьёмся на цветные осколки, либо будем вечно жить, пить дожди, влюбляться в моря.
Хотя даже если проиграем - всё равно будем победителями, выкарабкается из пропасти, покажем ей язык и уйдём куда-то, где все умеют летать и извлекать музыку из людей.
Ну а если иначе было бы - иначе мы бы не родились вообще.

я еду в поезде
в желудке большого железного дракона
колёса ранят маленького великана
на коже которого много бородавок-городов
его мягкие волосы - деревья
его борода - поля
его пот - реки и озёра
мне немного жаль
что однажды ему придётся умереть.

в окно врываются ветер и музыка
шёпот ночного города
пахнет людьми
вот бы уснуть.

За мной серой стайкой ходят призраки, тени, зеркальные отражения. Они много курят, суетятся, играют в карты между собой. Когда я оглядываюсь на них, как будто смущаются, но принимают меня за своего, изредка предлагают сладости, стащенные из магазинов или старые игрушки, я всегда отказываюсь, они пожимают плечами и ещё шумнее начинают болтать. Люди чувствуют холод, когда находятся рядом со мной, не знаю, как объяснить им, что он исходит не от меня, а от призраков. Те, кто подходит сразу вплотную ощущают лишь моё собственное ровное тепло, но таких, конечно, мало.

Приду за тобой рано утром, в рыжих кожаных ботинках с потрескавшимися сапогами, разбужу, гладь холодного озера разрушится от прикосновения с острой кормою лодки. Озеро питает родник, землю - дожди, меня - чудеса и сказки, где-то там, на водной границе придуманного и настоящего, мы станем двумя западными ветрами, и тогда можно будет никуда никогда не возвращаться.

Упорно все люди на моих фотографиях, особенно незнакомые, - плоские и ненастоящие, лучше всего выходят предметы, дома и дети, и всё чаще хочется убрать цвет, как будто он лишний гость на блестящих карточках.

Иногда мне кажется, что есть люди, которые изначально играют в твою игру, нужно только найти их и сразу будет всё, а ведь иначе не получается, даже если очень хочется, чтобы кто-то сыграл в с тобой. Но ведь правила этой игры не объяснишь словами, она заложена где-то в духе того дома, что был у каждого в детстве, где-то между сухих листьев вечеров, в которые менялась вся жизнь, где-то глубоко внутри, на дне колодца, где мерцают живые звёзды даже солнечным днём, если прыгнуть туда, их можно погладить ладонями и не обжечься, но как потом выбраться обратно?

...то пьянящее ощущение свободы, когда внезапно уезжаешь куда-нибудь дня на три; воспоминания, ненасытные жадные чудовища, пока ещё не учуяли твой запах, когда они его поймают, будет слишком поздно: гусеница поезда скроется в веренице синих холмов, они будут ждать тебя на вокзале, поджав лапы и не мигая злыми глазами, на время ты становишься свободен от всего, что раньше таскал за собой, не человек, а невидимка, и голова так приятно пуста, только если задержаться чуть подольше, воспоминания помчатся по горячим рельсам, роняя слюни, скалясь и пронзительно лая, сбежать на время от самого себя можно, но ведь всё равно придётся или вернутся или однажды узнать себя в зеркале или луже.

Человек, который зажигает звёзды, живёт в доме на самом высоком дереве в мире. Изначально дом был тесным и маленьким, его построили для того, чтобы заблудившиеся в лесу путники могли прятаться в нём по ночам, когда василиски выбираются наружу в поисках добычи, но потом дом как-то сам подрос, стал внушительным, обзавёлся кухней, ванной, гостиной и даже балконом, но по прежнему казался крошечным по сравнению с деревом - зелёным гигантом, в листве которого пропало немало заплутавших ветров. Человек, который зажигает звёзды, любит запахи леса, любит пить ледяную воду из родника, низко склонившись, так, чтобы брызги оседали на лице и воротнике, любит широко раскрывать окна, чтобы прохлада затопила комнаты, наполнив их свежестью, любит звук сгорающей в камине древесины, любит обои с кораблями и овсянку на завтрак. В его доме повсюду книги и сухие цветы - некоторые аккуратно заложены между страниц, некоторые застыли под стеклом, оставшиеся же не разобранными пока стопочками лежат на столах и полках. В его доме много света, много ламп, фонарей и фонариков, свет идёт отовсюду, даже из воспоминаний, подвешенных к потолку. Человек, который зажигает звёзды, помнит, что в детстве у него был набор солдатиков, только неполный, который он прятал под подушку, была добрая большая лохматая бездомная собака, которая провожала его до школы, были грязные голуби и жуки-автобусы, на которых ему приходилось ездить до школы. В школе было скучно. В школе пытались убедить его, что всё когда-нибудь умирает и что время нельзя повернуть вспять, а он не верил. Читал сказки под партами и придумывал заклинания на контрольных. Родители сердились, ругались, спрашивали: "ну скажи, кем ты хочешь быть?", он отвечал: "я хочу просто быть, можно?". Они сердились ещё больше, картины на стенах тускнели год от года, всё больше селилось в их квартире сквозняков, пахло чужой старостью. Он ушёл из дома в пятнадцать.
Ему казалось, что он всегда занимался этим - садился за пульт управления, включал экран, сощурившись, глядел на крошечные точечки, потом нажимал на нужные кнопки, крутил рычаги, вводил цифры и слова. По его приказанию одни звёзды мерцали, другие ярко сияли, третьи временно выключались, четвертые становились похожи на тени от звёзд. Он менял созвездия, придумывал звёздам новые имена и клички, приближал любимые и рассматривал их вблизи, как рассматривают любимое лицо, заучивая каждую чёрточку наизусть. Кровать служил гамак, подвешенный между двумя книжными шкафами. Еду доставляли на дом, молчаливые суровые божки, недовольные своей работой. Паркет скрипел под босыми ногами. Днём он спал и иногда смотрел фильмы, снятые по мотивам его снов. Его часто спрашивают по переписке случайные знакомые, а не скучно вот так проводить каждую ночь, а не одиноко ли ему, а не хочет ли он что-нибудь изменить, но он не знает как объяснить им, что он как будто и не жил до того, как начал зажигать небесные лампы, блестящие слепые глаза неба.

А давай притворимся маленькими, снова станем детьми, можно изменить мир, сбежав в дырку в ржавом заборе детского сада, помнишь, там всегда пахло манной кашей и супом, всё пропитывалось этим запахом - волосы, одежда, игрушки, простыни. Осень приходила ночью на цыпочках, босиком по влажному асфальту, укутывала наш мир сухими золотистыми листьями, мы засыпали, укрывшись одеялом, на котором было нарисовано лето, и не понимали, что такое море, видели его только на картинках в книжках и на ярких открытках, грели ноги о грелки с горячей водой. Талисманами были обёртки из-под конфет, мы засовывали их под стекло и зарывали под деревья напротив магазина с радиотехникой, деревья проламывали часто своими ветвями небо, и тогда шёл дождь. Зимой на меня надевали тяжёлую дублёнку, пояс от которой всё время терялся, снег волшебно блестел и был почему-то нежно-сиреневым, странно, я не помню, чтобы из домов шёл дым. Дедушка вытаптывал моё имя на огромном пустыре перед моим окном и оно было видно, пока снова его не заносил снег. Свитера коварно кусались, шапки закрывали обзор, мы мечтали стать большими и купить себе все сладости в магазине, а близким - всё то, чего им так не хватает, бабушке - стиральную машинку, дедушке - хороший автомобиль, на смену весёлому полуразвалившемуся апельсиновому москвичу. На моё день рождение пекли шоколадный торт, на твоё покупали творожный в самой лучшей кофейне. Наш город как будто все эти одиннадцать лет пролежал под целлофаном, а теперь его достали, почистили от пыли и поставили на место, я брожу и удивляюсь: всё абсолютно так же, если приглядеться. Новые здания не смотрятся инородно. Стены похожи на декорации из-за чистоты и аккуратности цвета. Всё так же шумят тополя. Здесь всё кажется игрушечным, ненастоящим, но уютным - люди, машины, многоэтажки, дороги, кафе, вокзалы.
Одиннадцать лет назад мы не знали, откуда берутся дома - наверное, прорастают из семян, как деревья, не знали вкуса крови, а теперь вернулись домой и поняли, что мы застряли в детстве, как насекомые застывают в янтаре. Наш город - одно большое воспоминание с тысячей острых углов, мы знаем их все.

Теперь в городе моего детства небоскрёбы мешают смотреть на облака и ветер больше не лохматит мои волосы.
Надеюсь, меня вылечат две недели моря.
Я словно падаю в глубокую пропасть.

Отличный холденколфилденовский рекорд намечается: бросить два вуза за один год.